Art of War

[Гость Раскольников]

Сумка

Посевнин Игорь (№2 (13), май 2009, Чечня):

 

 

… Ему было всегда лень. Все. В учебке любил на физподготовке только рукопашку, брал скоростью и ловкостью. Железо таскать, турник, там, не любил. Делал, конечно, «паечку десантную», как положено, но только, чтобы чмом не прослыть, уважение не потерять. Когда стояли на плацу в упоре лежа, по суставы кулаки в горячем асфальте, представлял, что с каждым отжиманием бьет в рожу лосю этому — сержанту. И легче становилось. Как-то натер плечи до кровавых мозолей. РД под завязку камнями набили ему, потому что втихаря разгрузил, по его мнению, ненужный балласт перед учебным выходом. Так что лень эта приносила плоды скорее скорбные, чем полезные. Впрочем, как и должно быть…

 

Ну, трагических воспоминаний и до пенсии теперь хватит, хотя, как злились в учебке на сержантов, так здесь, на войне, благодарили на первом же выходе. Горы, горы… они любят сильных, а, впрочем, горы-то никого не любят, если честно…

В общем, когда собирались на броню всей ротой, пришел взводный и сказал, что боеприпасов берем немерено, значит, каждый разведчик берет дополнительно.

Ему досталась лента АГС. Спасибо, блин, большое. Не было печали… Бронегруппа: ходить — мало, смотреть — много. Радовался интересному времяпрепровождению.

Он очень любил путешествовать и здесь, несмотря на режим секретности, облазил уже все. Как не подорвался на минных заграждениях, не знает никто, но когда рассказывал, как ходил поближе посмотреть на «Гиацинты», у дедов глаза были квадратные. Туда-сюда по минному полю. Да, дураков судьба балует.

Мозг работал бешено. Недавно уволился санинструктор, был такой разговор, сержант из меда, то ли училища, то ли института, дело знал туго. Жалели все, что ушел. Сумка санитарная осталась без хозяина!

Дополнительная нагрузка!!!

И куда лучше ленты этой долбанной.

Доложился про идею лейтенанту, получил за инициативу, как положено, люлей, и стал ждать. Офицер на войне существо такое: я — командир — отвечаю за все, ты — выполняешь приказ, соответственно, остаешься жив и попозже — едешь домой пирожки кушать мамкины. Надо дать время переработать свою идею в собственно Великое Командирское Решение. Так и случилось.

Долго ли, коротко ли, ехали они теперь по бетонке. Он, веселый по причине присутствия сумки и отсутствия тяжеленной ленты, пел.

— А не завалить ли Вам, сударь, хлеборезку? — примерно так, в переводе на литературный русский язык, прозвучал крепкий армейский мат откуда-то сзади. Попутчики объяснили: петь на войне — примета плохая. Заткнулся, конечно.

Страшной силы рев ударил по ушам. Из клуба пыли на месте впереди идущего БТРа медленно-медленно, плавно кружась, летело колесо. Летело вверх, и, кажется, там, в небе, и осталось. Потому что липкий ужас, жуткий холод смерти пахнул в лицо.

Все это было уже знакомо, но каждый раз все оказывалось, как впервые. Этот безотчетный миг прикосновения к Смерти. Безжалостной, грубой, вырывающей сердце и душу…

Пыль осела. Развороченная машина стояла метрах в пятнадцати. Слегка дымилась, и вот он. Запах. Запах крови, который не забыть, не стереть никогда.

 

Пацаны! На том бэтээре был совсем молодой водила. Его первый выход. Пришел из танковых, что ли, сам просился в спецназ, взяли. Увидев свисающего из люка бойца с неестественно вывернутой головой, парня на броне, распластавшегося крестом, глазами в небо, и двух других на земле, рядом с машиной, он решился. Спрыгнул с брони, пролетел три-четыре шага.

И охлест в спину:

— Солдат, стоять! Там мины!

Обернулся, посмотрел лейтенанту прямо в глаза. Он не взял ленту АГС, он взял санитарную сумку. Он взял ответственность за жизни своих товарищей.

-Там люди, лейтенант! — повернулся и пошел к раненым.

Молодой водитель лежал с полуоторванной головой, из шеи, мальчишечьей тонкой шейки, били последние толчки темной крови. Слегка потемнело в глазах. Услышал сзади, как прыгают пацаны с брони, занимая круговую оборону. Как клацают пулеметы по окрестным горам. Возятся саперы, пробивая мины вокруг. Все работают, давай! Хватит нюнить.

Кинулся к обоим, лежащим на земле. Смерть чувствовал чутко. Побывала она здесь. Обожженные, перекрученные тела было не спасти. Перекинул сумку через плечо, схватился за поручень, взлетел вверх на броню.

Смерть была и тут, но не ушла, ещё ждала чего-то. Так, рука почти полностью оторвана у плеча, там, где у нас обычно наколка с горами и парашютом. Жгут, пакет. Черт, кровища-то как хлещет! Броня под раненым вся липкая уже от этой крови. Второй пакет, затянуть жгут потуже!

Понял — руку отнимут по-любому. Дальше. С ногой — ерунда, осколочное, потом. Голова…

Приподнял аккуратно, продев руку под… пальцы погрузились в месиво из крови, кожи и костей.

Нееет!!!

Я смогу, я сделаю! Ты будешь жить!!! Парень вдруг открыл глаза, и, посмотрев прямо в душу, прошептал-простонал:

— Ты же спасешь меня?

Ком у горла, только не слезы! Только дать надежду.

Собрался в доли секунд:

— Да ты че, блин! Фигня какая! У тебя легкое осколочное в руку и головой стукнулся, сотрясение, наверное.

По броне застучало. Пацаны подоспели.

…Как ждали «вертухи», как везли в госпиталь. Как в госпитале отбивался от санитаров, потому что был весь в крови, а они норовили все схватить, положить его на каталку. Это все лирика.

Парень умер на столе, когда операцию уже начали. …Как? Как было это все понять и принять? Прошло ещё немного времени. Операционная бригада разошлась. Последним вышел хирург. Устало потянулся в карман за сигаретой и увидел солдата в окровавленной, грязной «песочке».

Тот сидел в коридоре напротив операционной, серый, злой, и плакал…

Хирург подошел, глянул на окровавленного мальчишку, и, пожалев, сказал:

— Слышь, санинструктор, ты не виноват. Ты свое дело сделал, довез его…

Потом везли его на уазике в часть. Он стоял в душевой и стирал-оттирал от крови «песочку». И было так пусто, просто пустота в сердце. Ни злобы, ни слез, ни боли, ни страха. А глубокая пустота — пустота близости Смерти. С тех пор он не боялся Смерти.

Он имел с ней теперь личные счеты. Больше она из его рук никого не вырвет!

А впереди было ещё полгода войны и случалось всякое…

Но тогда он взял сумку, чтобы было полегче.

Но так тяжело не было ещё никогда.