Рассказы и рассказики

[Бело-лунный светофор]

А мне нра

— У каждого револьвера своя мелодия.

=)

[Песня]

Заготовка

потрясающий рассказ

это похоже на жизнь

[Гость Себастьян Козюлькин]

Неизбежность хэппи-энда.

 

Сегодня посетителей было трое.

 

Утром прибежала дочь. Посидела пару минут на стуле, сложив руки на коленях. Он не открывал глаза. Просто лежал и слушал, как она сидит.

- Пап, ну я побежала, ладно? Меня друзья ждут.

Потопталась нерешительно на пороге и выскочила. Её удаляющийся смех он услышал за окном.

 

Затем пришла жена. Потрогала лоб, поправила причёску, погладила по щеке. Тоже тихонько посидела возле кровати. Он знал, что слезинка стекает по её щеке, и даже затаил дыхание, чтобы не спугнуть её. Затем зазвонил телефон. Она вышла в коридор, но он всё слышал.

- Да, я в больнице. Не могу. Сейчас не могу. Ну, потерпи, я скоро приеду. Не будь эгоистом. Он всё-таки мой муж, и я прожила с ним двадцать лет. Не смей такое говорить, мерзавец. Ну, хорошо, я еду. Вино? Хорошо, куплю.

Она вернулась в палату, поцеловала его в жёлтый сухой лоб, поправила одеяло и ушла.

 

Потом пришла боль. Сначала осторожная, лёгкая, как ветерок, пробежала, проверяя поле боя. И, убедившись, что ей никто не противостоит, захватила всё тело. Но он и ей не открыл глаза. Просто лежал, слегка дрожа, и слушал боль. Она говорила с ним на страшном, незнакомом языке, но он улавливал все эмоции, все интонации её речи. И ждал, когда она выговорится и умолкнет. Или когда придёт санитарка и сделает ему очередной укол обезболивающего.

Но пришёл врач. Сел рядом, пощупал пульс.

- Я знаю, что ты не спишь.

Он открыл глаза и посмотрел на доктора. Наверное, новенький, потому что никогда раньше здесь не появлялся. Лысоватый коротышка с пухлыми пальцами.

- Доктор, скажите, сколько мне осталось. Я устал.

- Не нужно об этом. Глупая тема. Мне не нравятся такие саморазрушительные вопросы. Могу сказать только одно – хэппи-энд неизбежен. Всё будет хорошо. Поверьте мне, как специалисту. Всё будет хорошо.

Больной попытался улыбнуться этой издёвке, но боль не дала это сделать.

-Да, уж, всё будет просто зашибись. Я одной ногой в могиле. Всё будет здорово! Жена уже крутит роман, и её новый хахаль будет стоять в сторонке от похоронной процессии и с нетерпением ждать, когда вдова освободится. Что может быть лучше? Идеальный хэппи-энд.

- Всё совсем не так. Посмотрите, вся жизнь – череда хэппи-эндов. Любая неприятность когда-нибудь заканчивается. А конец неприятностей – это что? Вот видите! Так что, не отчаивайтесь. Я помогу. Я просто мастер хэппи-эндов. Вставайте, я кое-что покажу.

- Очень смешно. Доктор, я лежачий больной. Моим пролежням больше лет, чем вам.

- Пролежни – не повод валяться в постели. Пролежни - это следствие. Давайте, вставайте.

И тут больной почувствовал, что может стать на ноги и даже идти. Он осторожно скинул ноги с кровати, тут же нащупал тапки, о которых уже давно забыл.

Доктор помог больному встать, придерживая под локоть.

- Вот видите, всё получилось. Моя терапия безотказна. Я дока по таким тяжёлым случаям. Так что не отчаивайтесь. Пойдёмте со мной. Как боль? Прошла?

Чёрт, боли не было. Ни одна клеточка тела не корчилась под пыткой. Она ушла так, что больной и не заметил её отсутствия.

 

Они вышли в коридор, прошли мимо шляющихся пациентов, спустились по затёртой сотней тысяч ног мраморной лестнице и вышли в больничный двор. После двух месяцев затворничества в стенах больницы, солнце казалось слишком ярким, небо пронзительно голубым, а листва на деревьях безудержно зелёной. Он даже защурился от таких ярких красок.

- Вы здоровы, - сказал доктор и пожал руку. – Это ли не хэппи-энд? Разрешите откланяться. Меня ещё ждут несколько тяжелобольных. Счастливо вам. Вот ваши вещи.

Он широко улыбнулся, протянул спортивную сумку и вернулся в больницу.

Бывший больной пошёл к воротам, оглянулся, прощаясь с клизмами, градусниками и пилюлями, и направился к скамейке под кустом сирени.

Интересно, что там в сумке. Уже забыл, какие вещи были на нём когда ложился в больницу.

Он открыл сумку и достал обруч, обклеенный фольгой. Следующим показалась небольшая арфа. Он повёл по струнам пальцами, извлекая из инструмента звон степных колокольчиков, жужжание пчёл над гречишным полем, гул битвы и шум ливня. И наконец, на дне сумки лежали два крыла: большие белоснежные, с перьями маховыми, пухом и подпушком, тяжёлые, основательные, слегка примятые от лежания в сумке.

Он поднял выпавшую на землю бумажку.

Для новичков. Инструкция по пользованию нимбом, арфой и крыльями. Дальше на картинках было нарисовано, куда надевать обруч и как прикреплять крылья.

 

Ему вдруг стало смешно. И легко. И свободно. Ощущение настоящего хэппи-энда. Хеппи-энд неизбежен. Для всех. Это так прекрасно! Это было лучшее, что случилось с ним за всю жизнь.

 

©

[Песня]

Неизбежность хэппи-энда.

...

(с)

душевные и трогательные слова, так много говорят в таком маленьком рассказике

спасибо

[Гость Себастьян Козюлькин]

ОШИБОН

 

Сразу хотел бы сказать, что всё, что будет рассказано ниже - истинная правда. Только имена я изменил на всякий пожарный. Так вот…

 

Воскресное утро, я вроде и сплю ещё, но уже и не сплю, я просто лежу и мне хорошо. Как вдруг звонок телефонный. Блин.

 

- Алло!

- Здрасте, - промямлил неуверенно кто-то на том конце провода, - это Олег?

- Ну да…

- Это Серёжа. Булыгин! Мы учились с тобой в одном классе, помнишь?

- Ну ахренеть! Конечно, помню! Вот ты, Серёга, удивить умеешь!

 

Хороший, в общем, парень этот Серёга, но, знаете, слишком уж он был таким типичным: физика пять, математика пять, химия пять, физкультура – не допущен. Худой, невнятный, «сусликоподобное» лицо, очки на минус сорок восемь - ну всё как водится. Его даже жалеть в школе как-то жалко было, и обижать тоже было жалко. Такая себе несуразность, ошибка природы. Мы его так и называли сначала, но поскольку это было для Серёги слишком длинно, стали называть его просто Ошибон.

- Мне твой номер Света дала, Кучер, - продолжил Ошибон, - сказала, ты мне помочь сможешь.

- Светка? Интересно. Давно её не видел. Ну чем смогу помогу, конечно. А что нужно-то?

- Ну, понимаешь, - замялся он, - это не совсем телефонный разговор... Не мог бы ты ко мне приехать - я в НИИ на Луговой тружусь. От тебя недалеко. Ну, если можешь, конечно.

- Так воскресенье ведь...

- Ну, у меня тут такое дело… В общем, прости за банальность, но это вопрос жизни и смерти.

- Ну хорошо, буду. Диктуй адрес.

 

Обшарпанные стены НИИ наталкивали на очень грустные мысли, и Серёгу снова стало жалко. Утешал лишь тот факт, что он всегда хотел стать учёным и изобрести что-нибудь эпохальное, ну или спасти мир на худой конец.

После недолгих поисков я нашел нужный мне кабинет и постучал. Дверь открылась, и предо мной предстал улыбающийся Серёга. Удивительно, но он не изменился за десять лет ни на йоту, разве что оправа очков стала толще, а усы немного гуще… кажется.

 

-Заходи, - он посторонился, пропуская меня внутрь, - спасибо тебе, Олег. Откровенно говоря, я и не надеялся, что ты согласишься. Вот, - он столкнул на пол кучу папок, освобождая для меня стул, – присаживайся.

- Олег, - начал он после стандартных «как жизнь, как дела», - я больше просто не знал к кому обратиться. Ко мне сегодня должна прийти девушка. Ира. - уши у Серёги стали бордового цвета, - и она захотела покурить. Ну травки, понимаешь?

- А мне что, её подержать нужно? – ухмыльнулся я.

- Да нет, - вздохнул он и понурил голову, - просто я никогда не курил и не знаю где ее достать, да и как вообще ее курить, а отказать не могу! Ирка, она такая, такая... - чуть не плача, Серёжа развёл руки в стороны, - ну, в общем, я не могу ей отказать.

- Серёг, я сам уже много лет как не курю…

- Жаль, - понурил он голову, - ты был моей единственной надеждой, - Серёга обмяк весь как-то сразу - опустил хилые плечи. Смотрю, сейчас совсем развалится.

 

"Эх, Ошибон-Ошибон..." - подумал я, а вслух добавил, - ладно, я попробую что-нибудь придумать. Когда она должна прийти?

- Через два часа.

- Хорошо. Я ничего не обещаю, но попробую…

- Спасибо, Олег! - он схватил мою руку и затряс её даже не в порыве, а скорей в припадке благодарности…

- Ну ладно, ладно, перестань.

 

Я вернулся через два часа с двумя папиросами в кармане. Ира оказалась достаточно приятной девчушкой. Такая себе первокурсница «политеха» - маленькое личико, не знавшее косметики, широкие штаны цвета хаки, скромный красный свитер с высоким воротником и длинные чёрные волосы. Молодец, думаю, Ошибон. Растёт.

Серёга прервал мои размышления, схватив за руку и потянув в коридор. Я ему протягиваю папиросы и собираюсь уходить, а он руку не отпускает. И шепчет, мол, ты пока не уходи, а как покурим, потом уходи. Вдруг, что-то не так сделаем. Блин, эти одноклассники хуже родственников. Ладно, говорю, идём!

 

- Ира, это Олег - мой одноклассник, - на ходу бросает Серёжа, направляясь к окну, чтобы широко его распахнуть. Мы кивнули друг другу, а Серёжа уже дверь закрывает на ключ. Проверил хорошо ли заперто, повернулся и кивнул - давайте. Я достал папиросу, закурил, затянулся и с непривычки закашлялся. Протянул Серёге, тот дрожащей рукой схватил косяк и глубоко затянулся, пару секунд подумал и выпустил облако дыма. Глубоко затянулся ещё раз.

 

- Ша, Серёжа, тише, - говорю ему, а он только руку вперёд выставляет - не надо, мол, тут «ля-ля», я знаю, что делаю.

Встаёт, делает шаг к Ире и отдаёт ей папиросу. А сам садится рядышком на корточки и опускает взгляд вниз - словно ему вдруг стали интересны узоры на обшарпанном линолеуме.

 

Ира как раз выпускала дым, когда Серёжа медленно поднял голову. У него были глаза человека, который понял в этой жизни всё.

 

- Е*. Твою. Мать, - медленно и с расстановкой произнёс Серёжа и обхватил руками голову, - ё*-жеш-твою-мать! Да как же я раньше…

Он вскочил и заметался по комнате. Выворачивая содержимое тумбочек и ящиков на пол, он хватал нужные ему предметы и швырял их на стол. Как заведённый он носился по комнате, не переставая приговаривать:

- Ё*-жеш-твою-мать-да-как-же-я-раньше-то...

Затем пришла очередь приборов, стоящих на столе - он их раскручивал, а те, что не поддавались просто разбивал молотком. Ненужные детали вырывал и отбрасывал в сторону, скручивал провода.

- Серёжа, ты меня пугаешь, - тихонько сказала Ира.

- Закрой рот, дура! – резко заорал он на неё так, что я чуть со стула не упал, - ты хоть понимаешь? Та, - он махнул рукой и опять занялся железяками на столе. Ира молча поднялась и вышла. Вот идиот, обидел девочку…

 

Но Серёге было сейчас не до девочек! Он продолжал неистово что-то создавать на своём столе. Паяльник сверкал в его руках подобно самурайскому мечу, работа кипела. Через пять минут Сережа повернулся и глянул на меня абсолютно безумными глазами и захохотал.

- Ты хоть понимаешь Олег!?!? – говорит Серёжа и скрывается за дверью подсобки. Откуда возвращается с мотком медной проволоки. Откусывает четыре одинаковых куска, где-то по два метра длиной. Приматывает их сначала к прибору, а затем двумя обматывает себе ноги в районе колен, а двумя руки в районе локтей. Убедившись, что проволока крепко примотана, Серёжа нажал на кнопку на свежеизготовленном аппарате и... исчез! Вот, блять, только что здесь стоял и исчез!

 

Моя рука, выйдя из под контроля, взяла и перекрестила меня - впервые в жизни, нужно заметить. В глазах потемнело, мир пошатнулся и я уже был готов рухнуть в обморок, но тут в подсобке раздался громкий хлопок, а следом - ужасающий хохот Ошибона. Серёга вышибает ногой дверь подсобки и с победным возгласом выпадает оттуда, запутавшись в проводах.

- Да! - орёт он и, вскочив на ноги, пускается в первобытный пляс.

- Теперь вы все вот где у меня будете! – машет он кулаком, - Я буду богат и всесилен, я куплю всё! Всех! Женщины будут лежать у моих ног! Я буду править миром! Вселенной! – кричит Серёга

- Ошибон! Олежка, помнишь, как вы меня называли? Конечно, помнишь, О-ши-бон! Так вот, Ошибон теперь изменит мир! Изменит историю! Конец унижениям!

- А хочешь, Олежка, я тебя сейчас домой отправлю? - внезапно предлагает Олег.

- Не-не-не, спасибо, - выдавливаю из себя я.

- Боишься? Как ты жалок! Все вы жалки - никчемности и посредственности! – шипит на меня Серёжа и хватает молоток со стола, - ты же никому не собираешься рассказывать о том, что здесь видел?!

- Серёжа, - говорю я, медленно поднимаясь, - паклодь молоточек на место, или я возьму тебя сейчас за ногу и стукну об твоё изобретение.

- Правильно ты сказал! - Серёжа воинственно выпячивает вперёд подбородок, который едва мне до груди достигает.

- Моё! Слышишь ты? Моё! – уже визжит Ошибон, приплясывая.

- И ни тебе, ни кому-либо ещё оно не достанется!

И я сказать даже ничего не успеваю, как этот психопат делает пируэт и что есть силы бьёт молотком по чудо-машине. Искры! Хлопки взрывающихся лампочек. Серёгу отбрасывает к стене, он оседает на пол и затихает.

 

Минут пять я сидел молча в попытках проснуться - ведь это мог быть только сон, не иначе. Но у меня, к сожалению, так ничего и не получилось, а затем очнулся и Серёга. Он застонал и открыл глаза, сначала широко, а потом очень широко.

- Олег, что… что ты наделал тут? – удивлённо спросил он, рассматривая разгромленную комнату.

- Что Я наделал?! - моему удивлению не было предела.

– Ош… Серёга! Ты только что тут телепортировался!

- Не смешно! Ай! - вскрикивает он, потирая ушибленный затылок.

- А Ира где? – стонет он жалобно и поднимается на ноги.

- Ушла.

Серёга поник, ссутулился, враз став похожим на вопросительный знак.

- Знаешь, Олег, - говорит он печально, не глядя на меня, - я сейчас схожу за веником, а когда вернусь, то хотел бы, чтобы тебя тут не было.

 

Серёга снял с вешалки серый рабочий халат, натянул его и навсегда скрылся из моей жизни в тёмных коридорах НИИ.

©

[Гость Себастьян Козюлькин]

Маленькая жрица культа Вуду, Современная сказка

 

Я очень замёрзла, пока бежала от речки к дому.

Никак не привыкну. Темнеет в Вязовицах быстро, прямо на глазах.

В жизни не видала таких злых девочек, как Лилька, Светка и Лизка!

Подумаешь, плавать не научилась. Обзываться зачем? Сами они жабы ползучие. К бабке возвращаться не хотелось. Опять начнёт гречневой кашей потчевать... Ненавижу гречневую кашу!

Проскочив через калитку, я потихоньку миновала крылечко, обогнула покосившуюся поленницу и вбежала в сенник, где пахло мышами, травой-полынью и заброшенным железом: серпами, лопатами, косами. Здесь у меня нычка: соломенные куклы, бусинки, нитки с иголками, ленты и лоскуты, разноцветный стеклярус... Собирать нычку я начала ещё в городе, потом привезла в Вязовицы.

Живу тут у бабушки на каникулах. Лето в деревне жаркое, а я зубами стучу, будто сижу в сугробе. Это оттого, что искупалась в одежде. Скользкий был плотик, и незачем было лезть следом за девочками. Иди скорей, здесь кувшинки... А Женечка подошла, и бултых! Сами виноваты, да ещё и дразнятся. В сеннике тепло и тихо. Слышно, как в ночи цикады трещат.

Я перевела дух, сняла и выжала мокрую кофточку, повесила на гвоздик сушиться. Постояв, вытащила из нычки недавно начатую куклу. Злость на девочек не проходила... Полюбовалась я на тряпичную мордашку, погладила по торчащим соломенным космам – да как воткну ей в грудь булавку с красной круглой головкой! Такими булавками тётя Катя, Светкина мама, подкалывает на манекене бесчисленные выкройки.

Вот тебе, Лилечка – получай!

 

За две улицы от дома, где в бабушкином сеннике тосковала двенадцатилетняя Женя Никифорова, металлический столб телевизионной антенны, стоявшей возле дома Лилькиного отца, скотника Петра Христофоровича, раскалился и вспыхнул – вначале синим, потом золотистым и, наконец, нежно-малиновым пламенем. Через минуту-другую, тенькнув на прощанье оборванным кабелем, теле-антенна взвыла, выбросила снизу шлейфик огня и стартовала в чёрное небо, усыпанное яркими звёздами.

В доме кто-то охнул. Зазвенело разбитое стекло, на крыльце затопали сапоги...

 

Кукла согрелась в моих ладонях.

Прижалась к ним, словно просила пощады. Я покивала ей головой: ладно уж, извини. Взяла другую, почти готовую. Эта дурёха почему-то была уверена, что звать её будут Фёклой. Как бы не так! Теперь ты Светка, зараза-Светка.

Я взяла сломанную мамину заколку и ткнула Светку в ухо, в плечо, в живот...

Вот тебе, дрянь ты этакая.

 

Катерина Захаровна, закройщица, остолбенев, наблюдала, как доселе смирная электромашинка "Зингер" с функцией оверлока ни с того ни с сего запрыгала по столу, зажужжала мотором, фыркнула и принялась строчить и строчить – салфетку приторачивая к скатерти, кухонное полотенце к новенькой блузке... Будущая пятиклассница Светка, прижав ладони к лицу, придушенно завыла: новенькая блузка предназначалась к первому сентября. Из машинки вылетела какая-то шестеренка и, прочертив по Светкиной щеке длинную борозду, вылетела в распахнутое окошко. Удовлетворённо хмыкнув от содеянного, машинка смолкла, выдернула шнур из разетки и замерла на краю стола.

 

Скукота в деревне...

Бегай сколько хочешь, ничего по целым неделям не происходит.

Я сломала заготовленную тонкую щепку, зажгла спичку и, обуглив кончик лучинки, нарисовала кукле Светке длинные кокетливые ресницы. Лень что-то сегодня... Я бросила Светку и взяла с подоконника кукольного рысёнка Пафнутия. Р-ррр, покачала я Пафнушкиной мордой возле паутинки в оконном стёклышке: вот я вас! Всем покажу, как Женечку обижать.

Пафнутий замурлыкал и лизнул мне ладошку. Когти не выпускай, напомнила я ему. Нет, он всё равно меня оцарапал, вот неслух.

Я дёрнула Пафнушку за ухо и сказала:

– Напугай-ка лучше Лизкиного телёнка!

Пафнутий радостно улыбнулся, рыкнул и подмигнул мне выцветшим левым глазом. Вот и умница...

 

Привязанный в загончике Лизкин телёнок Борька заметался, почуяв сильную боль в боку, словно от чьего-то укуса. В страхе от невидимого врага телёнок заревел благим матом и головой вынес, не примериваясь, заднюю стенку курятника. Курицы с клохтанием разлетелись. Рыжий, издёрганный и клевачий петух Чубайс, не задумываясь, обложил Борьку заливистой руганью... Тринадцатилетняя Лизка, сидевшая на закорках в примыкавшем к курятнику летнем сортире, получила ощутимый толчок. Вздрогнула всем телом от неожиданности и завопила:

– Ма-маааня!!

На крик дочери выскочил из-за стола Лизкин отец, сельский тракторист Михаил Романович. Был Михаил Романович, признаться, несколько выпивши... Но родительский долг не знает пощады.

Пробежав по двору и поскользнувшись на свежей Борькиной лепёшке, Михаил Романович с размаху влетел головой в дощатую дверь сортира. Обомлевшая Лизка подхватила штанишки и бросилась улепётывать, провожаемая неповторимыми оборотами мата...

 

Пробежав череду разбуженных домов, Лизка увидела подружек, Лильку и Светку, стоявших возле остатков телевизионной антенны. Напуганные девочки обнялись и заплакали, не зная, о чём...

В Вязовицах кипел разноголосый говор.

Прислушавшись к шумихе, охватившей деревню, Женечкина бабка Прасковья только хмыкнула. Удовлётворенно мотнула головой и, зачерпнув приправленную молоком гречневую кашу расписной деревянной ложкой, сообщила сладко дремавшему на печке коту Филарету:

– Растё-от внученька... Будет кому фамильный дар унаследовать.

 

©

[Айша]

Расскажи мне сказку.

 

О чем?

О многом...

 

Расскажи мне сказку летним вечером, когда в распахнутое окно врывается свежесть, и мокрые ветки барабанят по подоконнику, закатное солнце пробивается из-за туч. И смех, и шумные разговоры отступают, затихают, теряются.

 

Расскажи мне сказку осенним ранним утром, мотаясь по шумному городу, когда золото листвы шуршит под ногами, а мягкое высокое небо растворяет безумие прошедшего лета, оставляя лишь легкую печаль. И надежду.

 

Расскажи мне сказку. Мы разучились их слушать. Мы так любим говорить сами, говорить, не задумываясь ни о чем: ни о том, может ли тебя выслушать тот, кому, задыхаясь, ты выплескиваешь горячечные признания, ни о том, зачем ты кричишь это на зимнем ветру, ни о том, не проще ли забыть то, что случилось, забыть, никогда не вспоминая. Не получается... Нет, молчи...

 

Расскажи мне сказку о ярко-желтой бабочке, сидящей на воротах покинутой крепости. Ты оставляешь ей свое сердце. Спущен подъемный мост - не мост уже, а просто связанные между собой бревна. И вы уходите от этой поляны по узкой, протоптанной тропинке, оглядываясь, оглядываясь... потухшее кострище... как тихо и пусто там, где несколько часов назад звучали голоса и песни, была - жизнь, совсем другая, не похожая на ту, что ждет вас.

 

Расскажи мне сказку о том, как стоят на перроне кругом и смотрят друг другу в глаза. И стараются говорить обо всем, о чем угодно, только не о том, что через несколько минут, секунд, мгновений вы останетесь жить лишь в памяти друг друга. А вагоны дрожат от нетерпения, словно только и мечтали всегда о том, как бы поскорей разорвать этот тесный маленький круг на перроне. Так тебе кажется, но ведь вагон ни в чем не виноват...

 

Расскажи мне сказку о длинных зимних вечерах, когда сквозь свист ветра слышатся знакомые голоса... и в пустой квартире ты ловишь себя на мысли о безумии. Об одинаковых днях, когда, взбегая по лестнице к почтовому ящику, ты с надеждой смотришь: нет? Нет... и, все еще не веря, все еще надеясь, обшариваешь, словно вслепую, стенки ящика, с отчаянной надеждой... Нет? Нет! До следующего дня. И за долгие месяцы ожидания и надежды кто-то (судьба? Высшие силы?) награждает тебя маленьким листком бумаги с торопливыми неровными строками.

 

Расскажи мне сказку о том, как бросаешься к телефону на каждый звонок, надеясь: а вдруг "межгород"? А вдруг...? И как стучит сердце, когда в трубке слышится обычный городской "колокольчик".

 

Расскажи мне сказку... о том, как тот, кого ждешь, приезжает... и оказывается, что не о чем вам говорить, не о чем. Совсем! И вы смотрите друг на друга, отчаянно пытаясь связать ту нить, что совсем недавно соединяла вас. Ты хочешь услышать эту сказку? О том, как сами разрываем и ломаем то, что привыкли считать вечным. А ночью лежишь без сна и смотришь в темноту пустыми глазами. И с грустной усмешкой прячешь в дальний ящик стола старые фотографии. Или идешь по улице, торопясь по делам, привычно думая: вечером позвоню... И - обрываешь себя: забыл, что ли?

Да нет, все в порядке...

 

Все по-прежнему. И вы встречаетесь изредка в шумных компаниях. Но когда начинают звучать старые, давно забытые песни, мир заволакивает пелена, и на мгновение вспоминаются друзья - те, какими вы были... наивные и детски чистые, открытые, верящие, что дружба нерушима, и никакие расстояния не смогут разорвать ее. Да, ни при чем здесь расстояния. Лишь сами мы делаем это, и никто иной тому не причина.

 

Расскажи мне сказку об обычной, спокойной жизни, в которую уходишь с головой, постепенно забывая, отбрасывая, как шелуху от ореха то, без чего раньше не мог дышать... И все, что казалось когда-то главным, что трогало и волновало, кажется глупыми играми, несущественным бредом. И листая старую записную книжку, равнодушно пробегаешь глазами имена и телефоны...

 

Расскажи мне сказку...

Расскажи мне сказку... Нет, не надо! Пусть лишь желтая бабочка останется сидеть на деревянных воротах...

 

Знаешь, почему осенью так много звезд падает на землю? Это небо плачет по тем, кто ушел…

 

©

[Айша]

Бесконечность и вечность: только в этих двух, шагающих рука об руку измерениях и существует некая субстанция, которую все привыкли величать Душой: наша сущность, наше сознание, наше 'Я'.

 

Интересно, как же всё-таки выглядит душа? Кто сказал, что у неё обязательно есть крылья? Кто вообще ей дал столь долгую прописку там, внутри?

Ей-Богу, вот странное создание! Она никогда не может толком объяснить, что ей нужно, но когда это 'что-то' вдруг объявляется, стремится к нему изо всех сил.

 

Так маленькая девочка, глядя на звёздное небо, закрывает Луну ладошкой и думает, что где-то, на одной из этих бесчисленных ярких точек, живет Её принц: Только Её. С таким тёплым, ласковым взглядом. Глазами, в которых можно утонуть. И когда-нибудь, Он найдёт Её, и подарит ей весь мир. Маленькой принцессе, разлучённой со своим королевством.

 

Девочка вырастает, а Принца всё нет. Только какие-то обычные мужчины, ходящие по этой же земле, мужчины на дорогих машинах или наоборот, их подобия, удивлённо округляющие глаза при слове 'шампунь'.

 

Но 'принц' - это не шуршание множества купюр и не пыль на старых ботинках. Это состояние всё того же странного создания. Состояние души по-настоящему живого Человека, расцвеченной миллиардами красок огромной Вселенной. Это бесконечное звёздное небо, зовущее к себе Ту, которая его слышит. Которая влюблена в его голос с самого рождения. Которая по-прежнему верит в сказки.

 

Бывало и так: только тень Ей одной ведомого Млечного пути пробегала мимо кого-то рядом. И Её запирали. В холодной, сырой и мрачной темнице, глядя на решётчатое небо в клеточку. Небо, на котором всё так же блистали звёзды. Огромное небо, где снова властвовала Колдунья-ночь, с рождения помогавшая всем маленьким цыганкам.

 

Он обещал ей золотые горы, обещал вечное счастье во мраке, сырости, холоде и она, казалось, почти согласилась, если бы не: Звездопад, случившийся в ту Ночь.

 

Он хотел обладать Ею, а она стремилась ввысь. К далёким звёздам, ещё в детстве обещавшим ей Принца с бездонными добрыми глазами. Ради Него Она открыла тяжёлую бетонную решётку, отделявшую Её от Ночи. Она жила этим небом. Она, как маленькая беззаботная ласточка, хотела быть свободной.

 

Вот уж правда, Бесконечность и Вечность. Только в этих двух, шагающих рука об руку измерениях и существует некая субстанция, которую все привыкли величать Душой.

Не нужно понимать принцесс. Не нужно гнаться за ними. И вообще, не верьте тому, кто скажет, что таких девушек не существует.

 

Она здесь. Она где-то рядом с Вами, в толпе прохожих. И только истинный принц разглядит, кто она на самом деле. А может, и уже разглядел: Только Он один сумеет понять не нужно связывать Её по рукам и ногам, не стоит запирать Её в темницу. Она же Принцесса. Возьмите Её на руки, подбросьте ввысь, как полугодовалого малыша, к этому безумно яркому небу: и тогда, с высоты увидев земной шар в своих ладошках, Она протянет руку и Вам, чтобы показать весь этот мир. Таким, какой он есть.

 

А пока Она живёт обычной жизнью обычной горожанки. Она верит в сказки, изучает историю и право, а по ночам видит цветные сны. Но ведь всякой будущей Королеве нужен Король, разве не так?

 

Нашёл Он Её или нет, это уже совсем другая история. О стрелах, которые так приятно запускать вместе в невидимые дали.

 

Хотите верьте-хотите нет, но иначе не бывает. Это закономерность, почти как круговорот воды в природе. И когда-нибудь поздно вечером, оставив свою Королеву мирно дремать в спальне, настоящий Король выйдет в зимний сад своего замка: чтобы уложить спать непослушного голубоглазого ребёнка. Всё ту же маленькую девочку, из-под крошечных пальчиков улыбающуюся миллионам ярких звёзд.

 

©

[Гость Себастьян Козюлькин]

РУКИ

 

Старик вошел в палату и долго смотрел на лежащего в коме мужчину, Костю. С кислородной маской на лице, укрытый по подбородок, бледный. Старик понимал, что по-хорошему им бы поменяться местами. Это Костя должен был навещать его, лежащего при смерти. Старику уже срок, Косте - нет. Он заставил себя пройти и сесть рядом с Костей. Как пятнадцать лет назад.

 

Пятнадцать лет назад он нашел Костю у себя под дверью дачи, которая уже тогда стала его основным местом жительства. Костя был в обмороке, истощенный, голодный и уставший. Как? Откуда? Кто? Сначала Старик занес его домой и точно также, как сейчас сидел у его кровати. Ходить Костя стал через пару недель. Заговорил через два месяца. Местная врач корила Старика и обещала, что мальчик его обворует и сбежит. Участковый честно искал откуда бы мог пропасть мальчик, но не мог ничего найти. Соседи ничего не говорили, но шептались через шаткие заборы между участками, осуждая или поддерживая. Старику было плевать. Он ухаживал за Костей как за своим сыном, которого у него не было, в остальном жизнь старика не сильно изменилась. Он все также преподавал в музыкальной школе, совмещая уроки с обычными школьными уроками музыки, горбатился на огороде, ходил за молоком со старой авоськой и вечерами читал "Новый мир" либо что-то из классики.

 

Через несколько месяцев Бог знает как но участковый организовал Косте документы. Сказывалось, что поселок был маленький, да от Москвы далеко.

 

Через полгода Костя впервые назвал Старика папой.

 

- Папа? Ты как? - гораздо более хрипло, гораздо более взросло. Старик встрепенулся, отряхивая паутину воспоминаний.

- Я то ничего, Костя, мог бы и хуже. Сам как себя чувствуешь?

Костя вяло улыбнулся и посмотрел в окно, стараясь не жмуриться от свежего весеннего солнца.

- Готов порхать! Я долго тут уже?

- Неделю.

- Зато сразу говорю. Так и ходить начну раньше. Зато теперь мне можно присвоить титул прошибающего лбом грузовики!

 

Старик вздрогнул. Неделю назад судьба словно спохватилась о тех неучтенных пятнадцати годах семейного счастья, свалившихся на Старика, и решила исправить ошибку. Пока старик копался в огороде, на дороге чуть выше потерял управление грузовик. Как он там оказался и почему предстояло разбираться следствию, водитель же лежал в коме в соседней палате. Единственное что упел понять Старик, это что на него падала огромная махина, монстр из гремящего и скрежещущего металла, надрывно ревущий и совершенно непредсказуемо переворачивающийся. Старик не испугался, он понял, что уже все и успел пожалеть, что открытый гроб ему не светит, а потом появился Костя. Костя легко подхватил сухое тело Старика на руки и побежал. Старик зажмурился. Потом был удар об землю и тишина. Когда соседи вызвали врачей, у Старика не нашли ни царапины. Костю нашли в обломках. Царапины были, и не только царапины. Костя потерял самое ценное - руки, и Старик не знал как ему это сказать. Его отвезли в райцентр и соседи попеременно возили Старика проведать сына. За эти годы они смирились с Костей и даже полюбили его. Костю нельзя было не полюбить. Всегда веселый, всегда готовый помочь...

 

- К слову о моем тараноподобном лбу, он чешется! - объявил Костя и полез высвобождать из под одеяла руку. Старик замер. Он не боялся, когда на него летела фура, но теперь он трепетал от ужаса. Костя с интересом посмотрел на руку и хихикнул. Ниже запястья руки не было.

- А по ощущениям она тут как тут. Какая досада!

Он почесал лоб той частью руки, что была чуть повыше культи, и убрал руку на место. Старик вытаращился на сына. Сын тепло улыбнулся, потом наморщился и опять вытащил руку на свет. Теперь он смотрел на нее гораздо дольше. Потом достал вторую руку. Старик молчал, затаив дыхание. Костя как заправский экспериментатор внимательно осмотрел бинты со всех сторон, помахал ими вразнобой, попытался соединить и поморщился от боли. Потом он попытался сравнить какая из рук у него теперь длиннее, но заявил, что достоверно сказать невозможно. Он почесал затылок, попытался натянуть на себя одеяло и вдруг выпрямился на кровати с выражением ужаса на лице.

- Как же я буду играть!

После этого Костя лишился сознания. Старик, доселе боявшийся издать хоть звук, в немом ужасе наблюдавший за Костей, выскочил из палаты и уже в коридоре свернулся калачиком на полу и заплакал. Медсестры не могли его успокоить.

- На его месте должен был быть я! На его месте должен был быть я!

 

Костя всегда любил слушать как Старик играет на пианино, будь то урок или просто для души. Даже не начав говорить, именно к инструменту Костя сделал свои первые шаги после болезни. Старик играл Шопена. Костя подошел к инструменту и положил руку на крышку, пытаясь прочувствовать вибрации инструмента, но как только Старик перестал играть, отошел в свой уголок. Постепенно Костя стал присутствовать на всех уроках, а когда Старик возвращался домой с работы, он нередко слышал как мальчик что-то наигрывает, пробует звуки на вкус. Однажды Старик услышал не набор разрозненных звуков, а целое произведение. Именно после этого к Косте стала возвращаться речь. Музыка и Костино здоровье были каким-то таинственным образом связаны. Чем больше Костя выздоравливал, тем сложнее и глубже становились его сочинения. Когда мальчику было плохо, от его музыки становилось грустно, а когда он был счастлив, даже случайные прохожие начинали сами того не замечая пританцовывать при ходьбе. Костя мог не играть неделями, если был занят, но инструмент и музыка для него были святы. Святое сочеталось с полным отсутствием желания это святое эксплуатировать сверх меры. Костя не стал профессиональным музыкантом. Он не менее радостно грузил товары в местном магазине и скрепя сердцем согласился взять на себя класс малышей в школе. А играл для души. Послушать его "для души" приходили даже из соседних древень.

 

Старик очнулся в палате рядом с Костей.

- Добрутра, пап! - весело поприветствовал его Костя и радостно помахал тем, что осталось от правой руки, - это я попросил чтобы тебя тут оставили. Мне спокойней, да и тебе тоже. А я тут книжки пытаюсь читать без рук, учусь листы передувать с места на место. Даже получается! Главное - не чихать, а то пока сообразишь какой частью руки закрывать рот, все собьется к чертовой

матери.

- Костя... извини...

- За что, пап?

- Я должен был быть на твоем месте.

- Ничего ты не должен, и оставь эту тему! Что было, то было!

 

Костю забирали из больницы целой толпой. Участковый приехал на служебной машине прямо ко входу и стал усиленно размахивать фуражкой перед Костиным окном.

- Ну вот, меня уже приехали в милицию забирать... - пошутил Костя.

- Н-нельзя, мы не отдадим! - испуганно встрепенулась медсестра, зашедшая поболтать.

- И скорая с ними... на случай если буду буянить, - тем же серьезным тоном продолжил пациент, глядя как из машины вылезает местная врач. Глядя на еще прибывающие машины он хотел еще добавить про понятых, но решил не слишком нервировать молоденькую медсестру. То ли Старик их предупредил, то ли встречающие оказались тактичнее, чем принято считать, но про руки никто старался не говорить. Просто кто-то прихватил его сумку, кто-то одежду, кто-то документы и все дружно выдвинулись к дому. На людях Костя хорохорился. За общим столом он почти не ел, зато наотрез отказался от попыток его покормить с ложечки и трепался без умолку. Благо соседки догадались сами убрать за собой под предлогом что не мужское это дело мыть посуду.

 

Из магазина Костя уволился сам, не дожидаясь пока его попросят. Осталась только школа. Там вроде как не было необходимости так активно пользоваться руками. Он на удивление легко объяснил детям что произошло с руками. Дети объяснение приняли легко. Костя, по всей видимости, так и не принял. Потянулась череда унылых дней, когда Костя на людях хорохорился, но все очевиднее страдал от своей ущербности, а старик прилагал немыслимые усилия чтобы лишний раз перед сыном не маячить. Отсутствие рук встало между ними непробиваемой преградой, стеной, причиной которой Костя видел свою ущербность, а Старик знал, что это его всего лишь его собственный эгоизм и чувство вины.

 

- Папа, можно я посижу на уроке? - Старик занимался с подающим надежды парнем переходного возраста. Парень сочувственно покосился на Костю, но продолжил играть. Остаток урока Костя молча слушал музыку. Когда парень ушел, Старик продолжил играть. Ему казалось, что только музыка удерживает Костю здесь. Не осуждающего Костю, каким его последнее время представлял себе Старик, а того самого мальчика, который просто очень сильно устал. Костя прислонился щекой к деревянному боку пианино. Старик играл произведение за произведением, боясь остановиться. Они сидели так, пока не пришла врач чтобы проведать как Костино выздоровление.

 

Костя снова стал завсегдатаем на уроках старика, но если когда-то в детстве ему этого хватало для выздоровления, то теперь этого было мало. Косте с каждым днем становилось все хуже. Старик уже подмечал, что именно музыка исцелила Костю, но теперь реакция была обратной. Старик уже не мог играть так много, как раньше, Костя не мог играть вообще. Он слонялся вокруг инструмента, пытался нажимать клавиши тем, что осталось от рук, но что он мог. Он отощал и побледнел, потом стал отказываться от еды. Врачи в поликлинике разводили руками и выписывали направления на обследование в районную клинику. Там Костю просветили со всех сторон и выписали направление к психиатру, одного похода к которому Косте хватило, чтобы возненавидеть представителей данной профессии.

 

Кто-то принес Старику проигрыватель и подборку дисков с классикой. Костя воодушевленно послушал в течение получаса, а потом попросил забрать.

- Она не живая.

 

В райцентре был концерт симфонической музыки. Сосед, владелец местного круглосуточного магазина, согласился свозить Костю с отцом на концерт. К этому времени Костя уже еле ходил. Опираясь на соседа, Костя с трудом погрузился в машину на заднее сидение, положив голову не сухие колени отца. Точно также его ввели в концертный зал. Когда заиграла музыка, Костя словно встрепенулся, подавшись вперед, жадно впитывая звуки. Руки начали летать над коленями, пока не существующие пальцы аккомпанировали оркестру. Это могла бы быть удивительная, неслыханная музыка, но никто кроме Кости не мог ее слышать.

- Ишь ты, ожил что ли? - хмыкнул сосед.

Старик покачал головой. Он знал, что это лишь временное облегчение.

- Ведь не я же играю... - прошептал Костя.

 

Потянулась череда дней, когда Костя все заметнее угасал. После концерта он перестал говорить, а постепенно и перестал ходить. Старику помогли перенести парня в гостиную, где он молча смотрел на пианино. Ел он опять с ложечки. Психиатр пытался пробиться к Косте и выписывал ему какие-то таблетки, но ничто не могло вернуть парню волю к жизни. Впрочем, старик понимал, что его самого то здесь только сын и держит. Уйдет сын - уйдет и отец.

- И надо ему было родиться у нас в глуши. В столице бы с ним небось такого не случилось, был бы уже богатым, по миру бы ездил... – сокрушался участковый.

- Ну, подумаешь, музыка, - возмущалась директриса школы, - было бы из-за чего страдать! Я бы еще поняла, если из-за любви!

 

Иногда по ночам старику чудилось, что Костя, снова ставший маленьким мальчиком, робко подбегает к инструменту и нажимает вразнобой по одной-две клавиши. Он поворачивался на другой бок, но сны его преследовали, сопровождаясь горьким осознанием того, что это всего лишь сны. Старик знал, что это невозможно. Даже когда он бодрстовал, слуховые галлюцинации преследовали его, но когда он, срываясь с места подбегал к гостиной, Костя как обычно лежал на диване и просто не моргая смотрел на пианино. По всей видимости, Старик сходил с ума.

 

Однажды, возвращаясь домой с работы, Старик услышал музыку, какую мог играть только Костя. Это было решительно невозможно, и зря его сердце забилось со скоростью, более подобающей восторженному юнцу. Если его галлюцинации перешли в такую стадию, впору было звонить врачам, но что бы те сделали? Положили его на обследование, стали бы искать опухоли. А денег и так еле хватает, да и кто присмотрит за Костей. Увы, мысль "Я должен держаться" не перебивала грохота марша на пианино. Смиренно вздохнув, Старик медленно разделся, всунул ноги в теплые тапки и пошаркал проведать сына. Вот, он прошел коридор, подошел к двери, до последнего глядя себе под ноги, наконец поднял глаза на Костю.

 

Костя сидел! Нет, пожалуй, важно даже не это, Костя ожил! Его глаза горели, на щеках появился румянец, он будто светился изнутри. Но даже не это самое важное. Костя играл на пианино!!! Конечно, руки у него не отросли, более того, Старик понятия не имел как Костя это делал, но парень смотрел на инструмент, а клавиши бегали так, будто на них играют как минимум в четыре руки. Старик протер глаза, но видение не исчезло.

- Папа! Я теперь так могу! Смотри! Я теперь не ограничен двумя руками! Я могу играть в четыре, в пять рук! Смотри!

Костя перевел глаза обратно на инструмент и клавиши запрыгали с неправдоподобной скоростью, умудряясь при этом как-то складываться в мелодию. Костя ликовал. Старик оглянулся вокруг, не зная как отличить явь от фантазии, но тут на звук зашел сосед.

- Оп-па! Да ты, Костик, этот, экстрасенс, я так погляжу...

 

Сосед начал снимать на сотовый телефон то, как Костя играл, но тому было абсолютно все равно. Он был музыкой и остальное не имело значения. Вся музыка, что копилась в его голове вдруг нашла выход, марш сменился мазуркой, мазурка сонатой, соната джаззовым мотивом, которому на смену пришел вальс. Прохожие, а в их поселке все друг друга знали, останавливались под окнами или заходили в дом. Старик с удивлением смотрел на этих казалось бы чужих людей, а потом с еще большим удивлением на сына.

- Теперь я за тебя спокоен, сынок, теперь и помирать не страшно.

 

Музыка прервалась внезапно и Костя, повернул круглые от ужаса глаза в сторону отца. Старик лежал в руках соседа, который поймал друга, когда тот пошатнулся, и счастливо улыбался. Врач, которая тоже слушала музыку, констатировала смерть. Люди смущенно расходились по домам, остались только самые верные друзья семьи.

 

Старика похоронили через три дня. От музыки, которую исполнил Костя, невыносимо болели сердца даже тех, кто близко Старика не знал, слезы наворачивались у людей на глаза. Они украдкой вытирали их, пытаясь понять откуда доносится музыка и кто ее играет, но мало кто был готов поверить, что эта музыка – творение долговязого калеки, что стоит рядом с гробом, бледный но без единой слезинки. Его чувства были звуками. За него плакали все остальные.

 

Больше Костю в городе не видели.

 

Говорят, безрукого пианиста всречали в разное время в разных горjдах и поселках от Владивостока до Калининграда, даже несколько свидетелей нашлось в Москве, а еще в Минске и даже в Киеве и Николаеве. Говорят, музыка – не только его чувства, но и его еда. Говорят, он сам – музыка. Но вряд ли мы с вами его увидим. Говорят, на публику он не играет.

 

©

[Гость Себастьян Козюлькин]

Настенька

 

Мне снились кровь, боль, смерть и теща. Что характерно, на протяжении всего сна, она бодро рассекала рядом со мной в чёрном балахоне и косой в руке, придумывая всё новые и новые пытки и унижения.

 

А потом я проснулся. Сделав глубокий облегчённый выдох, я попытался открыть глаза. Получалось откровенно плохо. Решил было помочь руками, но они тоже не работали. Занемевшее тело ныло и болело. После нескольких минут ожесточённой борьбы веки таки дрогнули и глаза приоткрылись. Я увидел абсолютно незнакомый потолок, на котором висела бордовая люстра из моих кошмаров. Вспомнить у меня ничего не получалось.

 

Десять минут я лежал, приходя в себя. Потихоньку, сантиметр за сантиметром, тело оживало. Но только не мозг. Я так понял, что после вчерашнего он со мной не сотрудничает. Пару раз даже посетила мысль, что я вселился в чью-то спящую голову и буду теперь там жить. А ещё, очень сильно хотелось в туалет и пить. Даже не знаю чего больше. Но то, что я умру если не осуществлю желания в самом ближайшем будущем, я знал наверняка.

 

Очередная попытка наладить отношения с мозгом ни к чему не привела. Последнее же, что зафиксировалось в голове, это огни кафе «Вояж», которые весело горя и радостно перемигиваясь попрощались со мной и моим разумом. Что было дальше, я не помнил.

 

Приложив неимоверные усилия я повернул к окну голову и почувствовал как одно полушарие громко булькнув упало на второе. А за окном, тем временем, приветливо светило солнышко и пели птички, лично я же хотел сдохнуть здесь и сейчас, всё равно меня дома как мамонта завалят и съедят. Тупыми ложками. На миг показалось, что в зеркале, промелькнула ухмыляющаяся тёща всё в том же балахоне и с косой.

 

«Серёжа, я тебя люблю, твоя Настя» - гласила надпись на этом же зеркале. Ну то, что я Серёжа я и так помнил, но всё равно спасибо Настя. Кто ты, Настя? Где ты взялась? Где я? За что?

 

Мочевой пузырь, тем временем, настойчиво предлагал встать и идти. Ожившей рукой я скинул с себя простынь. Отсутствие одежды встретил с пониманием. Жаль, что её не было не только на мне, но и вообще её нигде не было. Осмотрелся вокруг - зеркало, шкаф, кровать и я, вот такая дружная компания собралась.

 

На дверце шкафа висело огромное красное полотенце. Обмотаюсь им и пойду на поиски туалета, решил я. Медленно, так, что бы не потерять сознание, я сначала присел на кровати, а потом встал. Взял полотенце, а оно шелковое - странно. Повертел в руках, нет, это не полотенце, скорей огромный мешок.

 

Это платье – тихо пискнул голосок в голове. От тряпки тут же повеяло духами и первобытным ужасом. Огромное. В него можно было завернуть меня, жену, тёщу и соседей. Настя?

 

Неожиданно, за спиной скрипнула дверь! Я подпрыгнул, вскрикнул, уронил платье и вообще, чуть инфаркт не получил. В образовавшейся щели показался старческий морщинистый нос, а за тем и целая голова какой-то страшной бабки.

 

- Ах ты ж тварь! – медленно и презрительно произнесла страшная рожа, - Тьфу, - добавила она и скрылась, закрыв за собой дверь. – Нет, ну вот ведь тварь! – добавила она уже за дверью. На дрожащих ногах я пошатываясь и почему-то икая направился к окну. Этаж где-то десятый. Хоть бы пятый и я рискнул бы.

 

Не в силах мешкать я схватил простынь, обмотался и засеменил к двери. Медленно, так, чтобы не шуметь опустил ручку вниз. Боженька, сделай пожалуйста так, чтоб на пути к туалету я никого не встретил. В коридоре никого не было. Зато я нашел свою одежду. Ну как нашел, её было трудно не найти, она была везде! Отступал видимо я стремительно. Можно понять бедную бабушку. А туфли, главное, аккуратненько за дверью стоят.

 

Став на цыпочки я, крадучись, двинулся в конец коридора. В десять секунд преодолев всё расстояние, я застыл перед дверью в туалет как вкопанный. Справа от меня, за дверью, ведущей видимо, на кухню слышались голоса. Настя с бабушкой, решил я. Я так не смогу сходить в туалет. Подкравшись к двери на кухню, я прислушался, но так ничего и не разобрал.

 

Сделав два глубоких вдоха-выдоха, я, полный решимости, перекрестился, открыл дверь и шагнул вперёд. Картина превысила все мои ожидания! Стол, посреди которого, купаясь в лучах утреннего солнца, стояла запотевшая бутылка водки, огурчики, грибочки, сало и хлебушек. А за столом сидели все мои друзья, включая вчерашнюю именинницу. Моё появление было встречено взрывом хохота.

 

- А где Настя? – поинтересовался я шепотом.

Снова дружный хохот. Андрей встал и подвинул ко мне стул.

- Садись, нет никакой Насти, это мы пошутили!

- А платье?

- Тётки моей, - это Маша-именинница.

- Я чуть не умер, шутники!

- Давай-давай, садись, подлечишься!

- Да какой лечиться? – присаживаюсь. - У меня жена, наверное, с ума сошла уже. Домой! Лететь!

- Да всё нормально, я ещё вчера её набрал как только тебя рубануло. Сообщил, что ты без сознания и я тебя к себе заберу, - подал голос Шурик.

- Да? – мой взгляд упал на кастрюлю, стоявшую на плите. На ней маняще подпрыгивала крышка, а уж запах, какой был запах. Возглас негодования донёсся из живота.

- Харчо…

И я сдался. Друзья всё-таки.

 

- Маш, а это твоя бабушка ко мне заходила?

- Какая бабушка? – говорит она, и рисует на своём красивом личике такое искренне удивление, что у меня чуть рюмка не выпала.

- Да успокойся, - говорит, - моя, моя, ты вчера просто ночью очнулся и в туалет решил сходить, а возвращаясь, перепутал комнату и к бабушке мое в кровать прилёг, обнял её. Вопль такой тут стоял, думали пожар! Ты же даже глазом не повёл, спал себе.

Снова взрыв хохота, я закрываю лицо руками, мне стыдно так, как, наверное, ещё никогда не было.

Андрей снова встал и поднял рюмку:

- Ну, за то, что бы праздники всегда удавались!

 

***

©

[Гость Себастьян Козюлькин]

КРЕСЛО

 

На день рождения ему подарили кресло. Весь вечер, пока родственники и друзья произносили тосты, деланно бодро улыбались, он смотрел, пьяно прищуривая глаз, на хромовый блеск двух пар колес, на коричневый кожзаменитель, на черные пластиковые ручки. Мать смотрела на сына, украдкой вытирая слезы.

Это был первый его день рождения дома, после демобилизации. После того, как ему оторвало обе ноги – одну по колено, а вторую – почти до самого бедра – он два месяца провалялся в больнице в Грозном, почти не приходя в себя. Потом еще почти полгода в Подольской больнице, за пару кварталов от дома. Первое время он не понимал, что происходит, почти все время бредил, а когда приходил в себя, то орал на медсестер, ругался, что очень болят ноги. Когда главврач рассказал ему, что произошло, то от полного ужаса и отчаяния крика чуть не вылетели из старых, облупившихся больничных рам мутные, засиженные мухами, стекла. Пару раз он пытался покончить с собой, но все время его удерживали врачи. Последнюю ночь перед выпиской в его палате провела медсестра Катя. Она сидела рядом с койкой, гладила его по голове, обещала, что все еще в жизни будет хорошо.

- Женька, ты ж такой молодой, красивый, толковый… Приедешь домой, женишься…

- Катюш, а давай-ка ты за меня выходи! А че, я ж молодой, красивый, заживем! – Зло прошептал он, стиснув зубы.

- Жень, ну зачем ты так? У меня парень есть, я не могу… - отвела глаза медсестра.

- Слушай, иди-ка ты домой! Ничего со мной не случится, не сиди над душой! – как можно спокойней сказал он, досадливо морщась.

Но Катя не ушла. Допоздна она сидела рядом, а когда начала клевать носом, то прилегла на пустующей соседней кровати. Он не спал до самого рассвета, просто лежал, не выключив тусклый ночник, и, почти не моргая, смотрел в облупившийся потолок.

 

Утром за ним приехали отец с дядькой. До выхода довезли его на каталке, там, кряхтя, перенесли его на заднее сиденье дядиной машины. Когда отец узнал, что сын хотел умереть, то разорался, начал материться. Дядя подошел к нему вплотную и прошипел «Да заткнись ты!..», потом куда-то ушел, а вернулся с тремя бутылками водки. Мать быстро приготовила нехитрую закуску и, поняв, что мужчинам надо поговорить, ушла к соседке.

Отец все больше хмурился, много и отчаянно пил, почти не закусывая, щурился, тер щетинистые щеки, будто получив оплеуху. Женька старался от бати не отставать, а дядька шумно выдыхал перед тем, как влить в рот обжигающее пойло, крякал, морщась от выпитого, закусывал хлебом с душистым салом с мясной прослойкой, и тихо, ласково говорил:

- Не можешь ты сейчас уйти, Женька. Я знаю, как тебе плохо, знаю, что, по-твоему, жить дальше незачем.… Но мы все тебя так долго ждали, побудь с нами ровно столько, сколько был там, а потом решай.

На удивленный взгляд захмелевшего отца, дядька прикрывал веки, чуть видно кивая, и рассказывал Жене про его войну. Он был в Афгане, от звонка до звонка. Ему повезло – он уцелел, но рассказал племяннику про жарко дышащие куски мяса, наколотые промедолом, которые грузили в вертолеты, - сгустки боли, окровавленные, бесформенные ошметки, которые роднили с человеком лишь безумный взгляд и жажда жизни.

- Понимаешь, племяш, там я начал ценить жизнь... Никогда не задумывался об этом, а там, в конце каждого прожитого дня благодарил родителей за то, что подарили мне жизнь, и Бога – за то, что он мне ее сохранил.

Женька, слушая его тихие, неспешные слова, вспоминал, как перед армией гордился своими крепкими жилистыми ногами, как свысока смотрел на пацанов после районных соревнований по бегу, когда получал очередной латунный кубок на пыльную полку в комнатушке. Глядя же на заросших, спивающихся, грязных калек на костылях, он испытывал к ним презрение, не понимая, как они могли вот так опуститься. Он принимал их присутствие как должное, эта была та часть жизни, которая никогда не должна была его коснуться. Не могла его коснуться, и всё!

- …А там работать пойдешь, подыщем тебе место, - продолжал свой убаюкивающий монолог дядя, наливая всем еще по одной. - Ну, дружище за тебя, за то, что ты с нами… и за тех твоих товарищей, которые остались там, не смогли вернуться, за их матерей и отцов, дай им Бог терпения не сойти с ума.

Произнося эти слова, дядька внимательно смотрел в Женькины глаза, будто и не пил до этого, говорил тихо, но четко.

 

Тогда-то он понял, что не надо умирать, нельзя умирать. Надо жить, просто перетерпеть непривычную пустоту штанин. Он такой же, как и был, такой же Женька. Ноги? Ну так что, и без ног он выживет! Зато он не один, не приехал домой в узком цинковом ящике, не лежит в сырой, мокрой земле, вот он – дома, с отцом, с мамкой, дядька родной опять же тут…

В тот вечер он сам не заметил, как заснул под неторопливые слова дяди. Стоя в прихожей перед уходом, тот обнял мать и прошептал отцу:

- Все, Коль, все нормально теперь будет! Главное ему перетерпеть это все. Звони, брат, если что!

 

Он вспоминал это в тот вечер на свой день рождения. Почти не слушал гостей, а когда они разошлись по домам, гогоча у подъезда, он, кряхтя начал перелазить со стула в новое кресло. Он цеплялся за подлокотники культями, чуть слышно матерился, кресло не было зафиксировано и норовило откатиться в сторону, пьяные руки его не слушались, но, когда мать, зайдя в комнату и пытаясь помочь ему, кинулась в его сторону, он остановил ее:

- Не надо, мам, я сам! Надо же как-то учиться. Все хорошо будет. Вот ноги, какие-никакие есть. Скоро работа будет, там, Бог даст, девушку встречу, женюсь. А чё? Парень я молодой, толковый…

 

©

[Гость Себастьян Козюлькин]

Тенденция

 

Однажды великий маг и волшебник, решивший остепениться и жить под видом обычного пенсионера, включил телевизор. На первом канале показывали предвыборную агитацию, на втором – обсуждали биографии кандидатов, на третьем ругали политическую партию, на четвертом оппозицию. На пятом была реклама, но не успел маг вздохнуть с облегчением, реклама мстительно добавила, что именно этим рекламным продуктом пользуется сам президент, а так же его советники.

 

- Чтоб вас, даже посмотреть нечего! – проворчал колдун и материализовал себе газет от текущего числа. Газеты орали про то, что все непременно справятся с кризисом, но справляться начнут, только получив голоса избирателей. Колдун злобно воспламенил газеты и уже без особой надежды вышел в интернет. Интернет окончательно убил все надежды на отдых, запестрив противоречивыми, да и противоречащими логике, заголовками про ту же политику. Колдун с трудом подавил в себе желание самоликвидироваться, и уйти в астрал навсегда, как это сделали многие великие маги, например, Мерлин. Вместо этого, он вышел погулять. Лучше бы не выходил.

 

Люди с необъяснимым азартом в глазах спорили обо всем, что касалось избирательных кампаний, кандидатов, партий и предвыборных обещаний. Они обсуждали народных избранников и их легально-нелегальные послужные списки. Других тем для разговора просто не было. На столбах висели оборванные фотографии улыбающихся людей в дорогих костюмах, даже одежда пестрела значками на политическую тематику. Народ был во всеоружии. Народ навевал на волшебника необъяснимую тоску, выражавшуюся в пульсирующей боли в висках и нестерпимом зубовном скрежете.

 

- Делайте что хотите, но чтоб вам дела не было до политики! – сплюнул маг. Плевок приземлился на пыль тротуара компактным взрывом не громче лопнувшего шарика и радужными фейерверками, ознаменовавшими изменение привычного уклада.

 

***

 

- Господин президент, на этой неделе ваш рейтинг упал еще ниже. Люди просто перестают смотреть все, что связано с политикой!

- А смысл? Пусть себе смотрят развлекательные каналы, нам же проще.

- Вы знаете, тенденция весьма странная, - задумчиво протянул один из советников.

- Да ладно, просто люди работают, им надо отдохнуть. А тенденцию вашу... Все равно мы уже знаем результаты выборов!

 

Тем не менее, на выборах тенденция усугубилась настолько, что единственными посетителями избирательных участков были сотрудники муниципалитетов, получавшие за это оклад. Когда в течение трех часов ни один из кандидатов не получил новостей от собственных наблюдателей, герои дня ощутили первое беспокойство. Президент сел в лимузин и, вооружившись сигнализацией, покатил на один из центральных участков. Он редко смотрел в окно, а теперь и подавно был обескуражен отсутствием посетителей на собственном блоге, потому не заметил, что на въездах на шоссе не было очередей из машин. Водители и охрана заметили, но им было не до того. Они любили свою работу и гордились ей.

 

У входа на избирательный участок Президент столкнулся с Лидером оппозиции. Лидер пребывал в столь пораженном состоянии, что Президент не нашел в себе сил важно пройти мимо. Лидер оппозиции не обратил внимания на Президента. Он смотрел куда-то внутрь. Президент проследил за взглядом оппонента, и почувствовал, что ему становится дурно. Посреди совершенно пустого избирательного участка прямо на полу сидели члены избирательной комиссии и соревновались в игре в змейку на смартфонах. Остальные ели виноград и искренне болели за того или иного игрока. Президент и лидер оппозиции чудом одновременно вписались в дверь и встали с совершенно одинаковыми выражениями недоумения. Члены комиссии соизволили оторваться от игры и рассеянно поздоровались с кандидатами.

 

- Это что? – цивилизованно спросил Президент.

- Какого черта? – чуть менее цивилизованно спросил Лидер оппозиции.

- Никого же нет, мы и играем покуда, - стеснительно ответила одна из девушек.

- А где все? – поинтересовался Президент.

- А кто их знает? Не хотят приходить, наверное, - пожала плечами она же.

- Relax, buddy, who cares! – философски протянул международный наблюдатель, и сам же себе ответил, - абсолютно никому нэт дела.

- А! – глубокомысленно сказал президент и развернулся к выходу.

- Нет, ты мне погоди, ты мне честно ответь, это твоего штаба рук дело? – затараторил Лидер оппозиции, спеша за лидером страны.

- А как ты думаешь? – сердито ответил Президент.

- И что нам делать? – попытался возмутиться кандидат номер два.

- Господи, так вы не волнуйтесь! Чем хотите, тем и занимайтесь! – с улыбкой сказала уборщица, гадающая на ромашке, вытащенной из стоящей на подоконнике вазы.

- Тенденция, чтоб ее! – с легким волнением в голосе произнес президент и решительно направился на улицу. Лидер оппозиции, не страдающий подобной приверженностью к спорту, еле за ним успевал.

 

Мужчина еле касался асфальта, он несся куда-то с мечтательным взглядом и блуждающей улыбкой на губах, обнимая свежекупленный букет цветов. Перед ним вежливо останавливались машины, а светофор, казалось, сам переключался на зеленый. Ничто не могло прервать его полета, кроме Президента страны.

- Молодой человек, вы, несомненно, спешите на выборы?

- Что-что? – мужчина явно был обескуражен возвратом в реальность.

- На выборы, говорю, спешите? – раздельно и уже громче спросил Президент.

- Зачем? – искренне удивился мужчина.

- Ну так, выборы, же! Вас не интересует, кто будет следующим президентом?

- Нет.

- Но, почему? Вас не интересует, чтобы Президент делал для страны только лучшее?

- Это его работа. Пусть делает, все равно придется.

- Но ведь кто-то лучше, а кто-то хуже!!!

- Да ерунда это все, - улыбнулся мужчина, - что тут лучше-хуже. Мы налоги платим, вы поддерживайте и всего делов!

 

Президент с лидером оппозиции переглянулись и попытались переварить сказанное.

- Позвольте, - сказал лидер оппозиции, - а куда же вы тогда идете?

- Я? К сестре. Давно хотел помириться с ней, да все времени не было. А сейчас решил, что хочу и точка!

- Тенденция, чтоб ее! – процедил сквозь зубы Президент, провожая мужчину взглядом.

 

Охрану они отпустили – по странному стечению обстоятельств они просто стали никому не нужны, а значит и потребность в охране отпала. До вечера они опросили еще полсотни человек. Казалось, все вдруг потеряли интерес к вещам, которые были нужны, и переключились на то, о чем всегда мечтали. Ополоумевшие от счастья, они носились с только им нужными заботами и делами, и не особо реагировали на то, что среди них бегали первые лица страны. Под вечер они без сил пили пиво на даче лидера оппозиции и, глядя на звездное небо, обсуждали день кошмаров.

 

- А терроризм? Куда они денут терроризм? – нервно, уже не в первый раз спрашивал Президент.

- Да кому он нужен! Они делают что хотят, им не до политики!

- А ВВП! Они же перестали работать, кто им будет все производить?

- Не горячись, может, мы и правда переусердствовали с криками и рейтингами? Отклоняемся ведь от сути...

- Ты еще в монастырь уйди, - угрюмо буркнул Президент, - для них же стараемся, развлекаем их, даем им пищу для ума, поддерживаем их интерес к обществознанию...

- Их же деньги качаем, о их же гореполучии...

- Неужто этот дурдом разбудил в тебе совесть?

- Нет, что ты! Я просто не понимаю, почему нас оно не накрыло? Все сошли с ума, а мы на их фоне выглядим психами...

- Просто мы хотим заниматься политикой. Им это не надо, а мы хотим!

- Умны-ы-ый! – с уважением протянул лидер оппозиции.

- Вот потому-то из нас двоих президент – я! – важно кивнул Президент и открыл очередную бутылку пива, - а делать что-то надо... в кои то веки...

 

***

 

Президент с Лидером оппозиции добрались до ничем не примечательной квартиры в хрущевке и теперь, стоя у подъезда, независимо друг от друга размышляли о том, почему именно здесь был тот самый эпицентр событий. Дверь подъезда, как ни странно, была не на кодовом замке. Она открылась, возвестив о себе противным скрипом. Кандидаты несостоявшихся выборов дружно затопали на пятый этаж. Начиная с четвертого, на лестнице сидели их коллеги в разной степени депрессивности. Один коллега задумчиво мял галстук, который у него ненавязчиво пытался забрать президент другой страны. Последний делал это с невообразимо траурным выражением лица. Одна из коллег безутешно рыдала на плече одного из премьер-министров, другой президент обессилено возлежал на мягких коленях своей очередной жены. Кучка политиков ожесточенно спорила с одной из премьер-министров.

 

- Кхе... чего мы, собственно, ждем? – поинтересовался Президент.

- Его. Он сказал ждать пока все подтянутся. Вы вот подтянулись! – сказал кто-то.

- Нет, мы решили, что не будем этого терпеть! Я должна это решить! – воскликнула одна женщина. Пара политиков тяжело вздохнули, одна из них уткнулась еще сильнее в плечо используемого в качестве опоры премьера и зарыдала еще громче.

 

- Ладно, заходите, умники! – проворчал маг и впустил всех в квартиру, - да, знаю, вам грустно и тяжело и до вас впервые никому нет дела. Понимаю, вы не знаете куда податься и за что вас так... За дело! И не перебивать! Да, таки знаю, что без вас никак, какими бы вы раздолбаями не были. Не дорос народ еще до жизни без вас... но, черт подери, как же меня замучили ваши кислые рожи... куда ни плюнь – вы, а если не вы, то те, кто вас ругает. Мы, конечно маги, много чего можем, но и нам, конечно, хочется чуток помечтать иногда! Нельзя, что ли? Классно было бы без вас, легко, мечтательно... В общем, я сказал, можете идти!

- И все? – выдохнул Президент, - а что же нам теперь делать?

Маг поморщился, будто у него перед носом мельтешила помойная муха.

- Как что? То же, что и мне! Терпеть не могу таким банальным образом заканчивать небанальные истории, но порой другого выхода нет. Как бы это ни было грустно, хотя вы об этом теперь никогда не забудете, нам всем пора просыпаться. Такая вот сонная тенденция!

©