Декаданс в мировой литературе.

[Афина]

Хотя декаданс и не является как таковым отдельным литературным направлением, это всё ж мировоззренческая составляющая, "выражение невыразимого", всё равно выношу отдельной темой.Несмотря на то, что дух декаданса нашёл отражение и в русской литературе, эта тема будет больше акцентировать внимание на декадентах-западниках.

Приветствуются также примеры декаданса в живописи.

 

Декаданс в искусстве в целом:

Декаданс - (франц. décadence от лат. decadentia — "упадок", cado — "падаю"; см. искусство; сравн. деградация) — общее наименование кризисных, упадочных, пессимистических настроений и деструктивных тенденций. Впервые этот термин в подобном смысле употребил французский философ Ш. Монтескьё в заглавии своей книги "Рассуждение о причинах величия и падения римлян" («Considérations sur les causes de la grandeur des Romains et de leur décadence", 1734). Декадентские тенденции обнаруживаются в переходные эпохи, когда одна идеология, исчерпав свои исторические возможности, сменяется другой. Устаревший тип мышления уже не отвечает действительности, а иной еще не сформировался настолько, чтобы удовлетворить человеческие потребности.

 

В условиях духовного кризиса буржуазной культуры понятие «декаданс» нашло свое воплощение в идеях Ф. Ницше. Его теория основывалась на эстетическом имморализме, спонтанной жизненной силе, являющейся высшей ценностью вне нравственности, при этом нравственность понималась как «рабская мораль толпы», уничтожающая личность. Наиболее активно литературное декадентство развивалось во Франции.

Это поэтика предельной многозначности, повышенной важности лирического героя, культа искусства как тайновидения.

 

В русской художественной культуре конца XIX – начала XX в., так же, как и в культуре Западной Европы, получил распространение декаданс, характеризующийся оппозицией к общепринятой мещанской морали, провозглашением красоты как самодостаточной ценности, эстетизацией порока, отвращения к жизни, пессимизмом и мистицизмом.

Русский декаданс как литературный феномен представляет собой переходный момент от классической традиции к символизму. Оригинальной особенностью русского декаданса как мировоззрения является воплощение в нем не только ситуации утраты веры, но и кризиса гуманизма вообще.

[Афина]

С кого же начинать, как не с Бодлера?

 

На послушать:

Одно из любимых -

 

Искупление

Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?

Тоска, унынье, стыд терзали вашу грудь?

И ночью бледный страх… хоть раз когда-нибудь

Сжимал ли сердце вам в тисках холодной стали?

Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?

 

Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?

С отравой жгучих слез и яростью без сил?

К вам приводила ночь немая из могил

Месть, эту черную назойливую гостью?

Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?

 

Вас, ангел свежести, томила лихорадка?

Вам летним вечером, на солнце у больниц,

В глаза бросались ли те пятна желтых лиц,

Где синих губ дрожит мучительная складка?

Вас, ангел свежести, томила лихорадка?

 

Вы, ангел прелести, теряли счет морщинам?

Угрозы старости уж леденили вас?

Там в нежной глубине влюбленно-синих глаз

Вы не читали снисхождения к сединам

Вы, ангел прелести, теряли счет морщинами?

 

О, ангел счастия, и радости, и света!

Бальзама нежных ласк и пламени ланит

Я не прошу у вас, как зябнущий Давид…

Но, если можете, молитесь за поэта

Вы, ангел счастия, и радости, и света!

Heinali - Искупление (by Charles Baudelaire).mp3

 

Посмертные Угрызения

Когда ты будешь спать средь сумрака могилы,

И черный мавзолей воздвигнут над тобой;

Когда, прекрасная, лишь ров да склеп унылый

Заменят твой альков и замок пышный твой;

 

Когда могильная плита без сожаленья

Придавит робкую, изнеженную грудь,

Чтоб в сердце замерло последнее биенье,

Чтоб ножки резвые прервали скользкий путь:

 

Тогда в тиши ночей без сна и без просвета

Пускай тебе шепнет могильная плита,

Одна достойная наперсница поэта:

 

"Твоя пустая жизнь позорно прожита;

О том, что мертвецы рыдают, ты не знала!"

Тебя источит червь, как угрызений жало.

 

=Когда затихнешь ты в безмолвии суровом,

Под черным мрамором, угрюмый ангел мой,

И яма темная, и тесный склеп сырой

Окажутся твоим поместьем и альковом,

 

И куртизанки грудь под каменным покровом

От вздохов и страстей найдет себе покой,

И уж не повлекут гадательной тропой

Тебя твои стопы вслед вожделеньям новым,

 

Поверенный моей негаснущей мечты,

Могила - ей одной дано понять поэта! -

Шепнет тебе в ночи: "Что выгадала ты,

Несовершенная, и чем теперь согрета,

 

Презрев все то, о чем тоскуют и в раю?"

И сожаленье - червь - вопьется в плоть твою.=

Серые Ангелы - Посмертные Угрызения (Стих Ш.Бодлера.).mp3

 

 

Падаль

Скажи, ты помнишь ли ту вещь, что приковала

Наш взор, обласканный сияньем летних дней,

Ту падаль, что вокруг зловонье изливала,

Труп, опрокинутый на ложе из камней.

 

Он, ноги тощие к лазури простирая,

Дыша отравою, весь в гное и в поту

Валялся там и гнил, все недра разверзая

С распутством женщины, что кажет наготу.

 

И солнце жадное над падалью сверкало,

Стремясь скорее все до капли разложить,

Вернуть Природе все, что власть ее соткала,

Все то, что некогда горело жаждой жить!

 

Под взорами небес, зловонье изливая,

Она раскинулась чудовищным цветком,

И задыхалась ты - и, словно неживая,

Готовилась упасть на свежий луг ничком.

 

Неслось жужжанье мух из живота гнилого,

Личинок жадные и черные полки

Струились, как смола, из остова живого,

И, шевелясь, ползли истлевшие куски.

 

Волной кипящею пред нами труп вздымался;

Он низвергался вниз, чтоб снова вырастать,

И как-то странно жил и странно колыхался,

И раздувался весь, чтоб больше, больше стать!

 

И странной музыкой все вкруг него дышало,

Как будто ветра вздох был слит с журчаньем вод,

Как будто в веялке, кружась, зерно шуршало

И свой ритмический свершало оборот.

 

Вдруг нам почудилось, что пеленою черной

Распавшись, труп исчез, как побледневший сон.

Как контур выцветший, что, взору непокорный,

Воспоминанием бывает довершен.

 

И пес встревоженный, сердитый и голодный,

Укрывшись за скалой, с ворчаньем мига ждал,

Чтоб снова броситься на смрадный труп свободно

И вновь глодать скелет, который он глодал.

 

А вот придет пора - и ты, червей питая,

Как это чудище, вдруг станешь смрад и гной,

Ты - солнца светлый лик, звезда очей златая,

Ты - страсть моей души, ты - чистый ангел мой!

 

О да, прекрасная - ты будешь остов смрадный,

Чтоб под ковром цветов, средь сумрака могил,

Среди костей найти свой жребий безотрадный,

Едва рассеется последний дым кадил.

 

Но ты скажи червям, когда без сожаленья

Они тебя пожрут лобзанием своим,

Что лик моей любви, распавшейся из тленья,

Воздвигну я навек нетленным и святым!

 

 

=Вы помните ли то, что видели мы летом?

Мой ангел, помните ли вы

Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,

Среди рыжеющей травы?

 

Полуистлевшая, она, раскинув ноги,

Подобно девке площадной,

Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,

Зловонный выделяя гной.

 

И солнце эту гниль палило с небосвода,

Чтобы останки сжечь дотла,

Чтоб слитое в одном великая Природа

Разъединенным приняла.

 

И в небо щерились уже куски скелета,

Большим подобные цветам.

От смрада на лугу, в душистом зное лета,

Едва не стало дурно вам.

 

Спеша на пиршество, жужжащей тучей мухи

Над мерзкой грудою вились,

И черви ползали и копошились в брюхе,

Как черная густая слизь.

 

Все это двигалось, вздымалось и блестело,

Как будто, вдруг оживлено,

Росло и множилось чудовищное тело,

Дыханья смутного полно.

 

И этот мир струил таинственные звуки,

Как ветер, как бегущий вал,

Как будто сеятель, подъемля плавно руки,

Над нивой зерна развевал.

 

То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,

Как первый очерк, как пятно,

Где взор художника провидит стан богини,

Готовый лечь на полотно.

 

Из-за куста на нас, худая, вся в коросте,

Косила сука злой зрачок,

И выжидала миг, чтоб отхватить от кости

И лакомый сожрать кусок.

 

Но вспомните: и вы, заразу источая,

Вы трупом ляжете гнилым,

Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,

Вы, лучезарный серафим.

 

И вас, красавица, и вас коснется тленье,

И вы сгниете до костей,

Одетая в цветы под скорбные моленья,

Добыча гробовых гостей.

 

Скажите же червям, когда начнут, целуя,

Вас пожирать во тьме сырой,

Что тленной красоты - навеки сберегу я

И форму, и бессмертный строй.=

Судный День - Падаль (Шарль Бодлер).mp3

Изменено 27 декабря 2012 пользователем Соль88

[Афина]

Теофиль Готье

Костры и могилы

Когда внимали люди лирам,

Скелет ужасный был незрим,

Был человек доволен миром

И ничего не ждал за ним.

 

И труп не осквернял гробницу,

Не в силах тленья побороть,

Не сбрасывал, как багряницу,

С себя сгнивающую плоть.

 

И склеп растреснутый, в котором

Гнездились тысячи червей,

Не открывал смущённым взорам

Собранья брошенных костей.

 

Но на костре, пылавшем бурно,

Щепотка оставалась лишь,

Её скрывала нежно урна

В свою таинственную тишь.

 

Вот всё, что мотылёк сознанья,

Как пыль, бросает на земле,

Всё, что осталось от пыланья,

Когда треножник в полумгле.

 

Среди плюща, цветов, акаций

На белом мраморе идёт

Амуров, эгипанов, граций,

Танцуя, легкий хоровод.

 

Да гений маленький, пожалуй,

Что факел ножкой затушил;

Искусство древнее смягчало

Тревожную печаль могил.

 

И жизнь раскрашивала гробы,

Как люльку, где лежит дитя,

Своими образами, чтобы

Ложились трупы в них, шутя.

 

Дырявый нос и скулы-дуги,

Маскировала смерть свой лик,

Которого бежит в испуге

И сам кошмар, её двойник.

 

Чудовище под тканью тела

Скрывало страшный образ свой,

И взоры девушки несмелой

Так властно влёк эфеб нагой.

 

И только, чтоб склонить к попойке,

На пир, где вождь Трималхион,

Ларв из слоновой кости, бойкий,

Бывал случайно принесён.

 

Дышали боги благодатью

Средь беломраморных небес;

Но уступил Олимп Распятью

И Назареянину Зевс.

 

Был голос: — Умер Пан! — И тени

Простёрлись. — Словно на стене,

Над тягостью земных томлений

Встал белый призрак в тишине.

 

Он чертит погребальный камень

Огромным росчерком руки,

Вдоль стен кладбищенских, как пламень,

Развешивает позвонки.

 

Он поднимает крышку гроба

Своей костлявою рукой,

Круглятся рёбра, дышит злоба

Из рта, из ямины пустой.

 

Со смехом в адский пляс толкает

Сеньоров, пап и королей

И, полных ужаса, бросает

Бойцов с испуганных коней.

 

Он в доме куртизанки бледной

Гримасничает у зеркал,

Он пьёт больных напиток бедный,

Он у скупого ключ украл.

 

Коля зазубренною костью

Ревущих, медленных быков,

За плугом он идёт со злостью

И превращает ниву в ров.

 

Средь приглашённых, неудачный

Пришелец, он твердит своё

И тянет с бледной новобрачной

Подвязку красную её.

 

И каждый миг всё больше банда;

За старцем следом молодой;

Стремительная сарабанда

Бросает в пляску род людской.

 

Фантом идёт походкой тряской,

Танцует и в гудок трубит,

На чёрном фоне белой краской

Гольбейн его изобразит.

 

Когда смеётся жизнь живая,

И он по моде: в кринолин

Расправит саван, улетая, —

Совсем балетный арлекин,

 

Туда, где, от любимой грёзы

Устав, маркизы и Амур,

Принял изысканные позы,

Лежат в капеллах Помпадур.

 

Но скрой очей пустую яму

Ты, клоун, изгрызенный червём,

Ужасной смерти мелодраму

Ты доиграешь нам потом.

 

Вернись античная причуда,

В паросский блещущий убор

Облечь готическое чудо,

Пожри, пожри его костёр.

 

И если вправду мы — статуя

Господня, то её не тронь,

Когда ж обрушилась, ликуя,

Остатки выброси в огонь.

 

Пусть форма вечная взлетает

В тот рай, что ей Господь открыл,

Но пусть и глина не узнает

Стыда и ужаса могил.

 

Загробное кокетство

Когда умру я, пусть положат,

Пока не заколочен гроб,

Слегка румян на бледность кожи,

Белил на шею и на лоб.

 

Хочу, чтоб и в сырой постели,

Как в день, когда он был со мной,

Приветно щеки розовели,

Дразнила мушка под губой.

 

Страшны мне савана объятья,

Пожалуйста, пусть облачат

Меня в муслиновое платье,

Тринадцати воланов ряд.

 

Я в нем была в тот день блаженный,

Когда он подарил мне взор

С улыбкой светлой, и священный

Наряд я прятала с тех пор.

 

Не надо желтых иммортелей,

Ни тканей траурных, ни свеч,

Лишь на подушку от постели,

Всю в кружевах, хочу я лечь.

 

В глухих ночах она видала

Два упоенные лица,

И в темноте гондол считала

Лобзанья наши без конца.

 

И в руки, сложенные кротко,

Такие бледные, без сил,

Опаловые дайте четки,

Что папа в Риме освятил.

 

И там, где нет надежд, ликуя,

Я буду их перебирать,

По ним, как Ave, поцелуи,

Бывало, он любил считать.

 

Игрушки мёртвой

Скончалась маленькая Мэри,

И гроб был узким до того,

Что, как футляр скрипичный, в двери

Под мышкой вынесли его.

 

Ребенка свалено наследство

На пол, на коврик, на матрац.

Обвиснув, вечный спутник детства,

Лежит облупленный паяц.

 

И кукла только из-за палки,

Что в ней запрятана, бодрей;

Как слезы на картоне жалки,

Струясь из бисерных очей.

 

И возле кухни позабытой,

Где лаковых тарелок ряд,

Имеет вид совсем убитый

Бумажных горсточка солдат.

 

И музыкальная шкатулка

Молчит, но если заведут

Ее опять, то странно гулко

В ней вздохи грустные растут.

 

Ах! слышно головокруженье

В мотиве: "Мамочка, не ты ль?"

Печальная, как погребенье,

Звенит "Уланская Кадриль".

 

Как больно сердце замирает

И слезы катятся, когда

Donna è mobile вздыхает

И затихает навсегда.

 

И, погружаясь в сон недужный,

Все спрашиваешь: неужель

Игрушки ангелам не нужны

И гроб обидел колыбель?

Изменено 7 января 2013 пользователем Соль88

[Афина]

Обри Винсент Бёрдслей

[Афина]

Артюр Рембо

Истлевшая душа тогда с душой печальной

Его проклятие почувствуют сильней

И ненависть его, в которой изначально

Скрыт яд убийственный для истинных страстей.

 

Христос! О вечный враг энергии и воли,

Зовущий два тысячелетия туда,

Где женщины бледны, где головные боли

И где дается жизнь для скорби и стыда!

 

 

 

Бал повешенных

На черной виселице сгинув,

Висят и пляшут плясуны,

Скелеты пляшут Саладинов

И паладинов сатаны.

За галстук дергает их Вельзевул и хлещет

По лбам изношенной туфлею, чтоб опять

Заставить плясунов смиренных и зловещих

Под звон рождественский кривляться и плясать.

 

И в пляске сталкиваясь, черные паяцы

Сплетеньем ломких рук и стуком грудь о грудь,

Забыв, как с девами утехам предаваться,

Изображают страсть, в которой дышит жуть.

 

Подмостки велики, и есть где развернуться,

Проворны плясуны: усох у них живот.

И не поймешь никак, здесь пляшут или бьются?

Взбешенный Вельзевул на скрипках струны рвет..

 

Здесь крепки каблуки, подметкам нет износа,

Лохмотья кожаные сброшены навек,

На остальное же никто не смотрит косо,

И шляпу белую надел на черен снег.

 

Плюмажем кажется на голове ворона,

Свисает с челюсти разодранный лоскут,

Как будто витязи в доспехах из картона

Здесь, яростно кружась, сражение ведут.

 

Ура! Вот ветра свист на бал скелетов мчится,

Взревела виселица, как орган, и ей

Из леса синего ответил вой волчицы,

Зажженный горизонт стал адских бездн красней.

 

Эй, ветер, закружи загробных фанфаронов,

Чьи пальцы сломаны и к четкам позвонков

То устремляются, то прочь летят, их тронув:

Здесь вам не монастырь и нет здесь простаков!

 

Здесь пляшет смерть сама... И вот среди разгула

Подпрыгнул к небесам взбесившийся скелет:

Порывом вихревым его с подмостков сдуло,

Но не избавился он от веревки, нет!

 

И чувствуя ее на шее, он схватился

Рукою за бедро и, заскрипев сильней,

Как шут, вернувшийся в свой балаган, ввалился

На бал повешенных, на бал под стук костей.

На черной виселице сгинув,

Висят и пляшут плясуны,

Скелеты пляшут Саладинов

И паладинов сатаны.

[Афина]

Ещё один из так называемых "проклятых поэтов".

 

Стефан Малларме

Подаяние

На, Нищий, но пока, дабы убраться вон,

Иссохшего сосца задёрганное вымя,

Кругляш за кругляшом не выжмешь этот звон,

 

И странного греха задумчивое имя...

Под пылкий рёв фанфар слюнявыми, скорей,

И вдуй, чтобы свилось, хрипливое, своими!

 

Охряпистый болван с подскоком у дверей,

Не хочешь ли нюхнуть щекочущими зелье,

Которое - давай! - кури его, ноздрей.

 

И вдребезги гашиш стеклянное веселье!

В заманчивых вещах узнать известный толк?

И пей свою слюну, счастливый от безделья.

 

С прелестного бедра срывать, быть может, шёлк?

На нищего глядят нарядные красотки,

Шум княжеских кафе пока ещё не смолк.

 

Ты выйдешь, старый бог, с коленцами в походке

И выпустишь струю, урча своим нутром,

И звёзды у тебя тогда зажгутся в глотке!

 

Ты можешь сверх того украсится пером

И засветить свечу дорогою обратной

Святому - разрази меня на месте гром!

 

Не вздумай понимать, что речь мою превратной.

Ты будешь подыхать, я стану глух и слеп.

Поэтому прощай, забудь меня, о брат мой.

 

Смотри же, не купи на эти деньги хлеб!

 

 

Звонарь

На заре с колокольни, когда переливы

Рассыпаются нежно, как звон хрусталя,

Где лопочет младенец и шепчут оливы,

И душистые пахнут лавандой поля,

Над челом звонаря прянет птица пугливо,

Он с лампадой в руке, на латыни скуля,

Воспарив на веревке, канючит тоскливо,

Еле слышимый гул исступленно хуля!

 

Тот звонарь — это я. Жадной ночью туманной,

Оперенный грехом, я звоню в Идеал,

Извлекая в ответ, сквозь дрожащий металл,

 

Только хрипы и хлипы из полости странной.

Сатана! Но однажды и я утомлюсь,

Выну камень из петли — и в ней удавлюсь.

 

 

Окна

Как слабый человек, оставленный в больнице

Среди постылых стен, подъемлет жадный взор

К распятью, что глядит, зевая, как клубится

Зловонный фимиам в банальной складке штор,

И, в корчах распрямив свое гнилое тело,

Он тянется к окну, где буйствует рассвет,

Прильнувши лбом к стеклу, впивать оцепенело

Щетинистым лицом прекрасный, яркий свет,

 

И воспаленный рот, изведав скорбь утраты,

А прежде юный, пить восторг лазурных струй,

И пачкает слюной горячие квадраты,

Вонзая в пустоту блаженный поцелуй,

 

И, презирая смрад кадила и елея,

И время, что течет бессмысленно и зря,

Смотреть через стекло, от радости хмелея,

Как медленно встает кровавая заря,

 

Где золотых галер воздушные армады,

Как лебеди, плывут по пурпурной реке,

Чьи сеют молнии душистые громады

С такой беспечностью в лазурном далеке!

 

Так, оскорбясь, душой, погрязшей в липкой мрази,

Где жрет само себя, вдыхая смрадный чад,

Желанье отыскать ошметки этой грязи

И матери вручить, кормящей своих чад.

 

И я припал к окну в бессилии жестоком,

Чтоб не смотреть вокруг и, в зеркале стекла,

Омытом голубым, как золото, потоком,

Узреть и возомнить из грязного угла:

 

Я — Ангел! Я люблю, я жду, я умираю.

Пусть стекла будут сном, условностью, мечтой,

Что рвется изнутри к возвышенному краю,

Как лучезарный нимб, зажженный Красотой!

 

Но тщетно, этот мир сильней. Его уродство

Низвергнуло меня в блевотину и гной,

И вот, осатанев от мерзости и скотства,

Я зажимаю нос перед голубизной!

 

И, выломав кристалл, измученный, теперь я,

Как оскверненный монстр, ползу на животе,

Чтоб выброситься вниз на крылиях без перьев!

— Рискуя не упасть в бездонной пустоте?

[Афина]

Хотя Верлен, нашедший формулу "проклятые поэты", Лафорга к ним не отнес, - потомки судили иначе.

 

Жюль Лафорг.

Рождество скептика.

Рождественский трезвон, и я один в ночи,

Перо отложено, безбожный стих не кончен...

Воспоминанье, пой! Опять в душе горчит,

И гордость ни к чему... О, громче, память, громче!

 

А где-то там, вдали, собор огни зажег --

И как противиться рождественскому хору?

В нем материнский зов, и просьба, и упрек,

И сердце так щемит, что в голос плакать впору...

 

И долго слушаю колокола в ночи,

Не нужный никому и сам себе помеха.

Мне холодно, темно, а ветер мимо мчит

Земного праздника торжественное эхо.

 

Франсис Вьеле-Гриффен

На заре солнце под лучами колкими

Истекает кровью в серую амфору облака.

Скажи мне, сон его теплый и бражный –

Утолит ли он нашу жажду?

На закате солнце сыплет золото,

Скажи мне, поздно вечером

Соберем ли мы его руками тяжелыми,

Чтоб украсить деву беспечную?

Весна изумруды разбросала сегодня,

Отыщу ли я камни будущим маем,

И всегда ли зима приходит,

Тёмная и злая?

О неужели в мире нет

Чего-то истинно святого:

Улыбки, песни давних лет,

Луча над морем золотого?

Чего-то дорогого нам;

Слезы иль книги незабвенной,

Чела, желанного губам,

Иль крика гордости мгновенной?

Чего-то высшего: стиха

Иль шепота в тиши вечерней,

Пусть - подвига или пусть – греха,

Короны иль венца из терний,

Что для души могло бы быть

Ее душой, ее святыней,

Сияло нам в земной пустыне,

И стоило того, чтоб жить!

[Афина]

Продолжаем. Сегодняшнее настроение - снова Бодлер.

Враг

Моя весна была зловещим ураганом,

Пронзенным кое-где сверкающим лучом;

В саду разрушенном не быть плодам румяным —

В нем льет осенний дождь и не смолкает гром.

 

Душа исполнена осенних созерцаний;

Лопатой, граблями я, не жалея сил,

Спешу собрать земли размоченные ткани,

Где воды жадные изрыли ряд могил.

 

О новые цветы, невиданные грезы,

В земле размоченной и рыхлой, как песок,

Вам не дано впитать животворящий сок!

Все внятней Времени смертельные угрозы:

 

О горе! впившись в грудь, вливая в сердце мрак,

Высасывая кровь, растет и крепнет Враг.

 

Кот.

 

I. Как в комнате простой, в моем мозгу с небрежной

И легкой грацией все бродит чудный кот;

Он заунывно песнь чуть слышную поет;

Его мяуканье и вкрадчиво и нежно.

 

Его мурлыканья то внятнее звучат,

То удаленнее, спокойнее, слабее;

Тот голос звуками глубокими богат

И тайно властвует он над душой моею.

 

Он в недра черные таинственно проник,

Повиснул сетью струй, как капли, упадает;

К нему, как к зелию, устами я приник,

Как строфы звучные, он грудь переполняет.

 

Мои страдания он властен покорить,

Ему дано зажечь блаженные экстазы,

И незачем ему, чтоб с сердцем говорить,

Бесцельные слова слагать в пустые фразы.

 

Тот голос сладостней певучего смычка,

И он торжественней, чем звонких струн дрожанье;

Он грудь пронзает мне, как сладкая тоска,

Недостижимое струя очарованье.

 

О чудный, странный кот! Кто голос твой хоть раз

И твой таинственный напев хоть раз услышит,

Он снизойдет в него, как серафима глас,

Где все утонченной гармониею дышит.

II

От этой шубки черно-белой

Исходит тонкий аромат;

Ее коснувшись, вечер целый

Я благовонием объят.

 

Как некий бог — быть может, фея —

Как добрый гений здешних мест,

Всем управляя, всюду вея,

Он наполняет все окрест.

 

Когда же снова взгляд влюбленный

Я, устремив в твой взор, гляжу, —

Его невольно вновь, смущенный,

Я на себя перевожу;

 

Когда твоих зрачков опалы,

Как два фонарика, горят,

И ты во мгле в мой взгляд усталый

Свой пристальный вперяешь взгляд.

[Tykhon]

По моему мнению, представленные здесь образцы произведений - это примеры декаданса в наиболее чистом виде. В то же время, к жанру декаданса можно отнести и множество других произведений, в том числе и современных. Так, например, многие российские реп-исполнители сегодня создают песни, которые по своему содержанию во многом (а иногда и полностью) подпадают под определение этого жанра.

[Афина]

По моему мнению, представленные здесь образцы произведений - это примеры декаданса в наиболее чистом виде. В то же время, к жанру декаданса можно отнести и множество других произведений, в том числе и современных. Так, например, многие российские реп-исполнители сегодня создают песни, которые по своему содержанию во многом (а иногда и полностью) подпадают под определение этого жанра.

Конечно, ведь здесь прародители жанра.

Насчёт современности, да, согласна, рэп не слушаю, но много рок-групп с подобной тематикой.

Выкладывайте тексты песен и стихи декадентской направленности, особенно современные, будет интересно почитать.

[Tykhon]

Каждое направление, тема, жанр в искусстве имеют право на существование, ведь каждый из них заставляет взглянуть на окружающую действительность по-другому, под другим углом зрения.

Изменено 20 апреля 2013 пользователем Tykhon

[Афина]

Эрнест Доусон

Остатки

Потух огонь, растрачено тепло.

(Таков конец всех песен на земле.)

Вино златое выпито. На дне

Лишь капли, что полыни горше мне.

Здоровье и надежду унесло -

Вслед за любовью канули во мгле.

Лишь призраки со мною до конца -

Из тех, что без души и без лица.

И скучно и тоскливо ждать нам всем,

Когда опустят занавес совсем...

Таков конец всех песен на Земле.

Тому, кто в бедламе

На рваном тюфяке, там, за решеткой ржавой,

Он в нервных пальцах мнет шуршащие пучки

Соломы высохшей и вьет, и рвет венки -

И тешит зрителей невиданной забавой.

О жалкие глупцы! Как вашей мысли здравой

Понять то, что таят горящие зрачки,

Когда вино ночей, затворам вопреки,

Их слезы и восторг венчает звездной славой?

 

Несчастный брат! И мне, коль можно, удели

Полцарства твоего безумного - вдали

От этих, сеющих и жнущих только ветер.

Дороже тленных роз, и здравья, и любви

Унылый твой венок, расцветший в лунном свете,

И одиночества высокие твои.