Исторические статьи

[Peyote_old]

да..масштабы операции потрясают

[Alex_D]

Статьи в ожидании Call of Duty 5

[Гость Kniaz]

И.Поморцев. Русский бунт. Часть 4. Колиивщина.

 

 

Сини мої, гайдамаки!

Свiт широкий, воля, -

Iдiть, сини, погуляйте,

Пошукайте долi.

 

Тарас Шевченко «Гайдамаки»

 

 

 

Своим украинским братьям посвящаю.

 

В этой статье речь пойдёт о малоизвестном в широких кругах восстании на территории Юго-Западной Руси – Колиивщине и о национально–освободительном движении украинского казачества и крестьянства – т.н. Гайдаматчины.

 

Само слово «гайдамак» - турецкого происхождения, означающее «гнать, угонять ,нападать» - так турки называли отряды нападавших на их приграничные земли . Изначально это были разбойничьи шайки из украинских крестьян, казаков и разорившейся польской шляхты, однако к 18 веку «гайдаматчина» уже представляла из себя мощное национально-освободительное движение, борющееся против инородцев ,в первую очередь поляков и евреев. Изменился и национальный состав гайдамаков: теперь это были не только украинцы, но и тысячи русских крестьян, солдат и казаков бежавших из царской России на территорию сегодняшней Украины. Гайдамакам помогали крупнейшие православные монастыри Украины, правда не в лице своей официальной иepapxии (ну это понятно, кто б сомневался), а в лице отдельных монахов, чаще всего — управителей монастырских имений, которые снабжали. припасами и оружием, доставляли им у себя убежище до и после похода и т. д.

 

В начале 1768 года обстановка в некогда единой Речи Посполитой обострилось до предела. Произошёл раскол польской шляхты и вспыхнула междоусобная война - при этом «крайним» в этой борьбе становилось украинское крестьянство, именно они становились жертвами панской свары.

 

Естественно, эти события дали новый толчок гайдамацкому движению. Значительная часть гайдамацких отрядов формировалась на левом берегу Днепра; еще более их собиралось в южных степях, и с наступлением весны они один за другим вторгались в пределы Речи Посполитой, грабя и убивая панов, иногда разоряя целые местечки и вступая в сражение с польскими войсками. Польские власти пытались подавить движение путем репрессий над населением и пойманными гайдамаками. Всякий попавшийся в плен гайдамак неизбежно подвергался смертной казни через повешение, четвертование или сажание на кол - но это только увеличивало храбрость гайдамаков в стычках с польскими войсками и не прекращало набегов.

 

Однако для полномасштабного восстания –не хватало ЛИДЕРА. И вскоре он появился. Бывший запорожский казак, решивший посвятить себя религии и бывший к тому времени послушником в Мотронинском монастыре - Максим Железняк (Зализняк).

 

Личностью он был, без сомнения, неординарной и весьма лихой, даже по тем неспокойным временам. Железняк стал во главе гайдамацкого отряда, назвавшись запорожским полковником, сзывая к себе народ и распуская слухи об имеющейся у него грамоте Екатерины Второй, повелевающей истреблять поляков и евреев на Украине. Толпы народа сошлись на этот призыв и Железняк, постепенно увеличивая свои силы, вышел из Мотронинского леса. Костяк его войска составляли конные, отлично вооружённые трофейным польским и турецким оружием гайдамаки числом в несколько сотен. По ходу к восстанию присоединялись тысячи крестьян вооружённых в основном колами - отсюда и пошло это, вошедшее в историю грозное слово, КОЛИИВЩИНА.

 

Словно разрушительный торнадо шел Железняк по Украине, мстя за вековые притеснения. Везде на своем пути избивая поляков, евреев и униатских священников, главный отряд гайдамаков или колиев, под начальством Железняка, прошел через Медведовку, Жаботин, Смелу, Черкассы, Корсунь, Канев, Богуслав, Наиболее жестоки были расправы в местечке Лисянке и Умани, где, как в хорошо укрепленных местах, собралось много поляков и евреев, думая отсидеться от гайдамаков. Перед Уманью силы гайдамаков особенно возросли, благодаря присоединению к ним высланной против них надворной казацкой команды владельцев Умани - Потоцких, под начальством сотника Ивана Гонты.

 

Иван Гонта - историческая справка. По рождению крестьянин с.Росошек, входившего в состав Уманского имения Потоцких, он был зачислен в надворную казацкую милицию и уже в 1757 г. занимал в ней должность старшего сотника. Пользуясь большою популярностью среди своих товарищей, он успел в то же время заслужить особое расположение и доверие своего владельца, воеводы Салезия Потоцкого, который не только освободил его с сотней из-под власти полковников милиции поляков, подчинив его непосредственно губернатору Умани Младановичу, но и дал ему в пожизненное владение сс. Росошки и Орадовку. Выдаваясь из среды казаков своим образованием, Гонта занял видное положение даже в местном польском шляхетском обществе, хотя последнее и относилось к нему с затаенной завистью и враждебной подозрительностью. Она проявилась особенно ярко, когда возникла барская конфедерация, а вслед за тем пошли и слухи о возбужденном ее насилиями гайдамацком движении. Младанович насколько раз получал доносы на Гонту, но, не имея никаких ясных улик, не решался сменить Гонту, зная его популярность в милиции. С приближением Железняка губернатор решился отправить против него надворных казаков, в том числе и Гонту. Гонта вступил в сношения с Железняком и перешел к нему со всею милицией. (Т.е поступил ,как и полагается настоящему русичу- остался со своим народом а не стал карателем).

 

В то же время отдельные гайдамацкие отряды под предводительством посланных Железняком, а то и вполне самостоятельных ватажков, как, например, Неживый, Бондаренко, Швачка, Гайдаш и др., рассыпались по всей стране, производя страшные опустошения. Все пойманные на месте представители польской знати и их слуги уничтожались поголовно . Восстание расширялось с каждым днём – отряд Железняка и Гонты насчитывал уже несколько тысяч человек и был отлично вооружён в том числе и артиллерией.

 

Тем временем Российская Империя ввела на территорию Речи Посполитой – «ограниченный контингент» с целью поддержать своего ставленника на польский престол. Изначально отношение Екатерины Второй и её генералов к повстанцам было презрительно-настороженным, как к «взбунтовавшейся против господ черни», однако их терпели по двум причинам – гайдамаки делали полезное для Империи дело, истребляя отряды противников Екатерины -«конфедератов», и к тому же численность царских сил на Украине была явно недостаточной для широкомасштабной зачистки.

 

Отношение же украинцев вообще и гайдамаков в частности к имперским войскам было, наоборот, восторженным; их встречали как братьев, пришедших помочь в освобождении Украины от «поганых ляхов»… Если бы они знали, что ждёт их в последствии...

 

Лидеры восстания Железняк и Гонта в захваченной Умани провозгласили автономию Украины - т.н. «гетманщину». Железняк был выбран гетманом, а Гонта получил чин Уманского воеводы. Это известие буквально вывело «русскую матушку-царицу» из себя. «Взбунтовавшихся холопов» было решено примерно наказать. Чашу терпения имперских властей также переполнили факты перехода на сторону гайдамаков солдат и даже офицеров регулярной армии и угроза выплёскивания восстания на имперскую территорию, за Днепр, где, как известно, пышным цветом расцвело крепостное право. К тому же сотни и тысячи русских крепостных бежали к гайдамакам, веря в вольную жизнь без «бояр и панов». На роль руководителя карательной операции был назначен генерал Кречетников, в подмогу ему были отправлены крупные имперские силы, несколько пехотных, гусарских и карабинерных (драгунских) полков, а так же отряды донских (!!!) и запорожских казаков (!!!); в приказе, данном Кречетникову, было указано «ИСТРЕБИТЬ РАЗОРИТЕЛЕЙ». Понимая, что открытое сражение с гайдамаками будет стоить очень дорого, Кречетников, как положено имперцу, решил действовать подлостью. К гайдамакам, в их лагерь под Умань, был отправлен отряд донских казаков во главе с полковником Гурьевым, который вез предложение Кречетникова о совместных действиях против поляков.

 

Этот хитрый полковник объявил доверчивым Железняку и Гонте, что «бить везде ляхов – это очень хорошее дело», но императрица очень просит помочь подавить окончательно сопротивление «конфедератов», то есть тех ляхов, которые хотят скинуть с престола друга и ставленника императрицы – короля Станислава. Против «конфедератов» надо срочно объединиться. И первая военная задача – взять Бердичев, где сконцентрирована большая часть «конфедератов». «Я готов идти хоть на Варшаву», - ответил Железняк. Он готов был действовать в союзе с Екатериной II до полной победы...

 

Железняк и полковник Гурьев договорились выступить в совместный поход 27 июня 1768 года. Договорились, что все пушки гайдамаков Железняк прикажет свезти в одно место, прикажет согнать в лагерь и всех лошадей. Начали готовиться к походу. К назначенному дню генерал Кречетников с карательным войском подошёл к Умани и затаился в Грековом лесу. А в самом лагере, по инициативе полковника Гурьева, была устроена «последняя перед походом гульба». Гайдамаки пели весёлые песни и восторженно поднимали свои чарки за императрицу, за генерала Кречетникова, за полковника Гурьева, за победу над ляхами и за хорошую и вольную жизнь, за объединение с Россией и т.д., а в это время к лагерю уже подъезжали сотни подвод с верёвками, колодами и кандалами, прочим палаческим инструментом. А затем ночью на спящих гайдамаков набросились донские и запорожские казаки, солдаты и драгуны и стали вязать...

 

Кандалов и колодок не хватало и тогда часть гайдамаков казнили на месте, зарубив или закопав заживо в землю. Вот так бездарно, доверившись слову имперцев, тысячи повстанцев за одну ночь попали в цепкие лапы карателей. Что происходило дальше можно увидеть только в самых жутких фильмах ужасов. Гонта лежал на земле, а генерал Кречетников избивал его, лежащего и связанного, палкой. Прибыл в лагерь скоро и польский граф Браницкий. Он был очень доволен. Генерал Кречетников сразу же отдал этому графу на расправу 845 гайдамаков. Отдал на расправу и Гонту. Отдал на расправу и начальников отрядов – Мартына, Белугу, Шило и Потапенко.

 

 

Граф Браницкий передал Гонту в кровавые лапы Иосифа Стемпковского, большого специалиста по пыткам и казням. Браницкий требовал выдать ему всех пленных «разбойников», но генерал Кречетников отказался выдать ляхам тех пленных, которые родились на русской стороне Днепра. «Они – имперские подданные, и судить их будут в России». Генерал забрал «весь трофей» – тысячу лошадей, 30 знамён, 15 пушек, всё золото и серебро, отнятое гайдамаками, и покинул лагерь.

 

Десять дней Гонту и других повстанцев ляхи истязали, наслаждаясь их муками. Потом трибунал вынес приговор, с восторгом принятый всеми ляхами и жидами. Историк Голобуцкий писал, что трибунал приговорил казнить «этого злодея» в течение двух недель. Первые 10 дней железными щипцами медленно сдирать с тела Гонты кожу. На 11-й день - отрубить ему обе ноги, на 12-й день – обе руки, на 13-й день - вырезать сердце, на 14-й день – отсечь голову. Потом труп раздробить на более мелкие куски и вывесит эти куски тела Гонты в 14 городах, для устрашения русичей («украинцев», «схизматиков», «быдла») и для удовлетворения чувства мести у ляхов и жидов.

 

По рассказу шляхтича Д. Охотского, “Гонта вышел на казнь с лицом спокойным и весёлым, будто направился к куму на крестины. Палач содрал с него полосу кожи, брызнула кровь, но лицо гайдамака не дрогнуло. Палач содрал новую полосу кожи, и тогда Гонта сказал: «Вот говорили, что будет больно, а на самом деле ничего не больно». И тогда, видя, что гайдамаку не больно и не страшно, посчитали за лучшее не растягивать казнь, а сразу отрубить гайдамаку голову.” Череп Гонты с остатками мяса, изъеденного червями и птицами, долго еще висел прибитым на виселице на месте казни. Так же, как и Гонту, замучили и начальников отрядов – Мартына, Белугу и Шило. А Потапенко посадили на кол. Тогда польские палачи повесили 700 гайдамаков, то есть почти всех, которых выдал генерал Кречетников графу Браницкому.

 

В местечке Кодня –был создан специальный трибунал который «ускоренно рассматривал» дела «разбойников и смутьян».

 

Массовые казни русских повстанцев, и тех, кто помогал им, и тех, кто открыто сочувствовал им, тогда шли по всей территории Украины. Для большего устрашения русичей часто казнили по несколько десятков человек в день. В одной Лисянке Иосиф Стемпковский, фаворит короля и главный каратель, приказал повесить в один день 60 украинских крестьян, которые, как он полагал, были замешаны в бунте. Польское и еврейское население, спрятавшись за спину имперских войск «русскоязычного» генерал Кречетникова, требовало крови и зверств, как можно больше крови и зверств, требовало рубить украинцам головы, четвертовать русских, сдирать с них кожу, вешать и сажать на кол..

 

Полковник Протасьев разбил отряд Журбы, взял в плен 137 гайдамаков и многих сразу же казнил. В Лебединском лесу погибло от царских войск много гайдамаков из отряда Семёна Неживого. В районе Белой Церкви князь Баратов разбил гайдамаков из отряда Бандурки. Пленных повстанцев сразу же публично казнили, а раненных каратели закопали живыми в землю (вот оно, «имперское православие» во всей красе). Переправлять пленных повстанцев на русский берег Днепра многие офицеры ленились, и потому приказывали их рубить. Офицеры, которые были подобрее, всё же переправили сотни повстанцев в Россию, но судьба этих повстанцев тоже была не слаще. Десятки пленных были замучены. Тюрьмы были переполнены. Сотни повстанцев умирали в тюрьмах в нечеловеческих условиях. Трупы несколько дней гнили среди живых арестантов. Палачи избивали осужденных повстанцев батогами, вырывали ноздри, клеймили и отправляли на каторгу.

 

К чести русского оружия, не все офицеры замарали оружие в крови своих братьев – гусарский капитан Станкевич, к примеру, вместе со своим отрядом присоединился к гайдамакам и несколько месяцев наводил ужас на карателей. Однако героизм и честность отдельных личностей не могли скрасить картину тотальной имперской гнусности которая предстаёт перед нашими глазами.

 

Максиму Железняку –удалось скрыться из ловушки под Уманью, он и ещё несколько его сторонников были схвачены позже.Как «имперского подданного» его не отдали полякам, а «гуманно» бив кнутом и вырвав ноздри, отправили в «вечную ссылку» в Нерчинск. Последние искры КОЛИИВЩИНЫ были потушены польскими и царскими карателями в следующем 1769 году. Общие потери Украины от « совместной спецоперации» по «усмирению быдла и холопов» составляют, по мнению разных источников, от 15 до 30 тыс. человек замученных, утопленных, зарубленных, бежавших в Австрию и Турцию.

[Alex_D]

Только почему-то не рассказывают что гайдамаки делали с поляками и евреями, и только ли панов убивали. История наука не однополярная, чтобы составить более-менее достоверную картину необходимо рассмотривать вопрос с обеих сторон.

[Гость Kniaz]

Только почему-то не рассказывают что гайдамаки делали с поляками и евреями,

я могу сказать, что кровушки хорошо пустили у этих народов

у Тараса Шевченко

"По всій Україні сю ніч зареве;

Потече багато, багато, багато

Шляхетської крові. Козак оживе;

Оживуть гетьмани в золотім жупані;

Прокинеться доля; козак заспіва:

«Ні жида, ні ляха», а в степах Украйни —

О боже мій милий — блисне булава!» "

 

Зайнялася Смілянщина,

Хмара червоніє.

А найперша Медведівка

Небо нагріває.

Горить Сміла, Смілянщина

Кров'ю підпливає.

Горить Корсунь, горить Канів,

Чигирин, Черкаси;

Чорним шляхом запалало,

І кров полилася

[Alex_D]

Вокруг света

Василий Голованов

 

Несравненный партизан[/size]

 

 

Имя Нестора Махно настолько одиозно, что само по себе мешает определить масштаб его личности: то ли это был заурядный партизан-анархист, то ли фигура несравненно более значительная, стоящая если не в первом, то уж во втором ряду участников столь трагической для России Гражданской войны. Иначе говоря, один из тех, кто мог оказывать влияние на ее ход.

 

За всеми мифами, которыми обросло имя Махно, труднее всего разглядеть, что это так. Во всяком случае, наряду с руководителями мятежного Кронштадта Махно со своей Революционно-Повстанческой армией был самым незаурядным представителем «народной» оппозиции большевизму.

 

Если Кронштадт был раздавлен в течение месяца, то Махно продержался на ринге Гражданской войны 3 года, успев повоевать с гайдамаками гетмана Скоропадского, немцами, белыми, красными — и все же остаться живым. Ему одному удалось добиться того, чего не добивалось ни одно оппозиционное большевикам народное движение: в 1920 году Повстанческая армия и Совнарком Украины подписали соглашение о политической лояльности, о свободе слова и печати (в рамках «социалистического» диапазона частот), а также о свободном избрании в советы представителей всех социалистических партий... Если бы Врангель продержался в Крыму чуть дольше, может статься, что Махно истребовал бы от Совнаркома и территорию для создания «вольного советского строя». Конечно, для зрелых большевиков образца 1920 года все пункты соглашения были лишь тактической хитростью и все «вольные советы» были бы разгромлены уже на следующий день после того, как белые сложили оружие. И все же... До переговоров с восставшим народом большевики не опускались никогда, с исключительной жестокостью подавляя любые восстания. Махно же заставил правящую партию первого в ХХ веке тоталитарного государства нового типа считаться с народом. Только за это заслужил он посмертную славу.

 

Он был пятым, младшим ребенком в небогатой семье кучера, служившего у Марка Кернера — владельца чугунолитейного заводика в Гуляй-Поле, небольшого городка в приазовской степи, само название которого кажется отзвуком былинных запорожских времен. Что верно: от острова Хортица на Днепре, откуда расточала свою вольность и разбой Запорожская Сечь, до Гуляй-Поля едва ли полсотни верст, а что тут погуляли казаки, да в битвах с крымчаками положили свои чубатые головы, на месте которых повырастали потом станицы их многочисленных потомков, — не подлежит сомнению.

 

В 1906 году в возрасте несовершеннолетия (17 лет) Махно угодил в тюрьму на каторжный срок, чему тоже, конечно, виной обстоятельства места/времени. Семена, брошенные «Народной волей» и партией эсеров, взошли буйной порослью. Россия бредила революцией. В истории первой русской революции больше всего поражает, с каким самозабвением бросались «в террор» люди, которых не так-то просто вообразить за начинкой самодельных бомб: какие-то рабочие, гимназисты, служащие железных дорог и почтовых контор, учителя. Вековая тирания требовала мести. Взрыв бомбы был равнозначен исполнению приговора Суда Праведных. «Разливной террор» в России 1906—1907 годов не знает аналогов в мировой истории. Но изнутри себя явление это выглядит страшным и заурядным. И деятельность гуляй-польской группы анархистов, куда входил юный Махно, не вышла за пределы этой заурядности: раздобыли револьверы, понаделали бомб, ограбили, для начала, владельцев чугунолитейного заводика, на котором добрая половина группы работала, потом еще кого-то из местных богачей, потом винную лавку... При налете на почтовую карету убили пристава и почтальона. Попали под подозрение полиции. Арестованы. Суд. Приговор: 20 лет. Московские «Бутырки».

 

Там он познакомился с Петром Аршиновым, «идейным» анархистом, которого, даже будучи уже командиром Повстанческой, он продолжал называть своим «учителем». Потом — февраль 17-го, отречение царя, всеобщая амнистия... В бурлящей Москве Махно так и не сыскал себе ни места, ни дела. Он вообще не любил, не понимал городов. Двадцати восьми лет, не имея за душой ни гроша, ни путевой профессии, он двинул на юг, в родное Гуляй-Поле. И тут вдруг оказался востребован временем: вокруг толчея, митинги, смутные предчувствия, резолюции, собрания — а он подкованный, знает, чего просить, чего требовать. Его растаскивают по пяти комитетам — и ничего, он не теряется, председательствует. Мать, Евдокия Ивановна, гордясь младшеньким, хочет ему и жизнь устроить, как у людей, находит жену, красавицу Настю Васецкую. Свадьба гудела 3 дня. Но до жены ли ему было?

 

Уже в июле 1917-го власть в Гуляй-Поле перешла к Совету. Махно, естественно, стал председателем. Теперь он озабочен созданием отрядов и добычей оружия, чтобы к осени приступить к конфискации земли у помещиков. Махно порой еще заигрывается в поисках своей «темы» в революции: то едет делегатом на Губернский съезд Советов в Екатеринослав, откуда возращается разочарованный межпартийной борьбой. То отправляется в Александровск, где вместе с отрядом большевика Богданова разоружает казачьи эшелоны, откатывающиеся с фронта в родные станицы, и так добывает 4 ящика винтовок, но неожиданно для себя оказывается председателем судебной комиссии ревкома, призванной разбирать дела «врагов революции». На этой бумажной и карательной должности он, наконец, не выдерживает и взрывается: его отвращают аресты меньшевиков и эсеров — вчерашних «попутчиков» в революции, но в особенности — тюрьма. Его первая тюрьма, где он сидел, дожидаясь каторжного приговора. «У меня неоднократно являлось желание взорвать тюрьму, но ни одного разу не удалось достать достаточное количество динамита и пироксилина для этого... Уже теперь, говорил я друзьям, видно, что... не партии будут служить народу, а народ — партиям».

 

В январе 1918 года он заявил о своем выходе из ревкома и уехал в Гуляй-Поле — делать собственную революцию. Именно это время в воспоминаниях Махно окрашено в лирические тона: он повествует о первых коммунах, созданных в бывших помещичьих имениях, о первых детских садах в Гуляй-Поле...

 

Никто никогда не узнает, что осталось за пределами этой идиллии, что творилось в эти темные зимние месяцы в глухих уездах степной Украины. В городах-то творилось Бог знает что. В Киеве после Брестского мира посадили первое правительство незалежной Украины, возглавляемое студентом третьего курса Голубовичем. Однако на такие города, как Харьков или Екатеринослав, власть Центральной Рады не распространялась: здесь властвовали ревкомы, в которых грызлись большевики и левые эсеры. Комиссар Черноморского флота, левый эсер Спиро на предложение немецкого командования затопить в Севастополе флот ответил тем, что объявил Крым отдельной независимой республикой и назначил мобилизацию людей и лошадей... Правда, скоро был арестован за самоуправство.

 

Кончилось все неожиданно быстро: в марте 1918-го немцы оккупировали Украину, посадив «на правление» преданного им гетмана Скоропадского. Несколько анархистских и большевистских боевых дружин пыталось сопротивляться вторжению, но и они скоро оказались в Ростове — на территории «примирившейся» с немцами России.

 

Еще один «провал» в биографии Махно — поездка через Царицын в Москву. Правда, он сделал несколько верных выводов о характере вызревающей в столице центральной власти и увиделся с «апостолом анархии» П.А. Кропоткиным. А кроме того, в поисках жилья случайно забрел во ВЦИК, который размещался в Кремле и раздавал ордера на комнаты. Там его перехватил Свердлов и, уловив южный говор собеседника, стал расспрашивать о положении дел на Украине. Махно как умел рассказал. Свердлов предложил ему зайти на следующий день и поподробнее поведать обо всем председателю Совета Народных Комиссаров. Фантастика! В какой еще стране поиски комнаты могли бы закончиться встречей с главой правительства? Однако ничего не поделаешь: так состоялась встреча Махно с Лениным.

 

Ленин задавал быстрые, конкретные вопросы: кто, откуда, как реагировали крестьяне на лозунг «Вся васть — Советам», бунтовали ли против Рады и немцев, а если да, то чего недоставало, чтобы крестьянские бунты вылились в повсеместное восстание? По поводу лозунга «Вся власть — Советам» Махно старательно объяснил, что лозунг этот понимает именно в том смысле, что власть — Советам. Народу.

 

— В таком случае крестьянство ваших местностей заражено анархизмом, — заметил Ленин.

 

— А разве это плохо? — спросил Махно.

 

— Я этого не хочу сказать. Наоборот, это было бы отрадно, так как ускорило бы победу коммунизма над капитализмом и его властью.

 

Ленин, по-видимому, остался доволен той беседой: анархизм крестьян он считал временной и скоро излечимой болезнью, которая, однако, давала шанс на плечах крестьянского восстания ворваться на Украину и установить там большевистский порядок. Махно немедленно получил фальшивый паспорт для возвращения на родину и цепочку большевистских подпольных явок. Паспорт взял. Явками не воспользовался.

 

Выехав 29 июня из Москвы, Махно прибыл в родные места, когда обстановка была накалена до предела. Гетманские власти восстановили все дореволюционные порядки, примерно наказав смутьянов 1917 года. Махно, переодевшись бабой, сходил поглядеть на родное село. Гуляй-Поле занимал батальон мадьяр под командой офицеров-австрийцев. Дом Махно оккупанты сожгли, двух старших братьев расстреляли только за фамилию, хотя оба никак не были причастны к бунту. От «коммун» не осталось и следа. Приходилось все начинать сначала. Но если в 17-м главное было «толкнуть речь» позажигательнее, то теперь — чего ж? Действовать надо было. Мстить, убивать, пускать красного петуха, поднимать восстание — и в этом деле никакая жестокость не казалась чрезмерной.

 

Махно разыскал скрывавшихся по селам старых буянов — Чубенко, Марченко, Каретникова, всего человек восемь. С топорами и ножами ночью пролезли в имение помещика Резникова и вырезали всю семью — за то, что в ней было четыре брата-офицера, служивших в гетманской полиции. Так добыли первые 7 винтовок, револьвер, 7 лошадей и 2 седла. Махно торжествовал: не такие ли офицерики погубили невинных его братьев? Он отомстил. Думал ли тогда хоть кто-нибудь, скольким братьям придется мстить за братьев, коль узел ненависти развязан? Нет. Тогда каждый, у кого было оружие, чувствовал себя в силе, и в праве, и в правде.

 

22 сентября махновцы, одетые в мундиры державной варты (полиции), встретили на дороге разъезд поручика Мурковского. Махно представился начальником карательного отряда, присланного из Киева по распоряжению самого гетмана. Мурковский, не чуя подвоха, рассказал, что направляется в отцовское имение отдохнуть денек-другой, поохотиться за дичью и за крамольниками.

 

— Вы, господин поручик, меня не понимаете, — вдруг срывающимся от волнения голосом выговорил вартовой «капитан». — Я революционер Махно. Фамилия вам, кажется, достаточно известная?

 

Офицеры стали предлагать Махно деньги, но тот презрительно отказался. Тогда «охотники», как зайцы, бросились по полям врассыпную. По ним резанули из пулемета... О, Махно любил провокацию — классическую, с отчаянным враньем и маскарадом — лицедей был! Любил видеть ужас, проступающий в глазах врагов, когда внезапно объявлял он им свое имя. В это время десятки или сотни крошечных отрядиков, как частицы огненного флогистона, кружили по Украине, повсюду сея огонь и смерть. И только когда озверевшие от партизанских налетов каратели стали жечь деревни, убивать и мучить крестьян, пламя народного гнева полыхнуло вширь. Отряды в несколько сот человек, вооруженных дробовиками, вилами и «клюшками», собственно, и стали зародышем Повстанческой армии Махно. Но для этого их надо было как-то организовать.

 

Когда Виктор Белаш — будущий начштаба армии и один из лучших стратегов Махно, прибыл в занятое повстанцами Гуляй-Поле, ему первым делом и поручили свести все разномастные отряды в нормальные полки и убедить их командиров в необходимости выполнять распоряжения штаба, ибо подступала новая опасность: с юго-востока в «вольный район» начали проникать белые. Нужно было организовывать и держать фронт. Настоящая гражданская война была на носу, но пока еще под пологом ночи можно было застать картины, словно списанные со Средневековья. Скажем, под Ореховом Белаш разыскал отряд человек в 200, сидящих вокруг костра. «В середине носился вприсядку плотный мужчина средних лет. Длинные черные волосы свисали на плечи, падали на глаза. — «Рассыпалися лимоны по чистому полю, убирайтеся кадеты, дайте нам во-о-олю!» — выкрикивал он.

 

— Это наш батько Дерменджи, — объяснил один из повстанцев.

 

Вдруг на позиции затрещали пулеметы и винтовки. Два верховых скакали во весь карьер и кричали «Немцы наступают!».

 

«Батько» крикнул: «Ну, сынки, собирайся...»

 

«На фронт, на фронт, с гармошкою!» — заревела толпа. И они, спотыкаясь и спеша, вразброд побежали на позицию».

 

Дерменджи был человек известный — участвовал в восстании на броненосце «Потемкин». Но кругом еще вертелись отрядики личностей никому не известных — Зверева, Коляды, Паталахи, Батьки-Правды. Последнего Белаш тоже видел: оказался безногий инвалид, который, въехав в село на тачанке, собрал людей и половиной тулова своего заорал: «Слухайте дядьки! Будемо сидiти на вашiй шиi, поки вы нас як слiд не напоiте!».

 

Удивительно, что из всей этой полупьяной вольницы Махно за несколько месяцев удалось создать абсолютно дисциплинированное и парадоксальное по своей маневренности соединение, что отмечал еще генерал Слащев, которому Деникин поручил вести операции против Махно.

 

Меж тем обстановка опять изменилась: не успела весть о революции в Германии долететь до Украины, как в Киеве случился очередной переворот: гетман бежал, власть перешла к Директории, возглавлял которую весьма левый украинский социал-демократ Винниченко, который первым долгом отправил в Москву делегацию договариваться с большевиками о мире. По злой иронии судьбы, покуда шли эти переговоры, власть захватил бывший военный министр Директории С. Петлюра, а большевики без всяких переговоров заняли Харьков, где 4 января 1919-го первый премьер Красной Украины товарищ Пятаков принял военный парад из наличных сил. Беда была в том, что сил было всего 3 или 4 полка, ибо после Брестского мира, когда Германия вместе с Украиной едва не сожрала пол-России, никто из самых куражистых революционеров и думать не гадал, что в один миг ее всесилие может обрушиться, и Украина снова «откроется» для революции. Однако вскоре выяснилось, что вся работа по «расчистке территории» выполнена украинскими партизанами. Что это за народ, никто не знал, их боялись, подозревая в национализме, кулачестве и вообще, черт знает в чем, однако поставленный командовать Украинским фронтом известный партийный вольнодумец В.А. Антонов-Овсеенко не побоялся сделать ставку именно на эти части. И, в общем, стратегия эта себя оправдала. Щорс и Боженко взяли у петлюровцев Киев, Григорьев отбил Николаев и Херсон, где после 3-часовой артиллерийской дуэли были биты им греки и французы, затеявшие было интервенцию, после чего взял и Одессу. Махно сдерживал продвижение белых на юго-востоке и, хотя особых успехов не добился, заслон, как будто, выставил надежный, прося, как и все партизаны, только одного: оружия. Виктор Белаш, специально приезжавший выбивать винтовки и патроны в Харьков, был Антоновым-Овсеенко обласкан и уехал, исполненный надежд. Вместе с ним в Гуляй-Поле отправилась группа анархистов федерации «Набат» налаживать работу культпросветотдела. Махно же, получив по штату бригадного комиссара Озерова, стал официально красным комбригом, подчиненным командующему 2-й украинской армией товарищу Скачко. Правда, тот честно признавал, что других частей, кроме бригады Махно, в армии никогда не было.

Такого удачного стечения обстоятельств никто из большевиков, конечно, не ожидал. Покуда партизаны дрались на фронтах, они могли спокойно наращивать свою власть, заводить ЧК, направлять продотряды в деревню и вообще чувствовать себя как дома, при этом поругивая партизан и обсуждая, не пора ли, скажем, «убрать» Махно из-за нескольких неудачных боев? К тому же 10 апреля в Гуляй-Поле состоялся третий по счету съезд непонятных большевикам «вольных советов», который объявил о мобилизациях в Повстанческую армию и закончился довольно резкими политическими декларациями: «Долой комиссародержавие и назначенцев!» — «Долой чрезвычайки — современные охранки!» — «Да здравствуют свободно избранные рабоче-крестьянские Советы!».

 

Харьковские «Известия» — главная газета красной Украины — немедленно отреагировали статьей: «Долой Махновщину!». Помянув махновский съезд, автор передовицы требовал положить конец «безобразиям», творящимся в «царстве Махно», а для этого — слать в район агитаторов, «вагоны литературы» и инструкторов по организации советской власти. Хотя о том, что творится в «царстве Махно», никто не знал, ибо ни один газетный щелкопер там, разумеется, не был.

В этот момент и решил наведаться с инспекцией в «царство Махно» Антонов-Овсеенко. 29 апреля на станции Гуляй-Поле комфронта встретила тройка. В селе выстроенные во фронт войска грянули «Интернационал». Навстречу Антонову вышел «малорослый, моложавый, темноглазый, в папахе набекрень, человек. Отдал честь: комбриг батько Махно. На фронте держимся успешно. Идет бой за Мариуполь». Последовал разговор с глазу на глаз, после которого Антонов-Овсеенко резко отписал в редакцию «Известий»: «Статья полна фактической неправды и носит прямо провокационный характер... Махно и его бригада... заслуживают не руготни официозов, а братской признательности всех революционных рабочих и крестьян».

 

Командарму-2 Скачко — по этому же поводу: «Выделить для бригады деньги, обмундирование, шанцевый инструмент, хоть полштата телефонного имущества, походные кухни, патроны, врачей, один бронепоезд на линию Доля-Мариуполь». Никогда еще Махно не был так заинтересован в союзе с большевиками, как после визита Антонова-Овсеенко. Никогда ни с кем из них у него не устанавливалось товарищеских отношений на таком уровне. Он ждал помощи, которая свидетельствовала бы еще об одном: доверии к нему.

 

Но ровным счетом ничего из того, о чем просил Антонов-Овсеенко, сделано не было. Газетная травля махновцев не прекратилась. Оружия они не получили. Что поделаешь? Большевистские стратеги направления главного удара Деникина ждали на Царицын, а он ударил на Махно, рванулся через Украину прямо к Москве. И вот тогда-то морально избиваемый командарм-2 Скачко и проболтался, оправдываясь, что оружием не снабжал Махно нарочно и, значит, на убой тысячами слали людей нарочно, думая, что сойдет. Конечно же, вся эта двурушническая политика должна была закончиться катастрофой, но до поры все ладилось. Выступая 1 апреля на пленуме Моссовета, Троцкий заверил собравшихся, что Южный фронт скоро ждут решительные перемены, которые рисовались ему в исключительно радужных тонах. Победа над белыми казалась близкой и неизбежной, когда разразилась катастрофа: вернувшаяся из-под Одессы дивизия Григорьева застала в родных селах беспощадно орудующие продотряды и — полыхнула мятежом на пол-Украины.

 

Была перехвачена телеграмма Григорьева — Махно: «Батько! Чего ты смотришь на коммунистов? Бей их! Атаман Григорьев». Махно не ответил. 17 мая кавалерия Шкуро рассекла фронт на стыке бригады Махно и 13-й армии Южфронта и в один день прошла около полусотни километров. Закрыть прорыв было нечем. В резерве 2-й армии был один «интернациональный» полк численностью 400 штыков. После недельных боев Скачко меланхолически констатировал: «Махно фактически не существует».

 

Действительно, бригада, лишенная огнестрельного оружия, была превращена в какие-то кровавые ошметья, в которых, однако, еще продолжали путаться копыта скакунов Кавказской дивизии Шкуро. Махно стал отступать, чем участь его была решена: он моментально был причислен к мятежникам, и 25 мая на квартире у Х. Раковского, второго красного премьера Украины, состоялась сходка Совета рабоче-крестьянской обороны с повесткой дня: «Махновщина и ее ликвидация». Заметим, что ничего еще не произошло. Более того: махновцам удалось буквально штыковыми атаками остановить продвижение белых. Казалось бы, простое чувство самосохранения должно было подсказать большевикам, что надо не бороться с выдуманным мятежом Махно, а, напротив, поддерживать его! Так нет, и чувство самосохранения отшибло! Почему? Никто из большевиков не представлял, видимо, какие силы сосредоточил к этому времени на фронте Деникин. Зато 26 мая ВУЦИК принял положение о социалистическом землепользовании, сиречь об обобществлении земли под совхозы. И в этом свете IV съезд «вольных советов», назначенный на 15 июня, был большевикам совсем не нужен.

 

В довершении ко всему на Украину прибыл предреввоенсовета республики товарищ Троцкий. Спеша, в поезде, в личной газетке «В пути» он публикует статью «Махновщина», 4 июня перепечатанную харьковскими «Известиями». В ней на Махно спихнуты все неудачи Красной армии. «Поскреби махновца — найдешь григорьевца. А чаще всего и скоблить-то не нужно: оголтелый, лающий на коммунистов кулак или мелкий спекулянт торчит наружу». Это в окопах — кулаки и спекулянты?! Защитительные реплики Антонова-Овсеенко и Скачко были бесполезны: Украинскому фронту оставалось существовать 2 недели, 2-я армия была преобразована в 14-ю, Скачко смещен, его место занял Ворошилов, который мечтал «добыть Махно», чтобы свершить над ним революционное правосудие...

 

Махно не знал, что делать. Он не хотел умирать и хотел оставить за собой место революционера. 9 июня со станции Гайчур он отправляет Троцкому (копии — Ленину, Каменеву) два длинных послания, в которых просит освободить его от командования: «Я прекрасно понимаю отношение ко мне центральной власти. Я абсолютно убежден, что эта власть считает повстанческое движение несовместимым с ее государственной деятельностью. Она полагает также, что это движение связано лично со мной... Нужно, чтобы я покинул свой пост».

 

Внезапно с отрядом всадников в несколько сот человек, в основном старых повстанцев 1918-го, Махно объявляется в Александровске и сдает дела командования, не реагируя на просьбы защитить город. Он переходит на правый берег Днепра и растворяется в пустынных пространствах красного тыла.

 

14 июня, убедившись, что Махно ушел и заманить его в бронепоезд не удастся, взбешенный Ворошилов отдает приказ о расстреле комиссара бригады Озерова и командира саперных частей бригады, «прекрасной души юноши-идеалиста» Михалева-Павленко. Махновские части вливаются в 14-ю армию. 7 июля в столичной газете «Известия народного комиссариата по военным делам» Троцкий прописал: «Деникин был на краю гибели, от которой его могло отделять лишь несколько дней, но он верно угадал накипь кипения кулаков и дезертиров». Катастрофа 1919-го закончилась провалом красного фронта до самой Тулы. Товарищ Троцкий не желал брать на себя ответственность. Товарищ Троцкий оставался чист.

 

Меж тем на станции Новопомощная Махно дожидался развития событий. Красные, уходя с Украины, обходили его стороной, боясь, что некоторые части, не желая расставаться с родиной, «прилипнут» к нему. После отступления с Днепра на Новый Буг к Махно действительно переметнулись вся бывшая его бригада и кое-какие красные части. Они готовы были драться до конца. После того как фронт ушел на север, белые сформировали против Махно 2 дивизии под командованием генерала Слащева и решили раздавить его. В это время у белых родилась даже легенда о полковнике Клейсте, немецком гении Махно. Ему, германскому полковнику, не стыдно было проигрывать бои, а вот «партизанам», «оголтелому мужичью» — стыдно. В начале сентября белые предприняли первые попытки сбить Махно с занимаемых позиций: в результате он чуть было не занял Елисаветград, спасенный ценой героической офицерской контратаки. Возможно, махновцы и выиграли бы бой, будь у них боеприпасы. Лишь откатившись под Умань и по тайному сговору сдав петлюровцам раненых, они получили в придачу некоторое количество патронов, что помогло им выдержать следующее сражение. Петлюровцы боялись белых и готовы были снабжать патронами кого угодно, лишь бы отсрочить момент встречи с деникинцами. 25 сентября Махно вдруг объявил, что отступление закончено и настоящая война начинается завтрашним утром. Он каким-то сверхъестественным чутьем определил, что у него есть один шанс спасти армию: напасть на ядро преследователей и уничтожить его.

 

Сражение при Перегоновке принадлежит к числу наиболее странных событий Гражданской войны. О нем сохранилось несколько воспоминаний (Аршинова, Волина, нескольких белогвардейских офицеров), из которых ясно, что крупной боевой операцией его не назовешь. Был просто яростный, жестокий бой, где действительно дрались не на жизнь, а на смерть. И в то же время исход этого боя повлиял на весь дальнейший ход войны. Три с половиной тысячи партизан вырвались из окружения. Но оказалось, что они вырвались в открытый космос истории.

 

Разведка, высланная на Пятихатки, Екатеринослав и Александровск, противника не обнаружила. Тыловые гарнизоны деникинцев были крайне слабы: над Днепром, от Николаева до Херсона, войск не было никаких, в Николаеве — 150 офицеров госстражи. Естественно, в такой обстановке Махно воскрес, как Феникс, долетев в очередной раз до Гуяй-Поля и Бердянска. Искрошив порт, через который шло снабжение Добровольческой армиии и искромсав все попавшиеся под руку железные дороги, он фактически парализовал Деникинский тыл. «Это восстание, принявшее такие широкие размеры, расстроило наш тыл и ослабило наш фронт в наиболее тяжелое для него время», — признавал А.И. Деникин. Но и Махно, обеспечив красным победу, старался себе на гибель. Правда, рассчитывал он на другое: что его геройства будут наконец оценены по заслугам. Он хотел служить революции. Он только не мог быть безропотным исполнителем чужой воли. И уже поэтому, подобно Эдипу, он был обречен идти от одного разочарования к другому. Впрочем, поначалу Махно упивался триумфом.

Он вновь командовал армией и был единственным хозяином на огромной территории по обе стороны Днепра. Александровск, поздняя, но теплая еще осень, торжественное вступление в город: он с «Матушкой Галиной» в небесного цвета ландо, сопровождаемый всею своей живописной свитой...

 

Удивление обывателей: чтой-то будет?

 

Объявление вольностей населению...

 

В Александровске Махно, наконец, осуществил то, о чем мечтал всю жизнь: Съезд независимых вольных советов всей подвластной ему территории. Незадолго до съезда к Волину зашел товарищ Лубим от левых эсеров. Состоялся любопытный разговор.

 

— Вы созываете съезд рабочих и крестьян. Он будет иметь огромное значение. Но что вы делаете? Ни разъяснения, ни пропаганды, ни списка кандидатов! А что будет, если крестьянство отправит к вам реакционных депутатов, которые потребуют собрать Учредительное собрание? Что вы будете делать, если контрреволюционеры провалят ваш съезд?

 

Волин чувствовал ответственность момента:

 

— Если сегодня, в разгар революции, после всего, что произошло, крестьяне направят на съезд контрреволюционеров и монархистов, тогда — слышите — дело всей моей жизни было сплошной ошибкой. И мне ничего не остается, как вышибить себе мозги из револьвера, который вы видите на столе...

 

— Я серьезно, — начал было Лубим.

 

— И я серьезно, — отвечал Волин.

 

Махно открыл съезд, но председательствовать отказался. Это подивило крестьян, но постепенно они обвыкли и за 3 дня мало-помалу разработали и утвердили принципы «вольного советского строя», которые для Махно звучали слаще, чем ода «К вольности».

 

Меж тем белые опомнились и решили все-таки покончить с Махно. В результате повстанцы вынуждены были оставить Александровск и перенести «столицу» своей республички в Екатеринослав, отгородившись от белых Днепром и фронтом, натянутым меж двумя луками Днепра, как тетива. Слащев, вновь двинутый против партизан, понял, что, овладев территорией, Махно утерял свое главное качество — маневренность. Поэтому, не распыляя силы, он наносит удар в одном месте, вдоль железной дороги Пятихатки — Екатеринослав. Фронт лопается. Столица Махно оказывается в руках белых. Из пригородных грязей батька восемь раз контратакует, пытаясь отбить город — тщетно! Это рушит все его планы. Он мечтал встретить красных хозяином анархической вольной республики со столицей в крупнейшем городе восточной Украины, а оказывался в очередной раз командиром крамольного партизанского отряда, изрядно к тому же потрепанного белыми.

 

1 января долгожданная встреча состоялась. Прокатилась волна совместных победных митингов. 4 января командарм-14 Уборевич издал секретный приказ об уничтожении всех банд Махно. Но для начала открытых действий против повстанцев нужен был предлог. Его не пришлось ждать долго. 8 января штаб махновцев в Александровске получил категорический приказ двинуть Повстанческую армию на Польский фронт. Армия не подчинялась ни Уборевичу, ни любому красному командиру ни формально, ни фактически. Красные знали об этом. Более того, они рассчитывали на то, что махновцы приказу не подчинятся, о чем Уборевич проговорился Якиру.

 

Но махновцы не просто не подчинились приказу. Реввоенсовет повстанцев выпустил Декларацию, которую большевики не могли воспринять иначе, как попытку вырвать у них политическую инициативу. Это была колоссальная дерзость. За год до Кронштадтского мятежа в декларации были сформулированы все основные постулаты самой ненавистной для большевиков ереси — «За Советы без коммунистов». Кроме того, в штаб Уборевича, как и предполагалось, пришел отказ махновцев выступить на Польский фронт, прежде всего потому, что «50% бойцов, весь штаб и командующий армией больны тифом».

 

Ответ полностью удовлетворил большевиков. 9 января бригада Ф. Левензона и войска 41-й дивизии, совместно с махновцами занимавшие Александровск, сделали попытку захватить штаб Махно, расположившийся в лучшей гостинице города. Штаб прорубился из города вместе с «батькиной сотней», а сам Махно, переодевшись в крестьянское платье, выехал из города на телеге, никем не замеченный. Наградой ему стало очередное объявление «вне закона»...

 

От тифа и военных неудач Махно отошел только весной 1920-го. По отряду, по человечку собралась «армия» — на этот раз небольшой, тысяч в пять, отряд хорошо вооруженных людей, непременно конных. Начался один из самых кровавых походов, механизм которого, отлаженный за предыдущие годы, работал с удручающей четкостью.

 

Убивали коммунистов. Громили коммунистические организации. В одном селе, в другом, в третьем. Тачанки. Листовки. Кровь. В этом нет ничего романтического. Более того, нет никакой надежды. Но в этом есть одна несомненная правда — правда сопротивления.

 

«Умереть или победить — вот, что стоит сейчас перед крестьянством Украины... Но все умереть мы не можем, нас слишком много, мы — человечество, следовательно, мы победим» — так переживал это чувство огромности Махно. 1920 год — это год сплошных крестьянских восстаний, последней войны крестьянства за свои права. Крестьяне проиграли ее. Проиграли на полях решающих сражений, проиграли и политически. И хотя нэп — своеобразный мирный протокол — был подписан, казалось, с интересом крестьянства, в 29-м, когда вновь стали отбирать землю под колхозы, выяснилось, что все — проиграли окончательно. Отстаивать права перед правительством некому, некому и подняться на бунт.

 

Махно был последним, кто попытался обеспечить потомков своих хоть каким-то «правом», которое в революции добывается только силой.

 

В июне Врангель вышел из Крыма, и на юге Украины грянул «последний и решительный бой» России за свое будущее. Принятый врангелевским правительством пакет законов, несомненно, стал бы целительным лекарством для страны в 1917-м, но в 1920-м пилюлю приходилось уже проталкивать силком: так что бои шли такого накала, какого не ведала прежде Гражданская война. Все лето армия Махно болталась в красном тылу, методично разрушая его: разоружая части, уничтожая продотряды (в чем преуспела, продразверстка в «махновских» районах была полностью провалена). И лишь осенью, когда в бою под Изюмом пуля раздробила Махно лодыжку, армия на целый месяц остановилась, заняв Старобельск у самой границы с Россией, где и стали происходить вещи воистину необыкновенные.

 

Сперва к Махно прибыл представитель левых эсеров («меньшинства» — то есть признающих сотрудничество с большевиками) и намекнул, что перед лицом такой контры, как Врангель, истинным революционерам следовало бы забыть все разногласия и объединиться. Махновцы сразу поняли, что посланец выборматывает мнение определенных большевистских кругов. Состоялось заседание Реввоенсовета армии, на котором даже самые «красные» среди махновцев, Куриленко и Белаш, высказались в том смысле, что нельзя прекращать борьбу с большевиками.

 

Махно не противился: он придерживался линии жесточайшего аграрного террора, который ведь тоже был аргументом в политике. Он давал понять, что разговорчиками о «замирении» на этот раз не отделаешься — нашла коса на камень, и что уж если переговоры, то всерьез — с печатями, оглаской и гарантиями.

 

И в этом расчет его оказался верен: только страх, что в момент решительного наступления на Врангеля Повстанческая армия вновь стронется с места и пойдет громить красный тыл, принудил большевиков к переговорам. В сентябре в Старобельск, уже не маскируясь под левых эсеров, прибыл уполномоченный РВС Южфронта Иванов. 29 сентября ЦК КП(б)У в лице Раковского подтвердил решение идти на переговоры с Махно.

 

Вопрос: на что рассчитывал Махно, заключая соглашение с большевиками? Ведь он знал их неплохо. Не хуже, чем они его. И все-таки он надеялся, что на этот раз — дожал, и что с ним вынуждены будут считаться хотя бы перед лицом Врангеля. Ну кто знал, что «черный барон» будет разбит так скоро! Перекопские укрепления считались неприступными. А что ветер выгонит воду из Сиваша...

 

2 октября соглашение было подписано. Беспрецедентным был не только его смысл, подразумевающий, например, амнистию анархистам и свободу анархической пропаганды, но и сама формула согласия, заключенного Повстанческой армией и правительством Украины. По-видимому, и сам Махно был ослеплен результатами своей победы: после 8 месяцев проклятого бандитства настал долгожданный покой. Его рану лечили московские профессора, его бойцы отлеживались в штатных красноармейских госпиталях!

 

И самое главное — армия получила наконец снабжение оружием, что казалось верхом доверия. Махно еще не знал, что его отборным частям, 5-тысячному «корпусу Каретникова», придется сыграть чуть ли не заглавную роль при форсировании Сиваша. Что без оружия было бы вряд ли возможно. Но как только Врангель пал, все было кончено: все пункты «Соглашения» были мгновенно аннулированы, делегаты махновцев арестованы в Харькове, Махно — «вне закона». Такой подлоты он не ждал. Теперь ему оставалось одно — подождать свои лучшие части — крымчаков, чтобы поговорить с предателями всерьез. Встреча должна была состояться 7 декабря в селе Керменчик. Вот в воздухе заклубилась желтая морозная пыль. Батька увидел две сотни изможденных всадников. К нему подскакал Марченко с кривоватой усмешкой на лице:

 

— Имею честь доложить, Крымская армия вернулась....

 

Махно молчал. Поглядев на лица товарищей, Марченко заключил:

 

— Да, братики, теперь я знаю, что такое коммунисты...

 

За рейдами Махно 1921 года интересно следить разве что историку: вычерченные на карте, они напоминают повторяющийся танец какого-то насекомого. Очевидно, заинтересованность подобного рода и проявил заместитель Фрунзе Р. Эйдеман, прежде чем понял, что Махно ходит строго проложенными маршрутами, здесь меняя лошадей, здесь оставляя раненых, здесь пополняя запасы оружия... Рассчитав траекторию движения отряда, в июне 21-го Эйдеман впервые отказывается от тактики преследования и наносит Махно встречный удар. А дальше была просто агония, продолжавшаяся еще 2 месяца.

 

Махно был обречен. Он жил еще 1919-м годом, а настал уже год 1921-й. Революция победила. Победители вовсю пользовались ее плодами. Осваивались на новых должностях. Примеривали новые френчи. Подступало кипучее, шальное время нэпа — время рынка и эфемерной роскоши бытия...

 

Махно же все бандитствовал с кучкой таких же, все потерявших и на все готовых партизан. То, чему научила их война, было больше не нужно людям и становилось опасным для них. Махновцам оставалось исчезнуть. Надежнее всего — умереть. Но Махно не мог смириться. Война дала ему все — любовь, товарищей, уважение и признательность людскую, власть... Война приковала его к себе мщением: она убила всех его братьев, сожгла родной дом, приучила сердце к безразличию и беспощадству... Он остался один: война погубила почти всех его друзей. Он знал, за что они пали, почему не смирились, знал закон битвы: пригни голову — поставят на колени. Но он знал только свою правду, не желая знать правду изменившегося времени: за это время выросло новое поколение, которое хотело жить, а не воевать. Ибо таков закон молодости, закон жизни. А он со своим 19-м годом в сердце стал поперек этого закона.

 

Он был перестарком и нес смерть в себе и больше не был нужен. Во время преследования последних махновцев бронеавтомобилями крестьяне — впервые за все время войны! — указывали истреботрядам направление... Глядя на изможденные, полубезумные лица повстанцев, крестьяне ведь тоже понимали: э-э-э, да от этих чего ж добра искать. Хватит. Дурные, шалые, окаянные — ничего не будет от них, кроме беспокойства и худа....

 

На переправе через Ингул пуля ударила Махно в затылок и вышла из щеки, распахав лицо, будто сабельным шрамом. Это была его последняя, 14-я, рана, которая должна была поставить в судьбе его точку, подобную тем, что были расставлены в судьбах почти всех его товарищей.

 

Но Махно выжил. Вероятно, Господь решил испытать его до конца: протащить через всю горечь утрат и изгойства, эмиграцию, предательство друзей, бедность...

 

В 1934 году грипп, наложившийся на застарелый туберкулез, разрешил его от пут земных в заштатной парижской больнице. Несравненный партизан до конца испил чашу земного бытия.

[Alex_D]

Третий имам

 

 

Долгие и изнурительные годы Кавказской войны явили взорам наших соотечественников целую плеяду неординарных характеров и незаурядных личностей, чьи дела и поступки возбуждали живое внимание современников. Многие из них, будучи представителями обеих противоборствующих сторон, оставили в истории свой след, другим же в памяти потомков был отмерян недолгий век. Но среди всех имен, связанных с кавказскими событиями, пришедшимися почти на все XIX столетие, особое место принадлежит человеку, которому суждено было стать символом Кавказской войны. Его имя — Шамиль.

Знак свыше

 

Днем рождения будущего правителя Дагестана считается 26 июня 1797 года. Его отец Денгав Магомед, кузнец аварского аула Гимры, как истинный горец, был горд и счастлив появлению на свет сына-наследника. Во время благодарственной молитвы по поводу столь важного в жизни каждой семьи события дед младенца согласно мусульманскому обычаю прошептал ему на ухо имя, звучавшее как Али. Впрочем, радость по поводу прихода в жизнь нового человека оказалась недолгой — младенец был столь слаб и хил, что все сходилось к тому, что среди живых он долго не задержится. Согласно преданиям, когда жизнь маленького Али уже висела на волоске, в небе над аулом появился белый орел, о котором все знали, но которого никто никогда не видел. Орел долго кружил над селением, потом вдруг кинулся вниз и тотчас же взмыл обратно в небо, унося в когтях змею, пойманную им рядом с домом родителей Али. Это было расценено знающими людьми как знак свыше, дающий надежду на выздоровление младенца. Но вот имя ему нужно было дать другое — ведь только тогда злые духи, пришедшие за душой ребенка, будут обмануты и посрамлены. Новое имя, кстати, необычное и редкое для тех мест, было найдено, и сын кузнеца отныне стал Шамилем.

 

Трудно сказать, насколько этот рассказ достоверен, да и доискиваться до истины не имеет смысла, хотя бы потому, что с именем Шамиля, столь почитаемого и уважаемого горцами и по сей день, связано еще множество легенд.

 

Так или иначе, но с того дня мальчик, как будто в благодарность за счастливое избавление от верной гибели, начал расти, крепнуть и очень скоро обогнал своих сверстников по всем статьям. В его характере и в отношении к окружающим необычайно рано стали проявляться черты непререкаемого лидера. Чем бы он ни увлекся, в какое бы занятие, пусть и самое детское и невинное, ни погрузился — все делалось им так, как будто от достижения в нем успеха зависит его жизнь. Незаметно подрастая, Шамиль буквально все делал лучше своих ровесников. При этом проказы и шалости были у него не в чести, хотя отставать от окружающих он был совершенно не намерен. Он удивлял взрослых необычайной меткостью в стрельбе и великолепным владением холодным оружием. Однако он чтил Коран, и священная книга всех мусульман была при нем всегда. Так и ходил юный Шамиль с кинжалом — в одной руке и с Кораном — в другой. Опять же неясно, насколько

это правдиво, но вся его последующая жизнь явилась подтверждением этому: стремясь жить согласно заповедям Пророка, он никогда не оставлял оружия...

 

Впрочем, безоблачной раннюю пору его жизни не назовешь. Неудачи, которые он все-таки терпел, стремясь к неоспоримому лидерству среди сверстников, оборачивались для юноши, в памяти которого якобы запечатлелись картины его детских страданий, тяжелыми переживаниями. Периодически испытываемое им ощущение собственной неполноценности, невозможности выразить себя до конца, по всей видимости, сыграли свою роль в его будущей жизни и судьбе, отразившись на его мировосприятии.

 

Известен такой случай из его юношеской биографии. Отчаявшись уговорить отца, который, однажды вкусив прелесть хмельного забытья, весьма пристрастился к употреблению вина, а главное — упорствовал в этом пристрастии, юноша пошел на крайние меры. Он заявил отцу, что если тот не оставит дурной и греховной привычки в самое ближайшее время и не перестанет позорить семейное имя в глазах соплеменников, то он, Шамиль, заколет себя прямо у него на глазах. Денгав хорошо знал характер сына, сомнений в том, что угроза будет приведена в исполнение, у него не было. Поэтому пить он бросил...

Главная дорога

 

И все же наряду со всем тем, что было свойственно характеру Шамиля, главной его чертой была жажда знаний и стремление к духовному совершенству. Еще во время учебы в медресе, где Шамиль быстро постиг все науки, в один прекрасный день учитель позвал его отца к себе и велел ему забрать сына из школы, объяснив это тем, что учиться тому больше нечему, ибо теперь он сам может учить...

 

С тех пор верными и, пожалуй, единственными спутниками жизни Шамиля стали книги. В них он черпал то, чего ему не хватало в реальности, в них он искал то совершенство, к которому стремилась его душа, хотя они отнюдь не были для него способом забытья, ухода от действительности. Все узнанное Шамиль пытался понять, принять и переосмыслить, примеряя полученные знания сообразно своим представлениям о том мире, который он исподволь, еще сам того до конца не осознавая, вознамерился изменить. Ведь почти все, что окружало его, было очень далеко от совершенства, конечно, в его понимании. И именно этими мерками он все последующие годы мерил все — и свои мысли, и поступки, и мысли и поступки других. И горе тому, кто осмеливался встать у него на пути. Этого Шамиль не прощал никому...

 

Ну а пока Шамиль вместе со своим сверстником и единомышленником Магомедом, которому в скором будущем было суждено стать первым имамом Дагестана, а еще со столь любимыми ими обоими книгами, а в основном же налегке, решил отправиться в поисках знаний по родной земле. Молитвы и разговоры с мудрыми людьми, знающими жизнь, — все это они впитывали в себя с жадностью юности, не знающей пустых забав, но стремящейся к истинному познанию. За годы странствий их пути то пересекались самым теснейшим образом, то расходились, но лишь для того, чтобы иметь возможность встретиться и поделиться друг с другом увиденным и услышанным — связь их не прерывалась вплоть до смерти Магомеда в 1832 году.

 

За эти годы и Шамиль, и Магомед получили всестороннее образование, изучили арабский язык, в совершенстве знали Коран и шариат (религиозный и правовой свод законов ислама). Своими учениками их называли лучшие умы того времени, а когда мудрецы сочли, что эти двое вполне дозрели до того, чтобы воспринять суфийский путь к познанию истины (суфизм — мистическое течение в исламе о слиянии с Богом через интуитивное познание и аскетическую практику. — Прим, ред.), их духовными наставниками стали самые почитаемые и уважаемые люди — святой шейх Магомед Ярагинский и потомок Пророка Джамалуддин Казикумухский. Вот, правда, окружающий мир, по мнению, молодых суфиев, никак не становился ни гармоничнее, ни правильнее...

 

В преддверии

 

Однажды, возвратившись после очередного паломничества в родной аул, Шамиль встретил там взбудораженного Магомеда. Тот заявил ему, что, обойдя многие селения и увидев их жизнь, не может более оставаться покойным от мысли о том, что жизнь людская дошла до пределов неправедности, священные законы шариата забыты, мусульмане творят то, что неугодно Аллаху, в то самое время как иноверцы грозят поработить их родину. Шамиль отнесся ко всему услышанному с полным пониманием, и между ними было решено, что для того, чтобы установить в горах должный порядок, нужно действовать решительно, иными словами, любые убеждения, если таковые не будут приняты, должны подкрепляться кинжалом.

 

Деятельность двух шариатистов была бурной и всесторонней, хотя нельзя сказать, что их пламенные речи везде находили понимание, но друзья не собирались сдаваться — они слишком хорошо понимали, что достойное сопротивление могущественной Российской империи, быстро превращавшейся в грозного врага, можно оказать лишь в том случае, если горцы будут сплочены одной идеей.

 

Эта миссия была очень непростой, но к 1830 году большинство дагестанских образований сочли признание шариата единственно правильным в сложившихся условиях " законом жизни. В том же году на съезде представителей Дагестана Магомед, к чьему имени теперь прибавилось второе — Гази, что означает «воитель за веру», был избран первым имамом, верховным правителем Дагестана. Принимая на себя столь почетное и обязывающее звание, Гази-Магомет, обращаясь к высокому собранию, торжественно изрек: «Душа горца соткана из веры и свободы. Такими уж создал нас Всевышний. Но нет веры под властью неверных. Вставайте же на священную войну, братья! Газават изменникам! Газават предателям! Газават всем, кто посягает на нашу свободу!»

 

Хотя официально газават был объявлен только с момента провозглашения Гази-Магомеда имамом, формально он начат был горцами уже давно. Чем более крепло и ширилось движение шариатистов, тем больше беспокойства это вызывало у российских властей. Бесконечно вспыхивающие то здесь, то там восстания горских племен сделали Кавказ постоянно кровоточащей раной. Гази-Магомед, побуждаемый все той же идеей освобождения своего народа от ига неверных, всегда был в первых рядах сражавшихся.

 

В 1832 году во время штурма русскими войсками его и Шамиля родного аула Гимры и один, и другой, засев в построенной ими же несколько лет назад укрепленной башне, яростно отбивали атаки русских. Когда силы горцев были на исходе, Гази-Магомед, открыв ворота башни и улыбнувшись напоследок оставшимся в живых, устремился наружу и тут же рухнул, сраженный пулями неприятеля... Шамиль, опять же согласно легенде, не желая сдаваться на милость победителя, выпрыгнул из высокого проема башни, да так далеко, что оставил цепь атакующих позади себя. Но уйти невредимым ему не удалось — русские солдаты, сначала онемев от подобной дерзости, тут же набросились на него. Шамиль упорно отбивался, хотя был уже неоднократно ранен. Говорят, что в тот день от неминуемой гибели ее спас Всевышний, ибо раны, полученные им в бою, были смертельными. Тогда ему, лежащему без чувств и истекающему кровью, явился все тот же белый орел, воспаривший над полуразрушенными Гимрами. Шамиль воспринял это как знак свыше — он понял, что останется в живых, поскольку его миссия на земле еще не закончена.

 

Раны же его на самом деле были ужасными. Их, после того как Шамилю, собравшему все оставшиеся силы и дошедшему до безопасного места, на протяжении нескольких месяцев лечил кунак его отца и, кстати, его будущий тесть, известный в тех местах лекарь Абдул-Азиз.

 

Гибель первого имама, который ничем не опорочил своего имени и погиб несдавшимся с оружием в руках на поле боя, опечалила сердца горцев. И все же нужно было избрать нового верховного правителя. На тот момент главной кандидатурой на этот высокий пост был Шамиль — верный соратник Гази-Магомеда. Все, конечно, знали, что он тяжело болен. Но и сам Шамиль в тот момент чувствовал, что это — не его время. Тогда он не был готов к столь высокой ответственности и сделал все от него зависящее, чтобы уйти в тень, хотя бы на время...

 

Вторым имамом в том же 1832 году был избран Гамзат-бек, сын одного их беков Аварии и один из главных сподвижников первого имама. Его деятельность на посту верховного правителя Дагестана была недолгой. Всего через 2 года после своего избрания Гамзат-бек был предательски убит прямо в мечети, куда он направлялся для молитвы, аварскими ханами — правителями последней, не желавшей подчиняться воле большинства области Кавказа, с которыми он повел борьбу в первую очередь.

 

Итак, первый имам пал жертвой русских, второй — своих же соплеменников. Это обстоятельство не могло не наводить Шамиля на размышления. Ему было понятно, что нет на его родной земле ни достаточных сил, чтобы противостоять могущественному врагу, ни столь необходимого для этого противостояния единства...

 

Потеряв за столь короткий срок двух имамов, народ гор впал в оцепенение, граничившее с отчаянием. Главы горских общин понимали, что допустить повсеместного распространения подобных настроений нельзя — не то время. Необходимо было в срочном порядке избрать преемника Гамзат-бека, и осенью 1834 года на собрании горских общин и всех почитаемых мужей и ученых, состоявшемся в ауле Ашильта, было решено передать власть имама в руки Шамиля. Говорят, что и тогда он, понимая, сколь нелегкая ноша ляжет на его плечи, поначалу отказался. Но после того, как был укорен собравшимися в малодушии и нежелании спасти свой народ, ответил согласием. Так настал его час...

 

Начало войны

 

В 1814 году, то есть когда Шамилю было 17, а Магомеду — 19 лет, в Европе была отпразднована победа над Наполеоном. Русский император Александр I получил возможность обратить свои взоры к Кавказу, обширнейшие области которого после падения Персии, помимо остальных районов, где русское влияние распространилось раньше, вошли в состав Российской империи. Таким образом, практически весь Кавказ находился под властью «неверных». До вторжения в Россию «корсиканского чудовища» император Александр еще как-то пытался урегулировать взрывоопасную ситуацию на Кавказе политическими методами, но после победного шествия по европейским городам военные показались ему куда как эффективнее. Поэтому дело усмирения непокорных горцев было поручено герою Отечественной войны, генералу от инфантерии А. Ермолову. Генерал взялся за дело преобразования этого «дикого» края с основательностью человека истинно военного. Ермолов хорошо знал историю завоеваний Кавказских гор и понимал, что покорить здешний народ можно только в том случае, если он будет разобщен и обескровлен. А потому его политикой была сила. Ермолов понимал, что далеко не все одобряют его методы, и даже император время от времени, хоть и не очень решительно, пытался его урезонить, но генерал был непреклонен: «Хочу, чтобы имя мое стерегло страхом наши границы крепче цепей и укреплений, чтобы слово мое было для азиатов законом вернее неизбежной смерти».

 

Спустя год Ермолов отдал русским войскам приказ перейти реку Терек и оттеснить от него горцев. То было начало Кавказской войны.

 

1557 Военно-политический союз между Россией и старшим князем Кабарды, Темрюком

1561 Династический брак царя Ивана IV (Грозного) и дочери Темрюка Гуашане (в крещении Мария)

1577 Строительство крепости Терки (левый берег Терека), основание Терского казачьего войска

1594 Первые попытки России расширить свое влияние в Грузии — военные действия в Прикаспии против крымского хана — шамхалы Тарковского, закончившиеся поражением

1604 Новый поход воевод Бутурлина, Плещеева и терских казаков против шамхалы Тарковского, также закончившийся неудачей и почти 100-летним ослаблением влияния России на Кавказе

1722-1723 I Персидский поход Петра I. Присоединение Дербента, западного и южного побережья Каспия

1736 Оттеснение русских войск за Терек, строительство форпоста России на Кавказе, крепости Кизляр

1774 По условиям Кучук-Кайнарджийского мира с Турцией к России отходят Кинбурн, Еникаде, Керчь, Кабарда и Северная Осетия

1778 Восстание кабардинцев и ногайцев против захвата их земель казаками

1783 Георгиевский договор между Россией и царством Картли-Кахети (Восточная Грузия)

1796-1813 II Персидский поход русских войск в Дагестан и Азербайджан, присоединение Грузии и Азербайджана

1816 Назначение главнокомандующим на Кавказ генерала А. Ермолова

1817 Начало Кавказской войны

1817-1821 Закладка русского укрепления Преградный стан, основание крепостей Грозная, Внезапная, Бурная

1822-1826 Карательные операции русских войск против черкесов в Закубанье, подавление восстания Бей-Булата

1827 Назначение главнокомандующим на Кавказ генерала И. Паскевича

1830 Провозглашение Гази-Магомеда первым имамом Дагестана, призыв к газавату, «священной войне против неверных»

1831 Взятие отрядами Гази-Магомеда Тарки, Кизляра, Бурной, Внезапной и Дербента, а затем оттеснение их русскими войсками в Горный Дагестан

1832 Провозглашение Гамзат-Бека вторым имамом Дагестана

1834 Захват войсками Гамзат-Бека столицы Аварии Хунзах, истребление семьи аварских ханов, отказавшихся выступить против России, и последовавшее за этим убийство Гамзат-Бека

1834 Провозглашение Шамиля третьим имамом Дагестана

1857 Назначение наместником Кавказа генерала Д. Барятинского

1859 Разгром войск Шамиля и его пленение на горе Гуниб

1864 Окончание Кавказской войны, покорение Кавказа Россией

Реформатор

 

Реформатором Шамиль был отменным. Созданный им имамат стал невиданным ранее для здешних народов институтом власти, поддерживаемым и укрепляемым неуклонно и повсеместно. Казалось, он предусмотрел все. Было введено упорядоченное разделение территорий имамата на «административные единицы», наибства, которые также одновременно являлись и военными округами. В обязанности наиба, наместника самого верховного правителя, входило совмещение нескольких должностей — губернатора, судьи, священника и полководца. Централизованная административная власть была сосредоточена в руках Верховного Совета (он же Совет Ученых), который был органом, напоминавшим народное собрание, и действовал по принципу коллегиальности, хотя чем дальше, тем больше подпадал под непосредственное влияние самого имама.

 

Этот Совет был средоточием высшей военной, административной и судебной власти, куда стекались все нити управления на местах и где решались самые насущные и важные вопросы, Казна имамата так-же стала примером неведомых доселе новаций — помимо денежных «поступлений» в виде строго определенной доли от традиционной добычи была введена система налогообложения. Немало средств поступало в казну и за счет многочисленных штрафов, налагаемых в качестве платы за нарушение законов шариата. Созданная Шамилем военная система предусматривала наличие регулярной армии и ополчения, действующих на основе рекрутского набора. Все имеющиеся крупные военные соединения входили в государственную систему, а столь любимые горцами спорадические набеги перестали носить стихийный характер и также подчинялись установленным правилам. В армии были введены военные чины, чего раньше тоже никогда не было. Связь с представителями имама на местах осуществлялась посредством «Правительственной» почты, согласно правилам которой каждое селение обязано было по первому же требованию посланника имама предоставлять самых лучших лошадей, которые на протяжении пути менялись по мере необходимости. Такая для горцев «диковинка», как перепись населения, также производилась, поскольку иначе невозможно было узнать количество налогоплательщиков и военнообязанных в различных уголках имамата. В ряду всех прочих законов и уложений, призванных поддерживать должный порядок на государственном уровне, на территории имамата был упразднен обычай кровной мести. В этой вековой традиции защищать честь имени с помощью бесконечной череды убийств, порой тянущейся из поколения в поколение, Шамилю виделась все то же анархическое, неуправляемое начало, которое противоречило его принципам управления. Заменив кровную месть уголовной ответственностью, подчиненной законам шариата, он всячески преследовал и жестоко карал непокорных — наказанием за нарушение этого закона была смертная казнь. И подобная мера «воздействия» применялась не только в этом случае. Смерть грозила всем предателям и смутьянам, которые осмеливались не подчиниться существующему порядку.

 

Одной из главных сил по его поддержанию в имамате являлась личная гвардия имама — корпус муртазеков, которые были набраны лично им из числа самых искусных и преданных воинов, коих было около 1 000 человек. Это была своеобразная тайная полиция, в обязанности которой входило не только обеспечение имама всей необходимой информацией о настроениях на местах, но и осуществление карательных мер по усмирению любых проявлений непокорности.

Эпоха большой власти

 

Дело по объединению горцев, которое он добровольно взвалил на себя, было неимоверно сложным. Их разобщенность, привычка к вольной, мало чем регламентированной жизни, стремление к независимости и в то же время зависимость от действий и условий, постоянно выдвигаемых российскими властями, — все это было препятствием на пути к тому видению порядка, которое сложилось в представлении самого Шамиля. Но он проводил свою политику железной рукой, будучи совершенно уверенным в своей правоте. Одни страшились его, другие принимали как спасителя. Но как бы там ни было, уже в 1834-м под его властью находился практически весь горный Дагестан, а в 1840-м он стал и имамом Чечни.

 

Созданный им имамат стал, в условиях далеко не мирной жизни Кавказа в те времена, уникальным образованием, своего рода государством в государстве, управлять которым он предпочитал единолично, не считаясь с тем, какими средствами это управление поддерживалось.

 

Его планы были грандиозны — мало того, что он хотел по возможности искоренить горскую «вольницу» и обратить своих соплеменников на путь истинно религиозной нравственности, он стремился создать империю, в которой все и вся должны быть подчинены одному закону — подлинно религиозной нравственности. Именно в этом видел Шамиль свое высшее предназначение. И как бы ни относились к его деятельности исследователи, надо признать, что в деле намеченных им преобразований сделать ему удалось беспрецедентно много. «Он организовал такое общество, в котором все... разрозненные элементы были приведены к гармонии. Там, где раньше были племена, теперь существует Государство; там, где раньше было множество воинственных предводителей и наследственных вождей кланов, теперь — один верховный правитель; обычаи и традиции сменила власть закона и порядка; храброе, но несогласованное сопротивление кланов превратилось в хорошо отлаженную систему обороны с единым руководящим центром... Эта организация вызвана к жизни чрезвычайными условиями постоянной войны, в которых личная свобода по справедливой необходимости приносится в жертву общему делу независимости» — так охарактеризовал увиденное им на Кавказе в эпоху третьего имама представитель самого демократического из демократичных обществ американец Д.М. Макки. Представитель куда более консервативной державы, англичанин X. Тиррел, побывав там же и примерно в то же время, вынес для себя следующее: «Отвага воина, красноречие проповедника, мудрость законодателя и репутация пророка позволили ему основать нечто вроде варварской монархии... Различные племена и народы объединились под его властью в борьбе за религию и свободу». И как бы ни предвзят был взгляд иноземцев, как бы мало они ни знали об истинном положении вещей в созданном Шамилем имамате, в этих далеко не беглых впечатлениях сосредоточена сама суть того, что происходило на Кавказе в середине XIX столетия.

 

В то время, когда происходили хоть и постепенные, но достаточно «оперативные» внутренние преобразования, Шамиль предпочитал в отношениях с Россией придерживаться политики нейтралитета. Он понимал, что, пока не будет достаточно укреплена его власть и созданная им государственная машина не заработает в полную силу, вступать в военные действия со столь грозным противником — равносильно самоубийству. А потому он выжидал, хотя ожидание это никак нельзя было назвать пассивным, поскольку Шамиль собирал силы. И лишь в конце 1843 года он начал действовать. Почти 25 лет длилась борьба имама за свободу своего народа, почти 25 лет имя Шамиля было на устах всех — и русских, и горцев, почти 25 лет ему удавалось сопротивляться всем попыткам подчинить Кавказ.

Заложники отца

 

Во время обороны первой укрепленной столицы Имамата — Ахульго, длившейся несколько месяцев, в жизни Шамиля произошло событие, ставшее для него во многом роковым. Бесконечные бои, в которых горцы проявили исключительное мужество, не раз отбрасывая войска противника от стен Ахульго, закончились полной блокадой крепости, И тем не менее защитники не сдавались. Силы русских тоже были на исходе, и тогда было принято решение пойти на переговоры с Шамилем. Командующий отрядом русских генерал-лейтенант П. Граббе выдвинул защитникам ряд ультимативных требований, главным из которых была выдача в заложники старшего сына Шамиля, 8-летнего Джамалуддина, а также сдача самого Шамиля. В случае согласия Граббе гарантировал жизнь и неприкосновенность всем оставшимся в живых. Шамиль ответил отказом, после чего Граббе, собрав последние силы, пошел на штурм. Тяжелейшие бои возобновились с новой силой. Шквальный огонь косил как оборонявшихся, так и нападавших. Женщины Ахульго надевали мужскую одежду, чтобы создать впечатление того, что защитников еще много, разрушенные за ночь укрепления ночью возводились заново. Гора, на которой стояла крепость, содрогалась от взрывов, а на ее склонах росли горы трупов. Но надежды у Шамиля уже не было. Говорят, что он, понимая всю безнадежность своего положения, за дни последнего штурма часто выходил на открытую, простреливаемую местность, ища пули как избавления от позора. Прошло еще несколько дней, и вконец обессилевший Шамиль решился выдать сына в надежде на то, что кровопролитие будет прекращено. Во время процедуры передачи Джамалуддина речь вновь зашла о том, что одного его недостаточно и что Граббе требует немедленной сдачи самого Шамиля. Но тот снова ответил отказом.

 

После еще нескольких дней боев и окончательного падения Ахульго небольшой отряд, ведомый Шамилем, под покровом ночи пробрался из крепости на территорию Чечни, в безопасное место. Джамалуддин же остался у русских. Вскоре его, названного Граббе «мальчиком бойким и свыше лет умным», увезли с Кавказа в Россию. Там он согласно воле императора сначала был определен в 1-й Московский кадетский корпус, а затем в Александровский кадетский корпус для малолетних сирот, находившийся в Царском Селе, там, где был мусульманский священник.

 

15 лет провел Джамалуддин в России, и все эти годы Шамиль мучался разлукой с сыном. Да, с ним оставались средний и младший сыновья — Гази-Магомед, названный Шамилем в честь своего друга, первого имама, и Магомед-Шапи, с ним оставались две его дочери, но то, что старший был от него оторван, находясь в далекой, неведомой и пугающей России, было для Шамиля незаживающей раной. За это время он похоронил свою первую жену Патимат, родившую ему трех сыновей и двух дочерей, а также свою вторую жену, юную Ждаварат, вместе с маленьким Саидом, его четвертым сыном, убитыми в одной из стычек с русскими. Но тоска по первенцу не оставляла его сердца.

 

Встреча отца с сыном произошла лишь в 1855 году, когда эпоха его правления уже клонилась к закату, и стала возможной благодаря очень необычному случаю.

Единственный шанс

 

В 1854 году Шамиль предпринял очередной поход, на этот раз на грузинскую Кахетию. Высланный им передовой отряд, оказавшись в родовом поместье князя Давида Чавчавадзе Цинандали, которое располагалось в 60 верстах от Тифлиса (ныне Тбилиси), захватил в плен отдыхавших там жену князя 28-летнюю Анну Ильиничну Чавчавадзе с двумя маленькими детьми, ее сестру 26-летнюю княгиню Варвару Орбелиани с полугодовалым сыном и племянницу Варвары, 18-летнюю княжну Нину Баратову. Шамиль, поняв, что за пленницы перед ним, решил, что, взяв в заложники столь высокородных женщин, он сможет добиться возвращения из России своего сына. После того как княгиням были объявлены условия их выкупа (передача Джамалуддина и миллион рублей серебром) и они написали необходимые письма родным, Шамиль приказал доставить их в свою резиденцию, которая после разрушения Ахульго была обустроена им в Ведено. Там узницы провели 8 месяцев, общаясь с тремя его женами и изредка с самим Шамилем. Ему тогда было 57 лет, но, по отзывам пленниц, он выглядел гораздо моложе своих лет. Вот как описывала его также оказавшаяся в плену воспитательница княжен Чавчавадзе француженка мадам Дрансе. «Он высокого роста, черты лица его спокойны, не лишены приятности и энергии. Шамиль похож на льва, находящегося в спокойном положении. Русая и длинная борода его много придает величественности его осанке. Глаза его серы и продолговаты, но он держит их полуоткрытыми, на восточный манер. Губы у него алы, зубы очень красивы, руки малы и белы, походка тверда, но не медленна; в нем обнаруживает человека, облеченного высокой властью». Шамиль относился к своим пленницам с должным уважением и всячески старался скрасить их заточение, но в своем решении оставался тверд — он хотел получить сына. Дело осложнялось тем, что та самая сумма в миллион серебром, объявленная Шамилем по требованию его наибов, была по тем временам огромной. Князь Чавчавадзе делал все возможное и невозможное, но собрать смог только 40 тысяч.

 

Весть о пленении княжон и об условиях, выдвинутых Шамилем, довольно быстро долетела до Петербурга. Николай I, всегда относившийся к Джамалуддину с особым участием, повелел вызвать его из расположения Уланского полка, с которым он, произведенный к тому времени в корнеты, находился в Польше. По дороге в Петербург Джамалуддин, или, как его называли в России Джемал-Эддин Шамиль, узнал обо всех подробностях произошедшего и на вопрос, хочет ли он вернуться к отцу, подумав немного, ответил согласием. Во время высочайшей аудиенции, произошедшей в Петербурге, царь поблагодарил его за верную службу и просил передать отцу, что зла на того не держит...

 

Когда стало известно, что Джамалуддин уже в пути, Шамиль, внутренне сгорая от нетерпения, но внешне оставаясь хладнокровным, заявил наибам, что он соглашается на предложенные 40 тысяч, хотя и вызвал этим ропот среди своих приближенных. Но тогда перечить ему они не осмелились... Княгиням было объявлено, что они свободны и им только теперь и останется, что прибыть вместе с Шамилем и его свитой к месту обмена. Это долгожданное событие произошло 10 марта 1855 года...

 

Джамалуддин, которому в этот момент было 23 года, хоть и вел вполне европейский образ жизни, никогда не забывал о том, чей он сын. Он прибыл на родину в мундире поручика, но его младший брат, Гази-Магомед, которого он увидел первым из родных, привез ему черкеску и оружие и попросил переодеться перед встречей с отцом. Когда Шамиль увидел представшего перед ним сына, он был потрясен, хотя внешне никак этого не проявил, только обняв его, очень долго не отпускал.

 

По дороге домой их приветствовала ликующая толпа, поздравлявшая со счастливым окончанием столь долгой разлуки. Отец и сын были счастливы, еще не зная, что пройдет 3 года, и Джамалуддин, так и не найдя ни понимания среди родного народа, обвинявшего его в том, что это именно он склонил отца на сговор с неверными, ни применения своим силам, хотя он очень старался помочь в деле установления мира, тихо угаснет от неизлечимой формы чахотки...

 

Закат правителя

 

Говорили, что «власть имама была уничтожена коварством и изменой наибов и его приближенных, русским войском и золотом». Коварство и измена давно уже зрели в рядах как близкого, так и дальнего окружения Шамиля, постоянные боевые действия русских все больше обескровливали остававшиеся верными ему войска, но почему золото?..

 

После кончины в феврале 1855 года императора Николая и вступления на престол его сына Александра II наместником Кавказа спустя 2 года был назначен друг юности нового царя, князь А. Барятинский. Он бывал на Кавказе, воевал здесь и не единожды отличался в битвах с горцами и хорошо знал их характер, обычаи и нравы. Предложенный им план покорения Кавказа был рассчитан на быстроту и натиск, но помимо активных военных действий Барятинский с большим успехом применял и другую тактику. Тактику подкупа. Он понимал, что золото в здешних краях может сделать то, что не сделали и по сей день многочисленные русские войска, присылаемые на Кавказ беспрерывно. А поскольку, как мы помним, коварство и измена уже делали свое дело, то оставалось совсем немного. В результате настал час, когда рядом с Шамилем оставались только самые верные и преданные сподвижники, которых было слишком мало для того, чтобы продолжать борьбу...

 

Теснимый все больше и больше, Шамиль отходил к горе Гуниб, которая считалась еще более грозной и неприступной, чем Ахульго. Понимая свое положение, Шамиль незадолго до этого поручил своему младшему сыну Магомед-Шапи укрепить ее, и вот теперь, в начале августа 1859 года, он вместе с 400 защитников, которые составили это число вместе с жителями аула Гуниб, и еще с четырьмя пушками готовился держать оборону. Он возлагал на эту гору большие надежды, считая, что взять ее будет непросто и что у них есть шанс продержаться на ней не один месяц. Когда к горе было стянуто более 10 батальонов, прибывший в подножию горы Барятинский предложил Шамилю сложить оружие и заключить мир. Тот ответил: «Гуниб — высокая гора, я стою на ней. Надо мною, еще выше, Бог. Русские стоят внизу. Пусть штурмуют».

 

 

Барятинский прилагал все возможные усилия, постоянно шел на переговоры, лишь бы избежать кровопролития, но Шамиль упорствовал. Одни предлагали ему сдаться, другие убеждали, что нужно биться, он выбрал второе. Ответив на очередное предложение князя лаконичным «Сабля наточена и рука готова!», Шамиль тем самым дал сигнал к началу штурма. Начавшись 22 августа, он был завершен 24-го. Силы были слишком неравны. Поднявшись наверх, Барятинский увидел страшные последствия штурма, но в самом ауле за возведенными стенами и завалами еще оставались те немногие, которых возглавлял Шамиль. Барятинский знал, что нужно совсем немного для того, чтобы сравнять аул с землей, но он опять, в который уже раз, отменил решающий штурм и послал Шамилю последний ультиматум о сдаче.

 

Было понятно, что если штурм состоится, погибнут все, в том числе дети и женщины, но Шамиль молчал. И тут он понял, что, как когда-то его сын Джамалуддин стал заложником имама, так теперь и имам должен стать заложником своего народа. Шамиль вышел...

 

Лицо его было непроницаемым, он крепко держался за кинжал, который, впрочем, никто не собирался у него забирать. Говорят, русские войска, завидев его, сначала замерли в оцепенении, а потом окрестности огласились их громким «Ура!».

 

Встреча Шамиля с князем Барятинским произошла у ставшего уже знаменитым камня, который лежал в березовой роще неподалеку от аула. Князь почтительно приветствовал его и, заверив, что все, кто остался с ним, могут не беспокоиться за свою жизнь, добавил, что судьба самого Шамиля теперь всецело в руках государя императора. Тот ответил, что уповает лишь на волю Всевышнего...

 

15 сентября того же 1859 года Шамиль встретился с императором Александром II в городке Чугуеве неподалеку от Харькова. Обняв его и подарив золотую саблю, царь сказал: «Я очень рал что ты наконец в России. Жалею, что это не случилось ранее. Ты раскаиваться не будешь...»

 

Так началась последняя страница жизни неистового Шамиля... Во всех русских городах, к немалому удивлению имама, его встречали как самого дорогого и почетного гостя. В Туле ему показали оружейный завод, подарили роскошное личное оружие и огромный самовар с именной надписью. Москва потрясла его своим размахом, величием и красотой. В Петербурге, где его встречали на вокзале с почетным караулом и оркестром, была произведена иллюминация, великолепие которой, по словам очевидцев, превосходило даже те, что бывали по случаю коронации императорских особ. Шамиль не переставал поражаться тому радушию, с которым его встречали буквально повсюду — от светских салонов, где в его честь устраивали многочисленные приемы, до городских улиц, где «Наполеона Кавказа» встречали как истинного героя.

 

Проводы Шамиля из столицы вылились в громадную демонстрацию едва ли не любви, со всех сторон раздавались приветственные крики и просьбы не уезжать, экипажи запрудили близлежащие улицы, да так плотно, что поезд, на котором он должен был отбыть из Петербурга, пришлось задержать. Шамиль был искренне тронут таким вниманием и просил передать жителям города следующие слова: «Скажите им, что внимание их...доставляет мне такое удовольствие, какого я не испытывал при получении известия о победе в Дарго в 45-м году и какого не доставляли мне успехи 43-го года в Дагестане».

 

В октябре 1859 года Шамиль с сыном Гази-Магомедом и несколькими верными сподвижниками, коих ему было разрешено оставить при себе, прибыл на место своего поселения, в Калугу. Там также встретили его со всем уважением и почетом. В распоряжение Шамиля был предоставлен один из лучших городских домов, 3-этажный каменный особняк, расположившийся по Одигитриевской улице, который ему очень понравился внешне, но вот внутреннее его убранство было далеко от привычной жизни имама, а поэтому он попросил его переделать. Для выполнения этого заказа был приглашен архитектор князь Вадбольский, который, прежде чем приступать к работе, очень внимательно и тактично попытался выяснить все, что касалось особенностей быта, привычек и пристрастий самого Шамиля и членов его семьи, и по возможности воплотил все это во внутреннем убранстве дома. Наконец дело было закончено, и Шамиль уже с нескрываемым нетерпением стал ожидать приезда своего семейства, за которым был послан Гази-Магомед.

 

После прибытия семьи в январе 1860-го в доме опять зазвучали детские голоса и Шамиль понемногу успокоился...

Последний штурм

 

Он понимал, что родных гор ему уже не увидеть, и со временем даже смирился с этой мыслью. Но было в его сердце одно желание, которое преодолеть он не мог, да и не хотел — он считал, что на исходе жизни должен посетить священное для каждого мусульманина место — Мекку. В первый раз с просьбой отпустить его для паломничества Шамиль обратился к императору в июле 1861 года, в тот момент, когда после отмены в России крепостного права тот пригласил Шамиля в свою резиденцию в Царском Селе. Шамиль, прибыв туда вместе с сыном, поздравил царя с таким великим делом, как освобождение народа от рабства, и в надежде на то, что он сейчас находится в хорошем расположении духа, спросил у него позволения отбыть в святые места. Но император счел тогда такое разрешение несвоевременным, сказав, что непременно даст его, но несколько позже. По возвращении в Калугу Шамиль, взяв себя в руки, стал внешне жить по-прежнему, но внутренне продолжал готовиться к столь ответственному шагу.

 

В том же году младший сын Шамиля Магомед-Шапи, давно уже изнывавший от бездействия в калужском доме, а теперь, вдохновленный таким событием, как знаменитый Манифест о свободе, просто не находил себе места, улучив момент, попросил отца отпустить его на службу к императору. Шамиль, видя его неприкаянность, ответил согласием. И вскоре Магомед-Шапи был принят на службу в лейб-гвардии Кавказский эскадрон Собственного Его Императорского Величества конвоя в чине корнета и отбыл в Петербург вместе с женой.

 

В 1864 году последняя жена Шамиля Загидат (кроме нее в Калугу прибыла еще одна жена — Шуайнат) родила ему сына, которого назвали Магомед-Камилем. Этот мальчик стал для стареющего Шамиля последней отрадой. Он подолгу играл с ним, рассказывал разные истории, а когда тот немного подрос, Шамиль сажал его на коня и подолгу катал по саду, вспоминая былые дни и называя разные закоулки сада столь милыми его сердцу именами — Гимры, Ашильта, Ведено...

 

Но ожидание его слишком затягивалось. Он чувствовал, что жить ему оставалось недолго. Поняв, что император, по всей видимости, опасается того, что Шамиль не вернется из Мекки, он решился написать царю письмо с просьбой о предоставлении ему российского гражданства. Александр II тут же откликнулся, пригласив его при этом присутствовать на торжественном бракосочетании цесаревича Александра Александровича. Шамиль с благодарностью принял приглашение и прибыл на свадьбу. Во время церемонии он встретился с императором и на его просьбу, чего бы тот хотел в награду за такое решение, твердо ответил: только одного — позволения посетить Мекку.

 

В августе 1866 года в парадной зале Калужского губернского дворянского собрания Шамиль вместе с сыновьями Гази-Магомедом и Магомедом-Шапи принес присягу на верноподданство России. А спустя 3 года Высочайшим Указом Шамиль был возведен в потомственное дворянство...

 

Эпилог

 

Зная, что Шамиль уже немолод и калужский климат не лучшим образом сказывается на его здоровье, император решил выбрать для него более подходящее место, каковым и стал Киев. Отбывая в ноябре 1868 года из давшей ему на столько лет приют Калуги, Шамиль пошел на семейное кладбище проститься с 17 могилами, в которых покоились близкие ему люди, оставшиеся в русской земле навсегда. Проводы были теплыми и трогательными, Шамиль давно уже стал не просто местной достопримечательностью, но и неотъемлемой частью жизни этого города. В декабре 1868-го он вместе с семьей прибыл в Киев.

 

Чем больше он чувствовал бремя прожитых лет и чем более беспокоили его старые раны, тем сильнее тянуло его в Мекку. Сидя на берегу Днепра, он с тоской смотрел на пароходы, идущие на Одессу, — он знал, что оттуда уже рукой подать до Стамбула, а там... Наконец, его последнее ходатайство, в котором он уже не в первый раз просил Александра II отпустить его для совершения хаджа с женами и дочерьми, оставив при этом сыновей в России, было удовлетворено. Гази-Магомеду и Магомеду-Шапи было позволено сопровождать его только до Одессы, и после недолгих сборов они тронулись в путь.

 

...Многолетняя мечта имама сбылась, он увидел и Мекку, и вторую святыню ислама Медину, он поклонился гробу Пророка. Но на это последнее свое путешествие Шамиль истратил все силы... 4 февраля 1871 года он тихо отошел в мир иной и был похоронен в Медине на кладбище Аль-Бакия. Он не боролся за жизнь — все что мог, он уже сделал и теперь ему оставалось только предстать перед Всевышним, который единственный и будет судить его за все им содеянное...

 

P.S.

 

Последняя жена Шамиля Загидат пережила мужа всего на несколько месяцев и была похоронена в Мекке, жена Шуайнат скончалась 5 лет спустя, ее предали земле в Стамбуле. Все дочери Шамиля к этому времени также умерли.

 

Гази-Магомед с началом Русско-турецкой войны возглавил турецкую дивизию и отличился при осаде Баязета, закончил свою карьеру маршалом турецкой армии и остаток дней провел в Медине, где и умер в 1902 году.

 

Его «отступничество» не лучшим образом повлияло на судьбу Магомеда-Шапи. Он после начала войны просился на фронт, но такого разрешения не получил, в 1877-м был отстранен от службы и поселился в Казани. Умер Магомед-Шапи в Кисловодске в 1906 году.

 

Последний сын Шамиля, Магомед-Камиль, рожденный уже в Калуге, так же как Гази-Магомед, служил в турецкой армии и так же, как и он, закончил службу в чине маршала. Он дожил до 87 лет и скончался в 1951 году.•

[Любопытный Мальчик]

На одном из торжественных морских праздников Николай I присутствовал на смотре Черноморского флота. За всеми передвижениями кораблей император наблюдал со специального мостика. Для того чтобы высочайшие особы понимали, что происходит, им приносили доклады, где объяснялось, какой корабль, куда двигается.

 

Открыв очередной доклад, Николай I сильно смутился. Там говорилось: "Георгий победоносец" с поднятым "Хером" приближается к "Екатерине Великой" (речь шла о броненосцах). Началась небольшая суматоха.

 

Дело в том, что буквы русского алфавита пользуются на флоте для передачи сигналов флажным семафором. При этом каждой букве присвоено старославянское название и определенный смысл. Например, "А - Аз" означает "запрещаю". Буква "Х" в ХIХ веке называлась "Хер" и имела значение "окончить учения".

 

После того как императору разъяснили морской сленг, он успокоился, и смотр прошёл как по маслу.

http://www.novdelo.ru/article.php?id=16674

[Крот]

2 Mortish Деньги тут при том что их нада заработать Я например работаю 5 дней в неделю А шестой день учусь, чтобы зарабатывать больше денег Остается Воскресение единственный день когда я могу занятся собой

И вериш танцевать ето не то чем бы я хотел занятся Хотя смотря с кем и при каких обстоятельствах :D

У меня раньше на аваторе танк был Т-34 - гордость и слава русского оружия... У тебя толь Бентли, толи Ягуар, толи Ролс-Ройс (плохо видно)... - это к чему?

[Alex_D]

Крушение Шведского Метеора

 

 

В начале Северной войны Карл XII получил прозвище Шведский Метеор за ту стремительность, с которой он побеждал своих врагов. Разгромив Данию, Польшу и Саксонию, шведы вторглись в земли последнего из своих противников, а их монарх уже готовился увенчать войну великолепной победой. Однако результат генерального сражения, которого русские войска долго избегали, поразил всю Европу.

 

Еще до полудня все было кончено. На Полтавском поле началась торжественная служба, а потом прогремел ружейный и орудийный салют. Главнокомандующий фельдмаршал Борис Петрович Шереметев рапортовал о победе. Еще не подсчитали трофеи, не собрали раненых и пленных, еще искали на поле боя живого или мертвого Карла XII, а Петр I уже взялся за перо, чтобы сообщить о «зело превеликой и неначаемой виктории», которую одержала русская армия над грозным противником. Победное известие понеслось в Петербург и Москву, к польским магнатам, в европейские столицы. В этот день 27 июня (по новому стилю 8 июля) 1709 года царь одержал важнейшую победу в своей военной карьере.

 

Петр I пригласил в шелковый шатер генералов-победителей и пленных шведских командиров — в их числе были фельдмаршал Карл-Густав Реншёльд и первый министр граф Карл Пипер. Столов не было, пирующие сидели на коврах, разложенных прямо на земле, опустив ноги в специально вырытые солдатами канавки. Вокруг почетных гостей стояли гвардейцы, и каждый тост сопровождался салютом. Государь уже знал о вчерашнем обещании Карла XII пригласить своих офицеров на обед в шатре русского царя: «Вчерашнего числа брат мой король Карл просил вас в шатры мои на обед, и вы по обещанию прибыли, а брат мой Карл ко мне с вами в шатер не пожаловал, в чем пароля своего не сдержал. Я его весьма ожидал и сердечно желал, чтоб он в шатрах моих обедал, но когда его величество не изволил пожаловать ко мне на обед, то прошу вас в шатрах моих отобедать».

За здоровье учителей

 

После этих слов Петр поднял тост за здоровье своих учителей в военном деле. «Кто же они?» — поинтересовался Реншёльд. «Вы, господа шведские генералы», — ответил царь, и кто-то из шведов, возможно, Карл Пипер, отреагировал: «Хорошо же Вы, Ваше Величество, отблагодарили своих учителей!»

 

Швеция конца XVII века была не нынешней небольшой и уютной европейской страной, а великой державой, претендующей на гегемонию в Восточной Европе и нередко играющей решающую роль в европейском балансе сил. Благодаря множеству успешных войн она завладела Лифляндией, Эстляндией и Финляндией, а также несколькими ключевыми областями на побережье Северной Германии, благодаря чему Балтийское море почти стало внутренним «шведским озером».

 

 

Карл XII (1682—1718), король Швеции с 1697 по 1718 год. Фото: ROGER-VIOLLET/EAST NEWS

 

Правда, вначале речь о русско-шведской войне не шла. Молодой царь, начав с Азовских походов против Крымского ханства, собирался и дальше бороться против Крыма и Турции, подобно своим предшественникам. Петр I отправился в Великое посольство 1697— 1698 годов, чтобы найти союзников для большой войны против Османской империи. Возможно, «окно в Европу» прорубили бы в Черном море. Однако испанский король пребывал при смерти, судьба его огромных владений оставалась неясной и крупные европейские державы, предвкушая поживу на западе, совсем не горели желанием затевать еще одну войну на востоке. Тогда Петр переориентировался на север и нашел себе новых союзников, которые находились далеко от испанских владений, зато близко к Швеции. Это были датский король Фредерик IV и Август II Сильный, курфюрст Саксонии и король Речи Посполитой. В 1699-м союз был заключен и начались военные действия. Август осадил Ригу, русские выдвинулись к Нарве, а Дания попыталась закрыть для Швеции выход в Атлантику и атаковала союзную ей Голштинию.

 

Однако молодой шведский король всех ошеломил. Он стремительно нанес удар по Дании, заставив ее капитулировать. После этого он высадился в Лифляндии, принудил короля Августа снять осаду Риги, а уже 19 ноября 1700 года оказался под Нарвой и разгромил вдвое большую по численности русскую армию, захватив в плен большинство старших офицеров. Карл XII приобрел славу непобедимого полководца — Шведского Метеора. Если бы он пожелал заключить мир сейчас, он утвердил бы свое господство в Восточной Европе и смог бы вершить судьбы Европы, которая должна была в скором времени увязнуть в Войне за испанское наследство. Речь Посполитая, формально нейтральная (Август воевал с Карлом как саксонский король, хотя и нападал из польских земель), предложила свое посредничество. Однако молодой король не пожелал заключать мир. Он решил отомстить объединившимся против него королям.

 

На несколько лет Карл застрял в польских землях, пока не посадил в 1705-м на польский престол своего ставленника Станислава Лещинского. Затем он вторгся в Саксонию и заставил Августа выплатить контрибуцию и разорвать союз с Россией. Австрийский император Иосиф I, видя приближающуюся армию северян, предоставил шведам право вербовки своих подданных в армию и, чтобы не злить лютераншведов, вернул протестантам Силезии отобранные в пользу католиков храмы. Когда папа римский упрекнул его, император ответил: «Святой отец, вы должны быть рады, что король Швеции не потребовал от меня принять лютеранство, ибо если бы он захотел этого, я бы не знал, что мне делать».

 

К счастью для Петра, после битвы при Нарве Карл XII просто не принимал русских всерьез, будучи уверен, что он всегда сумеет их разгромить. Это дало передышку, которой царь сумел хорошо воспользоваться — он перевооружил армию, создал и обучил новые полки. Русские понемногу захватывали пограничные прибалтийские крепости — Нотебург (древний Орешек, который Петр переименовал в Шлиссельбург), Ниеншанц, Дерпт, Нарву. Однако было ясно, что русская армия пока еще не готова дать генеральное сражение шведам. Петр I был готов пойти на что угодно, лишь бы заключить мир с Карлом и удержать захваченное устье Невы с новым городом — Санкт-Петербургом. Он просил о посредничестве самые разные европейские державы, обещая золотые горы (английскому герцогу Мальборо было предложено княжество Киевское, Владимирское или Сибирское) и русских солдат для войны. Однако европейцев Московия не интересовала, а Карл был неумолим.

 

В начале сентября 1707-го шведское войско отправилось из Саксонии на восток. В общей сложности силы, собранные для похода на Россию, составляли 43 000 человек. Войско было нацелено на Москву: Карл XII собирался свергнуть Петра I и передать его трон кому-нибудь другому, а может, и просто поделить Московию на княжества.

 

 

Петр I (1672—1725), царь России (с 1682-го), император (с 1721-го). Неизвестный художник. Фото: РИА «НОВОСТИ»

 

Петр I не торопился вызывать шведов на генеральное сражение. На военном совете в Жолкве весной 1707-го было принято решение отступать, применяя тактику выжженной земли и изматывания противника. Русская армия разоряла сначала Польшу, а затем и собственную страну, вывозя или зарывая зерно, сжигая мосты, уничтожая все ценное, что не удавалось вывезти. Если же крестьянам случалось при отступлении русской армии уцелеть и сохранить часть из того, что у них было, то за них брались шведы, которым в разоренной стране особенно были нужны припасы. Это приводило к тому, что крестьяне уходили в леса, объединяясь с дезертирами в разбойничьи шайки, убивавшие и грабившие всех подряд.

 

Поход на Москву окончился на Смоленщине. Русская армия продолжала отступать, оставляя между собой и шведами полосу опустошенной земли. Продвигаться вперед или оставаться на месте войску было нельзя. Можно было отправиться на север, на соединение с корпусом генерала Адама Левенгаупта, за которым следовал огромный обоз. Но Карл XII решил отправиться на юг, где его ждал тайный союзник — гетман Иван Мазепа. Однако его надежды здесь не оправдались: Мазепа не смог привести к шведам больше 2000—3000 казаков, а его столица Батурин, в которой было собрано великое множество припасов, уже 2 ноября 1708 года была взята и разорена Александром Меншиковым. Так шведская армия оказалась ни с чем. А Петр тем временем разгромил у деревни Лесная корпус генерала Адама Левенгаупта, шедший к главным шведским силам с большим обозом. Это была первая настоящая победа русского войска над шведским в поле, причем против численно превосходящего противника. Царь заслуженно гордился этой победой, сказав, что она — «мать Полтавской баталии как ободрением людей, так и временем, ибо по девятимесячном времени оное младенца щастие принесла...».

Действительно, русские почувствовали, что шведов можно победить. А войско Карла XII так и не получило припасов, в которых столь отчаянно нуждалось. Левенгаупт, догнав основные силы, присоединился к ним с уцелевшими 6000 войска, отчего продовольственная проблема стала только серьезнее. Зимой 1708—1709 годов шведская армия таяла от дизентерии, обморожений и мелких локальных боев с русскими, которые по-прежнему продолжали оттягивать генеральное сражение — главную надежду короля. К апрелю королевская армия сократилась до 35 000 солдат, и русские тревожили ее со всех сторон. Впрочем Карл XII по-прежнему планировал поход на Москву, а для этого ему требовалось взять небольшую крепость Полтаву с переправой через Ворсклу. Осада городка продолжалась с апреля по июнь 1709 года. Карл в очередной раз отклонил предложение Петра о мире — царь вновь просил сохранить за ним Ингрию с Петербургом и был готов уплатить за них денежную компенсацию. Шведский монарх рассчитывал на помощь татар и турок — в Бахчисарай и Стамбул были посланы шведские эмиссары.

 

Но к шведам никто не торопился на помощь — ни с запада, ни с юга. И хотя царь по-прежнему опасался столкновения со шведским войском, он решил, что время решающего сражения пришло: силы противника истощены, а у русской армии накопился перевес в живой силе и артиллерии.

 

 

Сражение при Нарве. 1700 год. Фото: WW.BELYGOROD.RU

Как воевали шведы

 

Шведская армия, созданная в XVII веке, была, возможно, лучшей в Европе. Ее костяк составляло национальное «поселенное войско»: солдатами становились молодые крестьянские парни, которым соседи выделяли дом, воинское снаряжение и надел земли, где военнослужащие работали в мирное время. Группа крестьян-соседей обеспечивала семью ушедшего на войну солдата дровами, зерном для помола, семенами, а в случае необходимости выделяла и нового солдата для пополнения. Выставлявшие конного воина крестьяне получали освобождение от налогов. Летом в течение нескольких недель «поселенные солдаты» обучались военному делу. В случае мобилизации они являлись на рот ный пункт сбора. Роты собирались в ба тальоны и полки, благодаря чему каждая шведская провинция могла выставить один полк, состоявший из земляков, чувствовавших свое единство. Кроме этих частей были и наемные полки, куда шли офицерами не только шведские, но и немецкие дворяне из Германии и Прибалтики — это позволяло им сделать военную карьеру. Мобилизовав все ресурсы, шведский король при трехмиллионном населении мог выставить армию в 100 000 обученных солдат и офицеров, а господство на море и связь с заморскими провинциями обеспечивал флот из 38 линейных кораблей и 8 фрегатов.

 

Очень важную роль в шведских победах играл неизменно высокий боевой дух армии. Солдаты, известные как каролины (соперник Петра I был уже третьим Карлом подряд на шведском престоле), видели в себе орудие высших сил для наказания еретиков и нечестивцев — и каждая новая победа шведского оружия подтверждала «избранность народа». Битва при Нарве в 1700 году была выиграна во многом благодаря туману — и шведы решили, что Господь послал этот туман, чтобы победить нечестивых русских (лютеранам-шведам православие представлялось идолопоклонством). Пасторы учили солдат идти в атаку в полный рост и думать, что без воли Бога ни одна пуля не заденет никого из них. Пехота решительно шла в атаку и, как требовали офицеры, должна была отвечать на вражеский огонь не раньше, чем станут различать белки в глазах солдат противника, а после первого залпа сразу же обрушиваться на врага с пиками, штыками и шпагами. Именно так шведы одерживали победы над численно превосходящими войсками поляков, саксонцев, датчан. По этой же причине они были беспощадны, особенно к еретикам. По свидетельству шведского историка Энглунда, армия Карла XII русских в плен не брала, даже на поле боя в Саксонии в 1706-м сдавшиеся в плен саксонцы были пощажены, а русские — истреблены поголовно. Чего шведы не умели — так это отступать. И именно это их и подвело после Полтавы. Очень многие шведы решили, что раз Господь допустил такой разгром, значит он на стороне русских, или, вернее, использует их как бич Божий для наказания шведов. Поэтому у Переволочны шведская армия сдалась меньшему по численности войску Меншикова.

 

«И грянул бой»

 

19—20 июня русская армия перешла Ворсклу, а через несколько дней сосредоточилась в новом укрепленном лагере у деревни Яковцы, в пяти километрах от Полтавы. Перед лагерем простиралась равнина, ограниченная Будищенским и Яковецким лесами. Между ними был промежуток шириной около полутора километров, через который шведам пришлось бы наступать, если бы они решили атаковать русские силы. Чтобы преградить путь шведам, были построены шесть редутов — четырехугольных земляных укреплений со рвами и бруст верами, своеобразных мини-фортов, из которых можно было бы обстреливать приближающихся шведов. Друг от друга они находились на расстоянии 150—200 шагов. Но затем, как признает шведский историк Энглунд, Петру I пришла в голову «гениальная находка». Под прямым углом к шести редутам были построены еще четыре, на пути будущего наступления шведов. Таким образом, 10 укреплений расположились в форме буквы Т, основание которой должно было встретить шведское войско подобно волнорезу и максимально его ослабить до того, как оно подойдет к главным русским силам. Поскольку шведская пехота всегда наступала, выстроившись в линию, выстрелы с флангов были для нее гораздо страшнее лобовых. Поэтому четыре вынесенных вперед редута были наиболее опасными и шведы оказывались перед выбором — или пытаться пройти мимо них, подвергаясь обстрелу с флангов, или тратить силы на их штурм. В редутах разместилось 12 батальонов (4700 человек) с 16 артиллерийскими орудиями. А за линией редутов врага поджидала русская кавалерия.

 

Вечером 16 июня Карл XII был тяжело ранен в ногу казаками. Едва оправившись от раны, он узнал, что турки и татары не вступят в войну, а польские союзники не придут к нему на помощь. Карлу оставалось только дать генеральное сражение, о котором он мечтал в течение всего похода. Но оно состоялось на условиях, навязанных его противником.

 

На военном совете, произошедшем 26 июня, было принято единогласное решение атаковать, чтобы не дать русским возможность еще прочнее укрепить свои позиции. Для этого было необходимо прорвать систему русских укреплений и, не давая противнику развернуться, атаковать его в укрепленном лагере и сбросить в Ворсклу. Чтобы обеспечить быстроту и внезапность, атака назначалась на раннее утро и должна была завершиться комбинированным ударом пехоты и кавалерии против лагеря русской армии. Этот план мог бы сработать, если бы русская армия была прежней — упорной в обороне, но безынициативной и плохо обученной. А редутам шведские генералы, видимо, не придали особого значения. По этой причине многие шведские командиры не знали, какая ставится задача: миновать русские укрепления или взять их штурмом.

 

Под покровом ночи началось наступление шведской пехоты и конницы — в сумме около 16 000 человек. Всего же, по подсчетам военных историков, в бой вышло от 20 000 до 27 000 человек. Правда, из 35 артиллерийских орудий шведы взяли только четыре — это позволило не терять скорости при наступлении, но зато обеспечило русской армии сокрушительное превосходство в артиллерии. Несколько шведских отрядов и оставшиеся мазепинцы охраняли обоз, коммуникации или оставались в траншеях у Полтавы. С российской стороны в бою участвовало около 32 000 человек.

 

К трем часам ночи четыре колонны шведской пехоты подошли к русским позициям, но кавалерия в темноте заблудилась и эффект неожиданности был потерян. Русские заметили врага и открыли по нему огонь. Шведы бросились на укрепления и взяли некоторые штурмом, истребив всех защитников, но в результате их боевые порядки были разорваны, а пройдя наконец линию редутов, они оказались лицом к лицу с русской кавалерией. Отбив несколько атак, драгуны стали отступать, а шведы понеслись вслед за ними.

 

План короля был полностью сорван. К тому же шесть пехотных батальонов генерала Рооса (2600 человек, треть вышедшей в бой шведской пехоты!) увлеклись осадой одного из редутов, так и не сумели его взять и заблудились. Они долго плутали по лесу, отбиваясь от русских отрядов, и, потеряв 85% личного состава, сложили оружие.

 

Основные силы шведов тем временем давали главный бой на поле перед русским лагерем. Шведская кавалерия оказалась зажатой между своей пехотой и Будищенским лесом и не успела восстановить порядок в рядах. Петр I решил взять инициативу в свои руки — русская армия вышла из лагеря и построилась в боевой порядок. Теперь преимущество было огромным. Против двух русских линий из 42 батальонов (17 800 человек) шведы выстроили только одну (около 6000 человек). Но в девятом часу утра они все же вновь пошли в атаку. На огонь 127 разного типа орудий отвечать было нечем — артиллерии у шведов не было, а ружейный порох был плох, поэтому Левенгаупт стремился как можно ближе подвести свои батальоны к русским линиям.

 

Когда между рядами синих и зеленых мундиров осталось примерно 50 метров, шведы выдер жали русский залп и продолжали упорно идти вперед. На расстоянии 25—30 метров Левенгаупт крикнул: «Пли!» Каролины сдвоили ряды и произвели залп по русским солдатам. На правом фланге и ближе к центру они стали теснить противника. Погиб командир Новгородского полка, шведы захватили несколько знамен и пушек и из одной из них даже успели несколько раз выстрелить по отступавшим. Хотя рассказ о том, что Петр лично возглавил полк и спас положение, видимо, позднейшая легенда, но он несомненно участвовал в бою: в Зимнем дворце хранятся пробитая шведской пулей шляпа монарха и нагрудный щиток с глубокой вмятиной от второй.

 

Как бы то ни было, наступление шведов захлебнулось. На левом фланге, несмотря на присутствие короля, они так и не смогли потеснить русских. Не помогла и кавалерия — на нее обрушились русские драгуны и обратили в бегство. Пехоту же просто окружили — слишком короткой была линия шведов. Тут и был захвачен в плен фельдмаршал Реншёльд.

 

Ядра русских пушек разбили качалку, в которой драбанты возили короля. Не успели его посадить на лошадь, как она была убита. Тогда король потребовал коня у своего лейтенанта Юхана Ёртты, который и сам был ранен. Каким-то чудом Ёртта тоже спасся и впоследствии получил дворянство. Правда, грамота утверждала, что он сам предложил королю своего скакуна.

 

Тем временем шведы бросились в бегство. Остатки армии сумели пробраться через Будищенский лес и добраться до войскового обоза. На поле осталось 9234 погибших (по шведским данным — 6900, в том числе 204 офицера; возможно, остальные были казаками) и еще 2977 человек попали в плен, в том числе почти весь Генеральный штаб. Русская армия в этот день потеряла 1494 человека убитыми и 3292 ранеными.

 

Чудом спасшийся король не унывал: он заявил, что соберет пополнение и скоро снова пойдет на Москву. В лагере же тем временем царил беспорядок, и если бы русские решили немедленно атаковать, вряд ли они встретили бы серьезное сопротивление. Однако никто шведов не преследовал. Они смогли пообедать, дождаться беглецов и на закате отправились на юг — с артиллерией, обозом и сидящим в карете королем, который решил укрыться в Крыму или в Турции. Историки до сих пор спорят, проявил ли Петр осторожность или же, упиваясь победой, попросту забыл про шведов. Впрочем, русское командование вскоре исправило свою ошибку, и вслед за отступавшими поскакал Александр Меншиков, взяв с собой не только кавалерию, но и отборную пехоту, которая, чтобы не терять времени, тоже была посажена на коней.

 

Лишь сам Карл XII и Мазепа с несколькими сотнями шведов и казаков сумели переправиться через Днепр и уйти от преследования. Вся остальная шведская армия во главе с Левенгауптом (16 000 человек) 30 июня сдалась в плен 12-тысячному войску Меншикова у Переволочны.

 

Триумф был абсолютным. Генералы и офицеры получили множество наград и новых званий (в том числе сам Петр I был произведен в генерал-лейтенанты), а солдаты — серебряные медали, чтобы носить на голубой ленте в петлице. Пленным было предложено перейти на русскую службу с обещанием, что их не пошлют воевать против шведов — и многие согласились.

 

 

Ж.М. Наттье. Битва при Лесной. 1717 год. Фото: AKG/EAST NEWS

 

 

Полки «иноземного строя»

 

России было очень нелегко создать армию, которая могла бы соперничать со шведской. Какой бы ни была площадь Русского царства, его население составляло лишь 12 миллионов человек (всего вчетверо больше шведского и почти вдвое меньше, чем в тогдашней Франции). Еще в XVII веке русские, вслед за европейцами, стали переходить от средневекового войска к массовой армии с огнестрельным оружием. Царь записывал крестьян в полки «иноземного строя», как и его предшественники, но теперь человека забирали на пожизненную службу, а полки после окончания военных действий не распускали. Новых солдат набирали ежегодно, а то и по нескольку раз в год. В общей сложности при Петре I в армию ушли около 300 000 рекрутов, то есть каждый десятый молодой парень. Рекрут должен был быть не ниже 2 аршин и 4 вершков (около 160 сантиметров), но во время войны требования снижались до 2 аршин 2 вершков — чуть больше полутора метров. Чтобы стать настоящими солдатами, они должны были научиться держать строй, стрелять и действовать штыком. А еще совершать долгие переходы, осаждать и штурмовать крепости, лить пули и шить мундиры, строить переправы, наконец, «варить кашу из топора», когда есть было нечего. И армия решала все эти проблемы, приучая крестьянских детей к новой жизни. Русские солдаты старательно учились побеждать. Как описывает в своем дневнике драгунский капитан Семен Курош, после боев воины упражнялись сами и заставляли пленных шведов себя учить: те дрались друг с другом тупыми шпагами, позволяя русским изучать приемы ближнего боя.

 

Боевой дух солдат был высок. В стране, которую окончательно закрепощали Петровские реформы, положение солдата могло оказаться более свободным, чем крестьянское. Впоследствии крестьяне, придавленные крепостной зависимостью и введенной Петром подушной податью, будут искать спасения, сбегая и записываясь на военную службу. А «Табель о рангах», введенная в 1722-м, откроет дорогу к получению даже дворянского звания — четверть пехотных офицеров петровской армии именно так «вышли в люди». Офицеры-дворяне тоже тащили свою лямку. Их воинская служба была пожизненной, как и прежде, но теперь им приходилось еще и учиться премудростям «навигацкой науки», артиллерийского дела, фортификации. При отсутствии военных училищ все это пришлось усваивать на практике, сражаясь против самой сильной армии Восточной Европы.

 

Место в «европейском концерте»

 

В сентябре русский посол в Гааге, дипломатической столице Европы, устроил трехдневный банкет. В числе приглашенных были власти и дипломатический корпус, а сопровождалось мероприятие фейерверком и показом трофейных шведских знамен. Во время празднества и для простых обывателей «вино текло, а хлеб и печатные реляции раздаваны».

 

В одночасье рухнуло все, чего добился Карл XII своими походами. Август II уже в июле 1709 года вторгся в Польшу и, изгнав Лещинского, вернул себе престол. В октябре в коалицию вернулась Дания, а за ней последовали Пруссия, Ганновер и даже Англия. На севере Германии началось вытеснение шведов — был взят Бремен и осажден Штральзунд, под которым, впрочем, в 1712-м шведы сумели одержать свою последнюю победу в Северной войне. Тем временем русская армия завладела Прибалтикой, прекратив разорять земли, которые теперь могли стать русскими. В 1710 году были заняты Выборг, Рига и Ревель (Таллин). Но очередное предложение царя о мире так и осталось без ответа — шведская держава все еще была не готова признать себя поверженной.

 

Карл XII сумел уйти в Очаков к туркам и пробыл «в гостях» несколько лет. Потом он вернулся в Швецию, проскакав через всю Европу за две недели, храбро воевал и до конца жизни не признавал себя побежденным, но Полтавское сражение необратимо изменило ход войны. Лучшие солдаты и офицеры короля сложили головы в этом походе или оказались в русском плену, некоторых из них судьба занесла в Сибирь и даже еще дальше: шведы командовали верблюжьей артиллерией в армии джунгарского хана в сердце Центральной Азии. Обескровленная Швеция еще сопротивлялась, но не смогла защитить финские земли (кстати, самым жестоким из российских разорителей Финляндии был граф Густав Отто фон Дуглас — швед, захваченный в плен при Полтаве), лишилась господства на море, увидела русский десант под Стокгольмом и, в конце концов, заключила в 1721 году мир, навсегда потеряв статус великой державы.

 

А тактический прием русской армии был впоследствии использован армия ми Западной Европы: в сражении при Фонтенуа в 1745-м французская армия Морица Саксонского использовала систему редутов против наступавших англо-голландских войск. Но главное значение сражения было не в этом. На Полтавском поле решилась судьба двух государств. Россия заняла прочное место в «европейском концерте», которое она за собой сохранила и далее — вплоть до середины XIX века молодая империя не проиграла ни одной войны. А Швеция, откатившись на обочину Европы, мучительно переживала потерю статуса великой державы и еще три раза воевала с Россией, пытаясь взять хотя бы частичный реванш, пока наконец не примирилась со своим новым положением. Современные шведские историки, продолжая переживать Полтавскую битву как трагедию своего народа, оценивают ее результаты скорее позитивно — именно военный крах позволил Швеции успокоиться, отказаться от агрессивной политики и стать мирной, нейтральной и благополучной страной.

Почему Мазепа поддержал шведов?

 

Иван Степанович Мазепа, получив должность гетмана Левобережной Украины в 1687 году, в течение двух десятилетий оставался главной опорой Петра I в малороссийских землях. К концу этого периода он владел 100 000 душ крепостных и, войдя в число богатейших людей в России, заслужил полное доверие царя. Несмотря на слухи о грядущей отмене автономии Украины и интриги Александра Меншикова, не любившего Мазепу, тот еще в 1707-м говорил: «Без крайней, последней нужды я не переменю моей верности к царскому величеству».

 

Переписываясь со шведским королем и обещая ему поддержку, украинский гетман вел свою политическую игру. Однако вряд ли даже в самом кошмарном сне ему являлась ситуация, что Карл, наступающий на Москву, повернет в сторону Украины и потребует от него немедленно сделать выбор. Сначала Мазепа колебался, успев несколько раз призвать народ к сопротивлению шведам, долгое время прикидывался больным, пока в конечном итоге не решил все-таки явиться в расположение шведских войск. Правда, существует версия, что еще до Полтавы Мазепа раскаялся в этом своем решении и даже предлагал царю захватить в плен шведского монарха, но историки до сих пор спорят, существовали ли такие переговоры на самом деле.

 

С одной стороны, если предположить, что гетман стремился к независимости своей родины, то его стремление найти опору в шведах кажется логичным — издалека им было бы трудно контролировать украинские земли. Но, с другой стороны, союз с Украиной для многих шведов был неприемлем, ведь лютеране видели в православных христианах идолопоклонников. Да и самих казаков мало привлекала перспектива размещения чужой и иноверной армии на своей территории, к тому же в союзе со шведами на украинские земли шли ненавистные поляки Станислава Лещинского. Неслучайно в первом же манифесте против Мазепы Петр обвинил его в сговоре с поляками.

 

И все же искусное политическое лавирование не спасло старого гетмана, в один миг он потерял все, что создавал в течение 20 лет своего правления. Через несколько месяцев после Полтавской битвы, 22 сентября 1709 года, он скончался в Стамбуле, в то время как представитель Петра I добивался у султанского двора его выдачи. Ходили слухи, что Мазепа отравился, но, скорее всего, умер он от старости и печали.

 

Вокруг света

№7 (2826) | Июль 2009

Рубрика «Вехи истории»

Игорь Курукин

[Alex_D]

Смирись, Кавказ!

 

Франц Рубо. Взятие аула Ахульго. Панорама 1893 года. AKG/EAST NEWS

Нигде и никогда Российская империя не воевала так долго, как на Кавказе. Хотя казалось бы: что для русских генералов, привыкших побеждать не только турок и иранцев, но и Наполеона, горстка горцев? Однако исход борьбы оставался неясным несколько десятилетий, а имя имама Шамиля стало синонимом грозного и неуловимого противника. Лишь набравшись опыта войны в горах, русские сумели в конце концов одержать победу.

 

К середине августа 1859 года эпопея почти закончилась, но это «почти» досталось большой ценой. Российские войска окружили гору, у вершины которой находился аул Гуниб. Это была неприступная природная крепость: с трех сторон аул защищали отвесные скалы, и только с четвертой, восточной, по узкой тропе можно было подняться в селение. Четыреста воинов ислама, засевших там с четырьмя пушками, имели много преимуществ. Главнокомандующий Кавказской армией князь Александр Барятинский хорошо знал нрав этих людей и их мужество, но все же предложил капитуляцию — вдруг удастся избежать последнего кровопролития. Кроме того, в ауле находился человек, который вот уже 25 лет олицетворял сопротивление — имам Шамиль. Если бы он сдался в плен, это могло бы серьезно повлиять на других вождей горцев.

 

Барятинский обещал в случае покорности «полное прощение всем находившимся в Гунибе, дозволение самому Шамилю с его семьей ехать в Мекку, обеспечение ему средств как на путешествие, так и на содержание». Но противник не изменил своему характеру и отвечал так: «Гуниб — гора высокая, я сижу на ней, надо мной еще выше — Бог. Русские стоят внизу, пусть штурмуют. Рука готова, сабля вынута».

 

22 августа началась плотная осада. Два следующих дня прошли в ружейной и артиллерийской перестрелке, а в ночь на 25 августа 130 солдат Апшеронского полка умудрились вскарабкаться на южную стену горы и опрокинули там горцев. Тут же начался общий штурм. К середине дня мюриды (буквально — «ученики») Шамиля отступили к самому аулу, где их новым плотным кольцом окружили русские. Царский наместник вновь попытал счастья — взять имама Чечни и Дагестана живым. И — чудо! — тот согласился. Видимо, старый вождь устал и охладел к войне. Он вышел к своему врагу, который ждал его на камне в версте от аула.

 

На следующий день был опубликован немногословный приказ: «Шамиль взят. Поздравляю Кавказскую армию». Это был звездный час в карьере князя Барятинского и, наверное, ярчайший момент в жизни каждого, кто участвовал в последнем бою (среди них находилось много известных людей — например, начальник русского штаба Дмитрий Милютин, впоследствии военный министр Александра II и автор знаменитой военной реформы). Что же касается России, то она получила долгожданный мир на Кавказе.

 

Кавказская война в датах

12 сентября 1801 г. — к России присоединено Картли-Кахетинское царство (Восточная Грузия)

1816—1827 гг. — генерал Алексей Ермолов командует Отдельным Грузинским (с 1820-го — Отдельным Кавказским) корпусом

22 июня 1818 г. — основана крепость Грозная

1829—1830 гг. — Кази-Мулла провозглашен имамом Дагестана и Чечни. Он объявляет газават русским

13 ноября 1831 г. — набег КазиМуллы на Кизляр

29 октября 1832 г. — взятие аула Гимры генералом Григорием Розеном. Гибель Кази-Муллы

Ноябрь 1832 г. — сентябрь 1834 г. — имамат Гамзат-бека

25 августа 1834 г. — резня в Хунзахе

24 сентября 1834 г. — имамом провозглашен Шамиль

Сентябрь — октябрь 1837 г. — переговоры с Шамилем о принятии им российского подданства

Январь 1841 г. — Хаджи-Мурат примыкает к Шамилю

Июнь — июль 1845 г. — Даргинский поход генерала Михаила Воронцова

Конец 1845 г. — новой (и последней) столицей имамата становится Ведено

1853—1856 гг. — Крымская война

28 января 1858 г. — генерал Николай Евдокимов захватывает Аргунское ущелье

10 августа 1859 г. — окружение аула Гуниб

25 августа 1859 г. — капитуляция Шамиля

10 мая 1864 г. — в урочище Кбаада оглашен манифест об окончании Кавказской войны

 

С чего все начиналось?

Впрочем, этот мир оказался весьма условным. И после пленения главного противника, скажем, на северо-западе бои продолжались еще пять лет и закончились только с уничтожением последнего оплота черкесов (адыгов) в урочище Кбаада — ныне там популярный курорт Красная Поляна близ Сочи. Так что в энциклопедиях дату окончания Кавказской войны часто относят к 1864 году.

 

А вот единого мнения о том, когда она началась, в научном мире нет. Для одних это 1801 год, когда Восточная Грузия — Картли-Кахетинское царство — присоединилась к России. Именно тогда, бесповоротно закрепившись к югу от Кавказских гор, страна встала перед необходимостью контролировать перевалы — и завязалась борьба. Другие говорят о дате, принятой в советское время, — 1817-й год, когда на здешней арене появился прославленный «царский сердар» Алексей Ермолов. А в последние десятилетия российские историки заговорили о 1829—1830 годах, то есть о времени формирования имамата — военно-теократического государства. Что ж, для всех этих концепций есть основания.

 

Когда россияне решились взять на себя ответственность за Картли-Кахетию, они невольно подписались под рядом обязательств. С одной стороны, появился удобный плацдарм для наступления на Турцию и Иран. Вместе с тем русский царь обязывался всегда защищать своих грузинских подданных. Нельзя было допустить, чтобы повторилось нечто подобное разгрому 1795 года, который учинил городу Тифлису Ага Мухаммед Каджар Персидский — теперь это грозило полной потерей престижа. Так что бесперебойное сообщение с Грузией через земли неспокойных северокавказских народов стало острой нуждой.

 

Казалось бы, еще Екатерине II вожди этих народов много раз выражали покорность, но надо понимать, что значит такое изъявление в правосознании горца, привыкшего к воле и отсутствию какой бы то ни было власти над собой. Это не более чем ход, хитрость, рассчитанная на сиюминутную выгоду, или завуалированное приглашение к союзу против соседей. С самых давних пор и до XIX века жители великого хребта были совершенно независимы и не стеснялись традиционных занятий: грабежа, похищения людей с целью выкупа. Все это представлялось им совершенно естественным. Достаточно сказать, что в конце XVIII столетия в государственный бюджет закладывались ежегодно 2000 рублей серебром на выкуп христиан «из горского рабства». За рядового полагалось несколько целковых, за офицера просили уже не меньше 100, а если пленный казался богачом или важной персоной, цифра взлетала до любых пределов. Казенных денег не хватало и на половину пленных.

 

Однако серьезных боевых действий в начале XIX века тут еще не велось — России было не до окончательного решения «кавказского вопроса»: в Европе воевал Наполеон, а в Азии пришлось одновременно воевать с персами (1804—1813) и турками (1806—1812).

 

Цена побед

 

Покорение Кавказа было оплачено Россией большой кровью. За этот огромный период, с 1801 по 1864 год, общие потери русской армии на Кавказе составили: 804 офицера и 24 143 нижних чина убитыми, 3154 офицера и 61 971 нижний чин ранеными, 92 офицера и 5915 нижних чинов пленными. Кроме того, нельзя забывать и о потерях среди мирного населения на Кавказе с российской стороны, кои могут исчисляться в несколько тысяч убитых и раненых. По современным оценкам, за время Кавказских войн безвозвратные потери военных и мирного населения Российской империи, понесенные как в ходе военных действий, так и болезней, и гибели в плену, достигают не менее 77 000. Гигантское количество потерь объясняется почти непрерывными сражениями, крайне сложными условиями театра военных действий и рядом серьезных просчетов русского командования. В период 1840—1846 годов русские войска понесли наибольшие потери за всю войну. Самым кровопролитным стал 1845 год, когда потери составили свыше 300 офицеров и 5000 солдат убитыми и ранеными. Их львиная доля приходится как раз на самую дорогую, с точки зрения потерь, операцию — Даргинскую. Показательно, что потери в ней на 1200 человек превысили общие потери русской армии за всю войну с Персией 1826—1828 годов. Интенсивность и ожесточенность боев на Кавказе подчеркивает и тот факт, что среди погибших было 13 генералов и 21 командир части.

 

Безвозвратные потери на Кавказском театре сравнимы по масштабу только с Наполеоновскими войнами в начале XIX столетия, когда русские войска потеряли до 100 000 солдат и офицеров. Хотя, надо отметить, общие потери российской стороны в войнах с Наполеоном гораздо выше, чем на Кавказе, и варьируются от 400 000 до 500 000 человек.

 

Алексей Ермолов (1772—1861), первый «проконсул Кавказа»

 

«Проконсул Кавказа»

 

В 1816 году в Тифлис приехал генерал Алексей Петрович Ермолов — прославленный герой Отечественной войны, бывший начальник кутузовского штаба. Он был назначен командующим Отдельным Грузинским корпусом — с задачей раз и навсегда усмирить горские народы и утвердить российскую администрацию на всем Кавказе. Предполагалось, что эту задачу можно выполнить в сжатые сроки, с минимальными людскими и финансовыми потерями, путем точечных ударов по очагам сопротивления.

 

Но многоопытному полководцу потребовалось немного времени, чтобы прийти к противоположным выводам. Он отказался от запланированных походов вглубь хребта, разумно считая, что цели они не достигнут. Так, очевидно, было спасено множество жизней. Вместо этого русские стали продвигаться вперед всем фронтом, прочно закрепляясь на каждом метре покоренной территории. Чтобы облегчить сообщение с аулами, вырубались под корень леса, возводились укрепления, и из них постепенно складывались все новые оборонительные линии. Непокорные поселения, которые оказывались позади них, уничтожались.

 

Всего за несколько лет «проконсул Кавказа» выстроил множество крепостей: Грозную (нынешний Грозный, столица Чечни), Внезапную, Преградный Стан, Бурную, Герзель. Вскоре замкнулся единый ряд фортов от Каспия до современной Назрани, а с севера на юг землю избороздили просеки, по которым регулярные отряды быстро проникали, когда нужно, вглубь Чечни и Дагестана. Ермолов стремился изолировать эти самые непокорные территории с севера, а затем разрезать их на отдельные мелкие секторы, где противник уже не смог бы пользоваться преимуществами пересеченной местности. По отдельным частям края Ермолов наносил точечные удары, если какой-нибудь хан проявлял неповиновение. Кроме того, генерал стал часто брать заложников (аманатов) из горской знати.

 

К началу 1820-х под российским контролем находилась большая часть Дагестана, и из чеченских обществ многие признали власть императора в далеком неведомом Петербурге. В 1818—1820 годах из района Пятигорья выселили всех кабардинцев, и на месте их аулов появились казачьи станицы — тем самым «пояс непокорности» был рассечен на два «осколка» — Закубанский и Чеченско-Тавлинский.

 

Хаджи-Мурат (конец 1790-х — 1852)

 

Так с неизменным успехом Ермолов «командовал Кавказом» вплоть до 1827 года, когда Николай I сместил его и заменил своим любимцем, графом Иваном Паскевичем. И кто знает, если бы «проконсул» оставался там и дальше, не окончилась ли бы война несколькими десятилетиями раньше? Во всяком случае, один английский путешественник, посетивший тогда Кавказ, так писал о нем: «Хотя меры, к которым он иногда прибегал для умиротворения края, заставляли содрогнуться, не следует игнорировать достигнутый ими результат — в период его правления широко бытовало утверждение о том, что любой ребенок, даже с суммой денег, мог пройти через подвластные ему провинции, не подвергаясь никакой опасности».

 

В полном соответствии с местными обычаями и мусульманским правом Ермолов трижды заключал кебинный (временный) брак с мусульманскими девушками. После расставания с ним его жены получали хорошее денежное содержание и могли снова выйти замуж. Кроме того, Ермолов оставлял им дочерей, а сыновей забирал с собой. Впоследствии все они были признаны его законными детьми, став потомственными дворянами и русскими офицерами. Поскольку брак заключался по всем правилам, с участием муллы, никаких претензий к Ермолову у горцев не было.

 

Гази-Мухаммед (1833—1902), второй сын и наследник Шамиля

 

Правда, именно этот грозный генерал остался в памяти чеченцев и их соседей как один из самых ненавистных русских военачальников, каратель. Многие современные чеченские политики приравнивают его действия к геноциду и утверждают, что они-то и вызвали войну. Последнее — конечно, сильное преувеличение, но нельзя не признать, что в высокой степени политика генерала способствовала развитию мюридизма — движения, которое стало основой сопротивления. Дело в том, что в борьбе с Ермоловым погибло много представителей старой знати. Возник вакуум власти, который и заполнили имамы — военно-духовные народные вожди и трибуны. Первым из них стал Гази-Мухаммед (в России его называли Кази-Мулла), и все, что ему потребовалось сделать, — это сформулировать понятные и простые политические лозунги: всеобщее равенство, истребление предателей-аристократов, объединение правоверных для священной войны против захватчиков. Естественно, чтобы «соответствовать должности», ему, в противоположность традиционной «светской» аристократии, надлежало быть человеком ученым и религиозно образованным. Он им и был — помнил наизусть Коран и мог выиграть любой богословский спор.

 

Чтобы сплотить свои народы, имам принялся энергично внедрять повсюду шариат (свод законов, основанных на той же священной книге мусульман) вместо разношерстных и противоречивых местных адатов — горских законов, которые формировались веками. Со старшин аулов и общин брали клятву отказаться от них бесповоротно и вершить суд «по-исламски». А также, конечно, прервать всякие сношения с русскими. Кроме того, Кази-Мулла фактически поголовно истреблял остатки знати — он отправил на тот свет несколько десятков влиятельных беков.

 

Все это снискало ему огромный авторитет среди простого народа и позволило быстро собрать войско в 10 000 воинов.

 

Два года Кази-Мулла сражался с русскими и их союзниками-аварцами и одержал много побед, придерживаясь своей партизанской тактики налетов. Страшный шок вызвало разграбление богатого города Кизляра. Наконец, в 1832-м пришедший на смену Паскевичу барон Григорий Розен застиг имама в ауле Гимры и стремительно атаковал. Кази-Мулла избрал неверную тактику — вместо того чтобы уйти из аула, он решил дождаться русских и дать им бой. Когда все, кто его окружал, были перебиты, он совершил последнюю молитву, с шашкой бросился на врагов и погиб.

 

Место его занял один из ближайших сподвижников — Гамзат-бек, который изменил стратегию, считая, что для решительного столкновения время еще не пришло. Пока суд да дело, он продолжал повсеместную «шариатизацию» и истребление знати. Летом 1834 года в столице аварцев Хунзахе он, например, вырезал всю правящую верхушку, в том числе своими руками убил старую ханшу Паху-бике. Здесь же Гамзат начал формировать институты полноценного государства — имамата. Хунзах он сделал своей резиденцией — и ошибся: жители аварской столицы, привычные к старым порядкам, не приняли новый режим. Против захватчика быстро сложился заговор во главе с мстителем-кровником Хаджи-Муратом, сыном кормилицы погибшего хана. Имам был убит в мечети вместе со всем своим окружением. Так русское командование неожиданно для себя самого восстановило власть над аварской землей и заполучило в свое распоряжение одного из лучших кавказских воинов — Хаджи-Мурата, впоследствии увековеченного Львом Толстым. Но и мюридам Аллах послал тогда величайшего из их вождей за всю историю.

 

Почему горцы побеждали?

 

Жизнь в горах, как известно, всегда разительно отличается от жизни на плодородной равнине, и это накладывает отпечаток буквально на все сферы жизни горцев. В узких ущельях гораздо труднее прокормиться — отсюда суровая борьба за существование и необходимость постоянно совершать дерзкие набеги на соседей, уводить скот, грабить имущество. Неудивительно, что мужчины гор — общепризнанно лучшие воины в мире. Еще в Средние века все европейские государи предпочитали нанимать на боевую службу шотландцев и швейцарцев. А черногорцы, к примеру, защищали свое крошечное государство от гигантской Османской империи, когда сербы, болгары, венгры, греки покорно жили под ее пятой. В далекой Азии непальцы выдержали две довольно успешные войны с хозяевами всей Индии — британцами, а после из них были сформированы элитные полки английской армии.

 

В нашей же истории, конечно, особую репутацию заработали воины Северного Кавказа. До очень позднего времени их боевой пыл был направлен против друг друга — мощных внешних посягательств на свои земли они просто не знали до XIX века (походы Чингисхана и Тамерлана мы в расчет не принимаем — они не оставили следа на Кавказе). Когда же горцам пришлось, наконец, иметь дело с Российской империей, они оказались на высоте — именно благодаря отточенным навыкам и обычаям партизанской войны. Кроме того, чувство самосохранения, свойственное малым вольным сообществам, сработало безотказно. Мюридизм дал этим мусульманам сознание мощного единства против неверных. Искусный и проницательный вождь запретил кровную месть, опустошавшую Чечню и Дагестан, заменив ее… денежными выплатами, и все охотно подчинились. В десять раз уменьшился калым (выкуп) за невесту — теперь молодые люди могли жениться, не похищая невест. В результате выросла рождаемость и опять-таки уменьшилось число межклановых конфликтов. Наконец, были освобождены все рабы, а равенство верующих объявлено священным принципом. Правда, оно сочеталось с жесткой дисциплиной. Имаму принадлежала верховная власть — военная, судебная, административная и духовная. Не имели власти недостатка и в средствах: жители имамата исправно платили закят — налог, заповеданный в исламе (одну десятую всех доходов), а также пятую часть военной добычи (в том числе выкупа, полученного за пленных) и штрафы за преступления и проступки. Каждым 10 дворам аула вменялось в обязанность выставить и содержать одного полностью вооруженного конного воина — вот вам и крепкое ядро армии. А при крайней необходимости на войну выходило народное ополчение из всех мужчин от 15 до 50 лет. Шамиль ввел в своих войсках не только знаки отличия — по европейскому образцу, но и знаки позора — за трусость к одежде пришивался войлок. Вся эта совокупность мер — казалось бы, немудреных, но ясных и действенных, как удар кинжала, — и позволила горцам сопротивляться России целых четверть века.

 

Имам Шамиль (1797—1871)

 

Наполеон гор

 

Еще после гибели Кази-Муллы Розен посчитал дело в основном выигранным и переключился на Северо-Западный Кавказ, где воевали черкесы. По договору 1829 года турецкий султан «передал» их под власть русского царя. Как рассказывают, черкесский вождь, узнав об этом, указал русскому генералу на птичку и сказал: «Генерал, дарю тебе эту птичку, возьми ее!» Тем не менее сопротивление здесь шло не так интенсивно, и императорские войска постепенно пресекли укрепленными линиями набеги противника вглубь российской территории. Но именно в это время Гамзатбек, а затем Шамиль вновь собирали Чечню и Дагестан под зеленые знамена. Самые дальновидные из русских командиров предвидели, сколько бед в будущем это принесет. Вот что пишет в эти годы контр-адмирал Лазарь Серебряков: «С каждым годом бездействие наше удаляет достижение цели; горцы приобретают более и более смелости, опытности, единодушия. Прежде племена их вечно обуревались междоусобиями; но с появлением нашим у них возникли дух народности, небывалое согласие, понятие общих усилий; война с нами прекратила их раздоры, союз их с каждым днем становится все теснее, и если не предупредим их покорением, то нельзя ручаться, чтобы не появился, наконец, между ними человек с диким гением и сильным характером, который воспламенит в сердцах азиатцев всегда тлеющие страсти фанатические. И, став в челе народа, вступит с нами за его разбойничью независимость в борьбу правильную, упорную и кровопролитную».

 

Так и получилось. Правда, в 1837 году россияне разгромили Шамиля, и появилась даже надежда, что он официально присягнет Николаю I. Но переговоры сорвались. Оказалось, что имам в своей горской манере лукавил — в самый последний момент он отказался ехать в Тифлис, заявив: я нисколько не уверен, что меня там не схватят.

 

Пришлось генералу Евгению Головину, сменившему Розена, продолжать строить крепости — уже от устья Кубани до самой Мингрелии. Только в 1839-м он решился наступать по двум направлениям на Северо-Восточный Кавказ. Шамиль два месяца сидел в осаде в Ахульго, отдал своего первенца Джемал-Эддина заложником для начала переговоров, но сам так и не сдался. Аул был взят штурмом, а имаму лишь с несколькими приближенными удалось прорваться и уйти.

 

Казалось, мюридизм побежден. Но генерал Пулло, подчиненный Головина, начал грабить и разоружать местное население, в результате чего Шамиль за считанные дни возвратил себе власть. Русские начали терпеть поражения. В кампании 1842 года армия потеряла 1500 солдат и офицеров — очень много для Кавказской войны. А имам в следующие несколько лет на глазах у удивленных современников овладел всем Дагестаном и большей частью Чечни, уничтожил множество укреплений — плоды упорных трудов русских солдат — вместе с их гарнизонами. За 1843 год имамат расширился больше, чем вдвое. Даже знаменитый Хаджи-Мурат, покинув русский стан, стал Шамилевым наибом (наместником) Аварии. Тем временем черкесы разорили и срыли четыре укрепления Черноморской береговой линии. С моря им всячески помогали турки и англичане, одновременно с этим ведя активную критику политики России на Черноморском побережье.

 

После капитуляции

 

В России Шамиля, к его удивлению, ждал пышный прием. После посещения Москвы и Петербурга, после встреч с Александром II и Ермоловым кавказский вождь со всем своим семейством поселился в Калуге. Отсюда он писал письма на Кавказ, призывая тех, кто еще не сложил оружия, сделать это и примириться с Россией. В 1866 году, после покушения на царя, он вступил в российское подданство, а в 1869-м наконец смог совершить хадж в Мекку, а затем в Медину, где и умер. Из пяти сыновей Шамиля двое умерли раньше его. Первенец Джемал-Эддин, взятый в аманаты в 1839-м, получил российское воспитание и образование и, вернувшись спустя 16 лет к отцу, попытался повлиять на него, чтобы тот помирился с русскими, но неудачно. Он не дожил до капитуляции имама. Второй сын имама, Гази-Мухаммед, которого Шамиль считал своим наследником, так в душе и не примирился с русскими. В 1871-м он покинул Россию и поступил на службу к турецкому султану. В Русско-турецкую войну он осаждал крепость Баязет, но безуспешно. Завершил он службу в чине маршала. Генералом турецкой армии стал и младший сын Шамиля — МухаммедКамиль. А вот Мухаммед-Шефи, четвертый сын имама, выбрал российскую военную службу и тоже стал генералом, но уже в России. В Русско-турецкую войну он попросился на фронт, однако не получил на это разрешения, видимо, потому, что с другой стороны уже сражался его брат, пусть даже к этому моменту они были в ссоре. Прославился и зять МухаммедаШефи — один из виднейших революционеров Кавказа по прозвищу Махач, его имя и поныне носит город Махачкала. Сегодня единственный прямой потомок Шамиля по мужской линии — его праправнук, и живет он в Москве.

 

Даргинская катастрофа и перелом в войне

 

Все эти явные неудачи не могли не привести к очередной смене российского командования. Михаил Семенович Воронцов, явившись на театр военных действий в 1845-м, встал во главе особой административной единицы — Кавказского наместничества. Впервые в одних руках сконцентрировалась вся военная и гражданская власть на Кавказе. Ее обладателю царь поставил единственную задачу: полностью разбить Шамиля и захватить его резиденцию Дарго. Опытные генералы сомневались в успехе такого авантюрного похода, но с монархом, как известно, не спорят.

 

Князь Александр Барятинский (1814—1879), победитель Шамиля

 

Эта Даргинская экспедиция 1845 года обернулась для России крупнейшим провалом на Кавказе за все годы войны. Воронцов занял Дарго, покинутое и сожженное мюридами (Шамиль вскоре построил себе новую резиденцию в Ведено) и… очутился там в западне. Практически без продовольствия, с минимумом боеприпасов, обремененный целым обозом раненых, русский отряд не мог быстро продвигаться ни вперед, ни назад. Только прибытие подкрепления спасло самого Воронцова, а потери составили три генерала, 186 офицеров и более 3600 солдат убитыми и ранеными.

 

Пришлось возвращаться к тактике Ермолова. И вскоре появились результаты. Во второй половине 1840-х Шамиль уже не смог двигаться дальше, завоевывать себе новые провинции. Скоро ему пришлось перейти к защите. В 1846-м он совершил последний бросок из своего логова: во главе десятитысячного войска пробился через Сунженскую линию и вторгся в Кабарду. Но это, в сущности, ничего ему не дало. А кольцо вокруг Чечни и Дагестана все сжималось.

 

Зимой 1851—1852 годов под ударом оказалась уже Большая Чечня, и ее жители постепенно перешли на российскую сторону. Между прочим, к этому времени власть Шамиля вызывала у них недовольство. Его идея превратить имамат в наследственную монархию (преемником стал сын имама) не понравилась наибам. Хаджи-Мурат, к примеру, считал, что сам достоин унаследовать власть. А когда стало ясно, что шансов у него нет, рассорился с имамом и вернулся под знамена с двуглавым орлом.

 

Год 1852-й. Ареной ожесточенной борьбы стала самая населенная часть Чечни — Герменчук и Автуры, житница имамата. Февраль 1853-го. Барятинский разбил в открытом поле (точнее, в «открытом» ущелье у реки Мичик) главные силы своего врага — 20 000 воинов. Казалось бы, все, конец Шамилю — победа! Но судьба была благосклонна к главе мюридов — в этот момент заполыхала большая Крымская война.

 

Англичане и французы рассчитывали, что имам откроет им в помощь новый фронт — нанесет удар в тыл русским, наступавшим на турок в Закавказье. Но из секретных сношений с ним ничего не вышло — силы горцев и вправду истощились, они устали от непрерывной войны и явно не желали погибать за чужие интересы. Кроме того, Шамиль, признавая султана Абдул-Меджида I своим покровителем, предпочитал держаться от него подальше.

 

Падение имама

 

В 1853—1856 годы, во время Крымской кампании, на Кавказе установилось неформальное перемирие: русские не тревожили горцев, Шамиль тоже не нападал. На тот момент, по словам историка Владимира Дегоева, на Кавказе «установилось некое стратегическое равновесие, которое могло продолжаться неопределенно долго». Но на войну тратилось слишком много денег, и с ней пора было заканчивать. Как только кончился большой международный конфликт, новый император Александр II решил действовать немедленно. Он назначил нового кавказского наместника, которому суждено было поставить точку в этом долгом противостоянии. Князь Александр Барятинский был личным другом царя и опытным военным, с большим кавказским опытом.

 

Новый командир энергично взялся за дело. В лесах пролегли новые просеки, по мере движения войск вырастали новые форты. Все меньше подданных оставалось у Шамиля, все меньше людей верило в его счастливую звезду. Хозяйственная жизнь имамата приближалась к краху.

 

В 1858 году благодаря удачной дезинформации стремительным маршем русские вышли в стратегически ключевое Аргунское ущелье. 15 чеченских обществ между Аргуном и Тереком немедленно изъявили покорность России, а Шамиль был разбит близ Владикавказа, куда он пытался выбраться со смелым контрударом по тылам врага. Потерь в русской армии при этом стало заметно меньше — сказался опыт предыдущих десятилетий, да и местность уже казалась знакомой.

 

Николай Евдокимов (1804—1873), сподвижник Барятинского

 

В начале 1859-го мюриды отступили к хорошо укрепленному Ведено, но там их достал генерал Николай Евдокимов, ближайший сподвижник Барятинского. 10 000 горцев под командованием сына и наследника Шамиля не устрашили его. Подготовительные работы к штурму велись весь март, а 1 апреля крепость пала. С 6 часов утра до 6 вечера Евдокимов разбивал неприятельские позиции артиллерией, после чего пошел врукопашную, и к 10 часам вечера в ауле не осталось ни одного человека. А русские потеряли убитыми только двоих.

 

Остался последний акт — Гуниб. Чтобы не дать Шамилю уйти на сей раз, царская армия наступала сразу с трех сторон — с северо-запада, севера и юга. Причем, как это ни странно звучит, им почти никто не мешал: к Барятинскому и его подчиненным местные жители относились лучше, нежели к их предшественникам. «Новые» русские стремились ничем не оскорблять религиозных чувств горцев, слыли щедрыми и справедливыми, помогали селянам продовольствием и лекарствами. К влиятельным людям князь находил подход при помощи испытанного средства — денег. Так, мало-помалу российскую сторону приняли многие приближенные имама, старейшины и целые тейпы. Лишь несколько соратников остались верны старому вождю до конца. К началу осады Гуниба почти никто, кроме него самого, уже не сопротивлялся.

 

После пленения Шамиля отдельные отряды горцев, конечно, появлялись еще тут и там: наиб Байсангур был схвачен и казнен только в 1860-м. Согласно легенде, которая активно ретранслируется на современных чеченских сайтах, он находился вместе с Шамилем в Гунибе, но отказался сдаться и сумел с 30 чеченцами прорвать кольцо. Впрочем, это только легенда. Окончилось и сопротивление черкесов. Мухаммед-Эмин, один из главнейших их вождей, сдался вслед за Шамилем, а затем, в рамках движения мухаджиров и под влиянием турецкой пропаганды, большинство их эмигрировало в Османскую империю.

 

Так закончилась Кавказская война. Как ни странно, даже теперь, после двух новых чеченских конфликтов, написано о ней не так уж много. А ведь в общественно-политической истории России она сыграла огромную роль. Это подтверждает и наследие литераторов и художников XIX века: Пушкин, Лермонтов, Толстой, Айвазовский, Гагарин и многие другие отразили в своем творчестве кавказскую тему.

 

Но самый серьезный след остался, конечно, в сознании народов. Нигде так хорошо не помнят старые споры, как в традиционном обществе, а кавказское общество таким во многом и осталось. И как только центральная власть в Петербурге или Москве слабеет, на Кавказе вспыхивают старые ссоры — и между самими народами Большого хребта, и между ними и Россией. Так было в годы Гражданской войны. Так было в 1990-е. Дай бог, чтобы дальше было иначе.

 

Вадим Муханов

№4 (2823) | Апрель 2009

Рубрика «Вехи истории»

"Вокруг Света"

[Alex_D]

И.Поморцев. Русский бунт. Часть 4. Колиивщина.

 

 

Сини мої, гайдамаки!

Свiт широкий, воля, -

Iдiть, сини, погуляйте,

Пошукайте долi.

 

Тарас Шевченко «Гайдамаки»

 

*Очень интересно данные события описаны в "Фаворите" Валентина Пикуля...