Рассказы и рассказики

[Гость Себастьян Козюлькин]

Скоро уже утро, и далекое Солнце вот-вот покажется из-за горизонта. Небо на востоке слегка посинело, и чуть потускнели звезды.

 

Байрон умело лавировал посреди куч камней, в беспорядке нагроможденных по всей долине. Время от времени он засматривался на восток и от этого спотыкался, задевая колесами о какую нибудь из выступающих глыб.

 

В уходящей темноте долина казалась темно-серой и была идеально спокойной и тихой . Последняя буря прошла здесь всего неделю назад, а следующая будет еще не скоро, и окружающее Байрона пространство свободно просматривалось почти вплоть до самого горизонта. В тишине слышно было только слабое монотонное шуршание колес Байрона от соприкосновения с грунтом.

 

Байрон был в пути уже второй день. Он молчаливо пересекал долину с запада на восток и старался ехать побыстрее, чтобы успеть к следующему рассвету. Он хотел встретить восход с Верве. И знал, что она ждет его.

 

Еще раз споткнувшись о выступающий камень, Байрон опустил взгляд вниз и стал ехать осторожнее. Он боялся перевернуться. Иначе, для того чтобы снова встать на колеса, ему придется немало потрудиться. А ему хотелось непременно успеть к сегодняшнему рассвету.

 

Байрон заметил, как перед ним медленно проступили нечеткие контуры еле различимой в утренних сумерках тени. Тень была очень длинной, и Байрону казалось, что ее конец теряется где-то далеко впереди. Байрон развернул голову назад. На западе взошел Фобос. Байрон не видел его со вчерашнего вечера и встретил теперь почти как старого знакомого. Пожалуй, если бы у Байрона были веки, он непременно подмигнул бы Фобосу. А так, Байрон просто отметил про себя, что Фобос прекрасен, и решил обязательно сложить про него стих. Как нибудь потом.

 

Вдали наконец показалась широкая гряда скал. И если бы Байрон мог это сделать, он облегченно вздохнул бы. А так, Байрон только стал ехать быстрее.

 

Скоро на сером фоне скал уже можно было отчетливо различить маленькое черное пятно входа в пещеру. Байрон свернул немного на юг и направил свой путь прямо туда.

 

Склонив голову, Байрон осторожно пробрался внутрь пещеры и проехал немного вперед. Узкие своды вдруг расступились, и его взору открылся небольшой грот с аккуратно смыкающимися вверху стенами. Байрон вспомнил, как они с Верве поселились здесь месяц назад и потом целую неделю вместе приводили свое новое жилище в порядок. И если б он мог, то непременно улыбнулся бы своим воспоминаниям.

 

Грот был тогда меньше, а проход уже. И стены в пещере были изломанными и некрасивыми на взгляд робота. Байрон вывез тогда целую кучу мусора из этой пещеры. А Верве устанавливала внутри оборудование по своему вкусу. В этом Байрон полностью полагался на нее. Небольшая ремонтная мастерская у дальней стены от входа, запасы масла и пара резервных аккумуляторов в противоположном углу пещеры, да несколько солнечных батарей, которые Байрон с Верве выносили наружу в ясные дни для подзарядки. Своих у них нет. Это только недавно снова вернулась мода – ходить с изящной солнечной батареей, торчащей на макушке или из спины.

 

Осмотревшись в пещере, Байрон медленно подъехал к Верве. Она спала у дальней стены грота, рядом с двумя большими бочками из-под масла. Полюбовавшись немного ею, Байрон осторожно позвал ее. Ведь они договорились встретить этот рассвет вместе.

 

Байрон почувствовал, что Верве просыпается.

 

«Ты вернулся!» – волна радости, охватившая Вреве передалась и ему. « Да. Я ведь обещал. » – ответил ей Байрон. Можно было бы сказать, что говорили они тихо-тихо, если бы они умели говорить вслух. А так, Байрон и Верве просто передавали друг другу сигналы по радиоволнам.

 

«Я так скучала, пока тебя не было.» «Я знаю, Верве. Теперь я рядом. Я принес нужные детали и смогу починить тебя.»

 

Байрон помог Верве подняться и добраться до мастерской. Неделю назад у нее рассыпались подшипники на одном из опорных катков левой гусеницы, а сам каток погнулся и треснул, и она больше не могла сама передвигаться. Это произошло как раз перед самой бурей, когда Байрон с Верве спешно прятали свои солнечные батареи в пещеру. Верве не удержала равновесие при спуске со скалы и покатилась вниз. Они оба тогда не на шутку испугались. Ведь роботы умеют пугаться. К счастью, Верве повезло отделаться всего лишь одним катком. Детали от него разнесло ветром по всей округе, а сам каток был покорежен настолько, что даже роботам со всей их точностью и аккуратностью починить его на месте оказалось не под силу. Нужен был новый каток, и Байрон решил съездить в город, чтобы раздобыть его.

 

Байрон молча прилаживал каток на на нужное место. «Тяжело было его достать?» – спросила Верве, наблюдая за работой. «Да, пришлось потрудиться.» – честно ответил ей Байрон. Потому что роботы не умеют врать , они могут только молчать, если не хотят говорить правды.

 

«В городе теперь плохо?» «Да. С тех пор как Создатели приносили нам дары в последний раз, прошло много времени. Сейчас в городе стало гораздо хуже, чем когда мы уезжали оттуда. Если кто ломается, его больше не чинят, а просто отключают, разбирают на детали и выбрасывают на свалку..» «Страшно.» «Страшно... Ну вот, я и закончил.»

 

Верве проехалась два раза по гроту из стороны в сторону. Если бы могла, она бы вся светилась сейчас от наполнявшего ее счастья. Счастья за то, что она вновь может свободно передвигаться, и счастья за Байрона, который был счастлив ей помочь. «До рассвета осталось совсем немного, Байрон. Пойдем наружу.» «Пойдем.» И они вдвоем выбрались из пещеры. Стало светлее. Небо над головой покраснело, и теперь Фобосу было уже не под силу тягаться со светом еще даже не появившегося из-за горизонта солнца.

 

Выбравшись из пещеры, Байрон с Верве развернулись и, держась вместе за металлические руки, начали подниматься вверх по склону. Верве, счастливая от того, что впервые за столько дней оказалась на свежем воздухе, беспрестанно крутила головой из стороны в сторону и радовалась всему, что попадало ей на глаза. И эта радость передавалась и Байрону.

 

Наконец они достигли вершины скалы. За ней долина простиралась еще дальше, далеко-далеко на восток. Небо там сейчас было синее, почти фиолетовое. И они оба, как завороженные, остановились и стали молча смотреть вперед. Песок, скалы, и камни вокруг понемногу принимали свой обыкновенный красный цвет. Уже совсем скоро должно было взойти солнце.

 

«Видишь эту зеленую звезду?» – Байрон указал рукой на юг, в светлеющий небосвод. «Да. Говорят, на ней живут Создатели. Наверное, она очень красивая.» «А я думаю, что она похожа немного на нашу» «Да, ведь они создали наш мир по своему образу и подобию. И создали нас. Зачем?»

 

Байрон не ответил, только указал Верве в сторону востока, и они снова стали молча смотреть вперед.

 

Звезды на небе потускнели и скоро уже совсем пропали. Исчезла и та зеленая звезда. Вскоре из-за линии горизонта, еще одной изломанной гряды холмов далеко на востоке, показался маленький бледный диск солнца.

 

«Мне грустно.» «Посмотри, какое красивое!» «Я боюсь.» «Не бойся, я рядом.» «Именно этого и боюсь. Сейчас мы вместе. Но когда нибудь все это закончится. И я так этого боюсь. Я так жалею, что мы не встретились с тобой раньше.» «А я радуюсь каждому моменту рядом с тобой. Моменту, который здесь и сейчас.» «Но ведь однажды, это пройдет.» «Ты боишься, что Создатели покинули нас?» «Да. Теперь без них мы поломаемся, и нас нельзя будет починить.»

 

И они замолчали, смотря как медленно поднимается на востоке солнце. Они видели много рассветов и раньше. Но ни один из них не казался им обоим таким особенным, величественным и одновременно таящим в себе страшную неизвестность грядущего. В нем они видели неумолимость времени, от которой им обоим становилось очень грустно. И если б они могли плакать, то у них обоих сейчас непременно потекли бы по металлическим щекам слезы.

 

«Помнишь того сумасшедшего?» «Да.» «Он говорил, что он из мира Создателей. Рассказывал страшные вещи, что там, в том мире, они убили всех Создателей. А все ходили вокруг и смеялись над его сумасшествием. А потом он пропал. А позже его нашли выключенным. Мастера даже не стали пытаться его починить. Может это из-за него создатели разгневались на нас и больше не приносят нам свои дары?»

 

Байрон молчал.

 

«Ведь он пришел вместе с последними дарами Создателей. Это всегда происходит так неожиданно и так похоже на чудо. Вверху вдруг быстро пролетает несколько ярких-ярких звездочек, а потом с неба на землю медленно опускаются дары, повиснув на толстых канатах под большими причудливыми куполами. Помнишь тот последний раз? Всех отправили на работу, разбирать, полученные ночью дары Создателей, и мы нашли там его. Он тогда был рад, что встретил нас, с таким жаром рассказывал нам о мире Создателей. А говорил такие страшные вещи. Будто бы там роботы убили всех Создателей. Хранители выгнали его из города. А даров Создателей с тех пор больше не было. Неужели это правда? Что теперь с нами всеми будет? Я боюсь.»

 

«Не бойся мы вместе. Если будем осторожными, мы долго еще протянем с тобой, Верве, вместе. Настолько долго, что даже нет смысла об этом грустить.» И Байрон нежно обнял Верве. Ведь что-что, а это роботы умеют делать.

 

«Я так не хочу тебя терять» «Хранители говорят...» «Я знаю. Что мы обязательно возродимся в том мире... Ведь мы найдем там друг друга?» Байрон молчал и смотрел вперед. «Должны найти. Хоть Хранители и говорят, что после выключения забываешь свое прошлое... Я не могу тебя забыть!» «И я тебя . » – ответил Байрон. И они обнялись еще крепче.

 

Байрону было грустно, и он был счастлив.

 

Он был счастлив, что смог починить Верве. И ему было грустно, что для этого пришлось снять нужные детали с почти такой же Верве, на свалке Маринер-сити.

 

Грустно, от того, что он встретил тогда, давно, этого сумасшедшего за городом, когда в поисках вдохновения гулял вечером в окрестностях Маринер-сити. И грустно от того, что вступил с ним тогда в разговор. Грустно, что он попросил его рассказать про мир Создателей, и грустно, что тот рассказал. И грустно, от того, что ему пришлось выключить этого бедного сумасшедшего, чтобы тот больше не мог никому и ничего рассказать. Рассказать о Создателях. Рассказать, зачем они создали роботов на самом деле. И рассказать о том, что происходит с роботами после выключения.

 

И он был счастлив, что Верве не слышала, всего, что рассказывал тот сумасшедший, и счастлив, что Верве не знает, что тот сумасшедший на самом деле был вовсе никакой и не сумасшедший.

 

Ведь роботы не умеют врать. Они могут только молчать, когда не хотят говорить правды.

 

И Байрон сидел рядом с Верве и молчал.

 

Они сидели, крепко обнявшись, рядом и были счастливы, что они вместе. И им было грустно, что однажды это пройдет.

 

На Марсе наступал новый день.

©

[Песня]

кто же автор

[Buying New Soul]

Я.

[Афина]

Великолепно!!! =)

Автор молодец!!!

Интересно, захватывающе и идет легко!

[Гость Себастьян Козюлькин]

Классика рунета. )))

[Бело-лунный светофор]

Жизнь, как черновик

 

Во мне поднималась отчаянная скулящая злоба, похожая на загнанного зверька. Отец упал, споткнувшись об ступеньку, лицом вниз. Он пытался перевалить свое грузное тело на спину. Но узкий лестничный проем, собственная неуклюжесть, тяжелая голова делали свое дело. Вывалянный в рыхлой пыли, ободранный, он был похож на какое-то медленное уродливое животное, которое заняло весь проход и елозило по нему.

Я уже ревел во весь голос, пытаясь утереть сопли грязным рукавом. Рукав был короткий и жесткий. Тесное пальто давно трещало по швам, расходилось несколько раз подмышками и на спине, теряло пуговицы, лохматилось на воротнике, но мама проявляла свои швейные чудеса. Что она только с ним не делала: перешивала, подшивала, отпарывала, вставляла полоски другой ткани, отрезала одни пуговицы, подбирала другие. И, в конце концов, оно превратилось в такую убогую вещь, что можно было побираться в нем, рассчитывая на определенный успех. Мысль о том, что заканчивается последняя зима, когда я донашиваю эту рухлядь, оставшуюся от старшего брата, грела меня гораздо сильней ее самой. И вот сейчас, когда в кои-то веки оно могло послужить мне хотя бы носовым платком – рукава предательски не дотягивались до носа, пальто перекрутилось наверх. Зазвенела, покатившаяся куда-то вниз, пуговица. За ней вторая… Отец наконец-то перевалился на спину. Разбитое его лицо было залито кровью и облеплено комками подъездной серой пыли. Он громко икая, путано запел свою любимую песню «Ды-мно, ды-ымно, ничего не видно-о, д-а-а ничего не видно-о-о. То-олько и видно-о, то-олько и видно-о: ка-азаки на службице слу-ужат…» И я, ревущий, обмирая от ужаса, что кто-то из соседей может выйти на лестницу, бросился поднимать его.

Спустя полчаса мы одолели 6 ступенек, разделяющих нас от позора до домашней двери, и ввалились в квартиру.

Кровь на носу и губах еще сочилась, но он блаженно сложил свои крупные ладони под щекой, приткнулся к полке с обувью и, мгновенно уснув, засопел.

Мама, выглянув из комнаты, страшно испугалась. Я стоял лохматый, взмокший, испачканный кровью, в растерзанном пальто. Она кинулась ко мне, в панике стала осматривать руки, шепотом, боясь разбудить маленькую, завалила меня вопросами, и, убедившись, что со мной все в порядке, потащила в ванну.

Вообще-то, в свои 10 лет, я мог бы и сам умыться. Но сил у меня не было никаких. Мама стащила ботинки, стянула пальто, и, зачерпывая ладонью воду, смыла все огорчения этого непростого дня. Мы улеглись все вместе на наш старенький диван. Я уткнулся маме в спину. С другой стороны похрюкивала от удовольствия возле материнской груди наша крошечная Танька. И мы заснули тем крепким, сладким сном, которым засыпают уставшие от работы люди.

В 3 часа 40 минут, сырой мартовской ночью, мой отец, Михайлов Борис Анатольевич, скончался в возрасте 42 лет.

Он умер во сне, от остановки сердца, лежа также, как видел я его еще при жизни: колени по-детски согнуты, руки под головой, сбоку висел оторванный карман и рядом валялась модная когда-то у советских спортсменов шапка «петушок».

В день похорон, несмотря на наши южные края, выпало много снега. Мужики, копавшие могилу, в сердцах матерились. Земля, отсыревшая и тяжелая, липла на лопаты и мешала работать. Им то и дело приходилось счищать ее. Мы толклись неподалеку, возле гроба, боясь смотреть на покойника. Никто особо не плакал. Только мама изредка всхлипывала и вытирала красные глаза. Могильная яма зияла черной пастью посреди нарядного, присыпанного белоснежной крошкой кладбища. Пачкаться сырой землей никто не хотел. Но мать заставила нас взять по горсти и бросить. Земля улетала в эту глубокую яму и будто исчезала, оставляя нетронутой крышку дешевого гроба. Могильщики со сноровкой закидали всю землю обратно и мы, уставшие и замерзшие, пошли домой.

С тех пор прошло много лет. Я сам стал отцом. А теперь уже и дедом. И я плохо помню каким он был, мой отец. Его улыбающиеся глаза с серых фотографий, светлая волна волос, обаятельный шрам возле правого глаза. Порой мне кажется, что фотограф в ателье ошибся, выдавая ему карточки. Я не помню отца таким светлым и молодым. Я мало чего вообще помню про него. И почти всегда это какие-то темные, жгучие забулдыжные картинки. Всю мою маленькую с ним жизнь он пил. Пил беспробудно, до озверения. Пил так, будто внутри него сидел какой-то враг, который жаждал его уничтожить, и который, в конце концов, одержал победу над этим нелепым пьянчужкой. Но, несмотря на это, я всю свою жизнь, уже после отца, скучал по нему. И до сих пор, когда случайно я слышу слова казачьей песни «Дымно, дымно, ничего не видно, да ничего не видно. Только и видно, только и видно: казаки на службице служат. Служат, служат донские казаки, да по три года сряду. Умер, умер донской казаченько, да у середу рано. Схоронили донского казака, да у траву-мураву..» сердце мое щемит горькая любовь.

 

P.S. Этот бесхитростный рассказ был записан со слов одного из обычных жителей г.Ростова-на-Дону - Михайлова Юрия Борисовича.

[Гость Себастьян Козюлькин]

Заготовка.

Он выглянул в окно и увидел её. Рука автоматически скользнула в ящик стола и на ощупь достала маску Удовлетворения. Лёгкая улыбка, румянец, слегка вскинутые брови. Таким можно было увидеть его, если посмотреть с улицы в окно офиса. Очень приятная маска, она дарила тёплые ощущения. Жаль, что нельзя носить её дольше. Он смотрел на площадь, по которой хаотично-броуновски передвигались люди. И лишь девушка в жёлтом просторном свитере и потёртых джинсах стопкадром стояла перед мольбертом. Что она рисовала – не понятно. Обзор из окна не помещал в себе всю площадь. Вот уже неделю она приходила сюда и рисовала. А он вот уже неделю примерял на себя маску Удовлетворения.

В дверь постучали. Он судорожно сорвал с себя улыбку и румянец и схватил дежурную, с опущенными уголками губ, и слегка нахмуренную маску Озабоченности.

- Да! Войдите! – даже тембр голоса изменился. Стал более низким и серьёзным.

В кабинет вошёл начальник отдела маркетинга. Никотиново-бледный, с кислым выражением лица, с тревогой в глазах.

- Что, попал под раздачу слоников? На ковре был?

- Нет. Всё нормально, - ответил маркетолог. – Это у меня уже третий день. Лень переодеваться. Как напялил маску на совещании, так и не снимал. Я к тебе по делу. Мне сегодня в театр идти. Нет у тебя чего-нибудь подходящего? Даже не знаю, что надеть. Свои маски все пересмотрел, ну не то. Нужно что-нибудь вдохновенное, лирическое, возвышенное.

- Ты знаешь, всё дома лежит. Тут только дежурные маски. Для работы. Сходи в бухгалтерию, может там есть у кого.

Он не любил раздавать маски. Это даже хуже, чем дать поносить свои носки. Или трусы. Маски – это слишком интимно для того, чтобы давать на прокат.

- Ну и ладно. Есть у меня вариант для кабака. Может, подойдет.

 

Маркетолог вышел, и он снова выглянул в окно. Девушка рисовала. Она была похожа на кляксу. Желтое пятно на серо-чёрно-коричневом фоне.

«А что, вот пойду, и познакомлюсь. Прямо сейчас. Почему нет? Куплю в буфете шоколадку и.… Только нужно принарядиться» - он достал всё своё богатство, высыпал на стол и стал примерять. Радость – слишком пошло для знакомство. Томная нега – не то настроение. Уверенность – хорошо, но рискованно, она может не так отреагировать.

 

Он стоял перед зеркалом и мерил. Не то. Не то. И это не то. Наконец, в отчаянии, надел маску Безразличия, такую нейтральную, отличающуюся от маски Безделья только еле уловимыми нюансами.

Спустился в буфет, купил коробку конфет. Продавщица в Скучающей маске подморгула ему, словно понимая, в чём дело.

Он вышел из здания и решительно направился к художнице.

- Это вам, - протянул ей конфеты, попытался улыбнуться, но маска не позволила. – Какая прелестная картина! А почему люди без лиц?

- Лица я потом дорисую. Это легче делать дома. Здесь мне важен сам пейзаж, архитектура, деревья. Лица второстепенны.

- Странно, для меня лицо – это самое важное. Лицо говорит о многом. Мимика – второй язык. А как вы раскрашиваете лица? Что вы рисуете на них – умиротворение, заботу или, может, страх? Да вы берите конфеты. Я вами каждый день любуюсь из окна. Вон, видите, на пятом этаже, третье слева.

- Я знаю, я видела. Спасибо за конфеты. Хотите кофе? У меня в термосе.

- Нет, спасибо, - сказал он. – А вы можете нарисовать меня?

- Я могу нарисовать что угодно.

- А можно сейчас?

- Зачем вам?

- Я себя никогда не видел. Вашими глазами.

Она улыбнулась, слегка склонив голову, рассмотрела его.

- Ну, что ж… Можно попробовать. Садитесь на скамейку. Садитесь, не бойтесь.

Он сел, в растерянности, пожалев уже о своей просьбе, но ещё нелепее он бы выглядел, начав отказываться.

- А куда вы денете картину? – кивнул он в сторону мольберта.

- Пусть сохнет. Нам не понадобится мольберт.

Она подошла к нему, погладила по щекам, провела пальцами по лбу, по бровям, по губам и внезапно сорвала маску. Тут же присела перед ним на корточки и стала шептать ему что-то успокаивающее, пока он дрожал от возмущения и страха. Без маски было так непривычно и неуютно.

- Сейчас, я всё сейчас исправлю, - говорила она, разводя краски в палитре и рассматривая глазом профессионала пустой овал лица. Без глаз, без носа, безо рта. Девственная нетронутая заготовка.

Прикосновение кисти к лицу слегка щекотало. Краски прохладными мазками будили в голове незнакомые мысли. Новые, необычные, лёгкие, и в то же время тревожащие откровения.

- Где вы берёте эту гадость? – девушка указала на лежащую на земле маску.

- Как где? Они всегда были. Сначала родители давали, потом учителя., теперь вот на работе выдали.

- Какая мерзость. Потерпите немного. Осталась пара штрихов.

Он чувствовал, что с каждым движением кисти с ним происходят странные метаморфозы. Словно из серо-зелёной уродливой куколки появляется мотылёк с бирюзово-ультрамариновыми крыльями.

- Всё! – она сделала шаг назад, чтобы рассмотреть своё творение. – Довольно сносно. Думаю, можно будет кое-где подправить, но это со временем. А что, мне нравится.

Она подошла и поцеловала его.

- Как меня зовут? – спросил он.

- Не важно. Я дам тебе имя. Потом.

Она быстро собрала мольберт, краски и бумагу. Взяла его под руку и они пошли, стараясь не обращать внимания на серо-чёрно-коричневые одежды людей в масках.

 

Начальник отдела маркетинга удивлённо наблюдал из окна, как его коллега уходит, забыв о работе. А ведь за прогул можно получить по полной программе, и никакая маска не спасёт от головомойки.

©

[Бело-лунный светофор]

У вас отличный слог!

[Гость Себастьян Козюлькин]

Может быть. Но у автора лучше )) Если в конце поста стоит копирайт (с) значит это сперто. Ну или покрадено)

[Бело-лунный светофор]

Я в курсе=))))

В рассказе про Байрона копирайта нет=)

Кстати, к\ф"Хороший,плохой,злой" знаю наизусть,вплоть до каждого кадра,так как в детстве отец каждый пятничный вечер смотрел его по видику=)))

[Гость Себастьян Козюлькин]

В рассказе про Байрона копирайта нет=)

Исправил )

[Гость Себастьян Козюлькин]

Кстати, к\ф"Хороший,плохой,злой" знаю наизусть,вплоть до каждого кадра,так как в детстве отец каждый пятничный вечер смотрел его по видику=)))

А За пригоршню долларов, На несколько долларов больше? Тоже люблю эту трилогию.