Рассказы и рассказики

[Айша]

кайииииииф) сразу детство вспомнил

один из любимых рассказов детства и до сих пор)))))

[Айша]

Ель.

 

В лесу стояла чудесная елочка. Место у нее было хорошее, воздуха и света вдоволь, а кругом росли ее подруги постарше - и ели и сосны. Елочке очень хотелось поскорее вырасти; она не замечала ни теплого солнца, ни свежего воздуха, ни крестьянских ребятишек, которые весело перекликались, собирая в лесу землянику и малину; набрав полные кружки или нанизав ягоды, словно бусы, на тонкие прутики, они присаживались под елочкой отдохнуть и говорили:

- Какая хорошенькая елочка! Какая маленькая!

Но деревце и слушать их не хотело.

Прошел год, и у елочки вырос новый кружок веток - мутовка; прошел еще год - прибавилась еще одна. Так, по числу мутовок, можно узнать, сколько лет ели.

- Ах, если б я была такой же рослой, как другие деревья! - вздыхала елочка. - Тогда бы и я широко раскинула свои ветви, а верхушкой заглянула бы далеко-далеко! Птицы вили бы гнезда в моих ветвях, а при ветре я так же важно кивала бы головой, как другие!

И ни солнце, ни пение птичек, ни розовые облака, которые утром и вечером проплывали над ней, не доставляли ей ни малейшего удовольствия.

Стояла зима; все кругом было покрыто ослепительно белым снегом, а по снегу нет-нет да пробегал заяц и даже иногда перепрыгивал через елочку, - вот обидно-то! Прошло еще две зимы, и к третьей деревце подросло уже настолько, что зайцу приходилось обегать его.

"Да, расти, расти и поскорее сделаться большой и старой, что может быть лучше этого!" - думала елочка.

Осенью в лесу появлялись дровосеки и рубили самые большие деревья. Это случалось каждый год. Елочка теперь уже подросла и дрожала от страха, когда на землю с шумом и треском падали огромные деревья. Их очищали от ветвей, и они тогда казались такими голыми, длинными, тонкими! Трудно было узнать их. Потом их укладывали на дровни и увозили из леса.

Куда? Зачем?

Весной, когда прилетели ласточки и аисты, елочка спросила у них:

- Вы не знаете, куда увезли деревья? Вам они не встретились?

Ласточки ничего не знали, но один из аистов подумал, кивнул головой и ответил:

- Да, пожалуй. По пути из Египта я встречал на море много новых кораблей с великолепными высокими мачтами. Должно быть, это и были те деревья. От них пахло елью. Я привез вам поклон от этих важных особ.

- Ах, поскорей бы и мне вырасти да пуститься в плавание по морю. А какое оно, море? На что оно похоже?

- Ну, это долго рассказывать! - буркнул аист и улетел.

- Радуйся своей юности! - говорили елочке солнечные лучи. - Радуйся своему здоровому росту, своей молодой жизни!

И ветер целовал деревце, а роса проливала над ним слезы, но ель этого не ценила.

Перед Рождеством срубили несколько совсем молоденьких елок; некоторые из них были даже меньше нашей елочки, которой так не терпелось поскорее вырасти. Все срубленные деревца были прехорошенькие; их не очищали от ветвей, а прямо уложили на дровни и увезли.

- Куда? - спросила ель. - Они не больше меня; одна даже меньше. И почему на них оставили все ветки? Куда их увезли?

- Мы знаем! Мы знаем! - зачирикали воробьи. - Мы были в городе и заглядывали в окна. Мы знаем, куда их повезли! Они попадут в честь, их так возвеличат, что и описать невозможно! Мы заглядывали в окна и все видели. Их ставили в середине теплой комнаты и украшали чудеснейшими вещами - золочеными яблоками, медовыми пряниками, игрушками и сотнями свечей.

- А потом?.. - спросила ель, дрожа всеми своими ветками. - А потом?.. Что было с ними потом?

- Этого мы не знаем. Но то, что мы видели, было замечательно.

- Может быть, и я вступлю на этот блестящий путь, - радовалась ель. - Это получше, чем плавать по морю. Ах, я просто изнываю от тоски и нетерпения! Хоть бы поскорее пришло Рождество! Теперь и я стала высокой и густой, как те ели, что были срублены в прошлом году. Ах, если б я уже лежала на дровнях! Ах, если б я уже стояла в теплой комнате, разубранная всеми этими прелестными украшениями! А потом что?.. Потом, верно, будет еще лучше, - иначе зачем бы и наряжать меня? Но что же все-таки со мной будет? Ах, как я тоскую и рвусь отсюда! Невмоготу мне! Сама не знаю, что со мной.

- Радуйся нам! - сказали ей воздух и солнечный свет. - Радуйся своей юности и лесному приволью!

Но елочка и не думала радоваться, а все росла да росла. И зиму и лето стояла она в своем темно-зеленом уборе, и каждый, кто видел ее, говорил: "Вот чудесное деревце!"

Подошло Рождество, и елочку срубили первую. Топор глубоко врезался в ее тело, и елочка со стоном упала на землю. Ей стало больно, она слабела и уже не могла думать о своем будущем счастье. Грустно ей было расставаться с родным лесом, с тем уголком, где она выросла, - она знала, что никогда больше не увидит своих милых друзей - кустиков, цветов, а может быть, даже и птичек. Печальный это был отъезд.

Деревце пришло в себя только тогда, когда вместе с другими деревьями очутилось на каком-то дворе и услышало мужской голос:

- Прелестная елочка! Как раз такую мы и хотели.

Явились двое нарядных слуг, взяли елку и внесли ее в огромный, великолепный зал. По стенам здесь висели портреты, а в нише большой кафельной печки стояли китайские вазы со львами на крышках. Повсюду были расставлены кресла-качалки, обитые шелком диваны и большие столы, заваленные книжками с картинками и игрушками "на сотню сотен далеров", - так по крайней мере говорили дети. Елку воткнули в большую бочку с песком, но об этом нельзя было догадаться, потому что бочку обмотали зеленою тканью и поставили на пестрый ковер. Как трепетала елочка! Что-то теперь будет?

Но вот явились слуги и молодые девушки и стали ее наряжать. На ветвях ее повисли набитые сластями маленькие сетки, вырезанные из цветной бумаги, а золоченые яблоки и грецкие орехи, казалось, сами выросли на ветках. Под зеленой хвоей закачались куклы - ни дать ни взять живые человечки; таких елка еще не видывала. Наконец, к ветвям прикрепили сотни маленьких свечек - красных, голубых, белых, а к верхушке - большую звезду из сусального золота. Как это было красиво, неописуемо прекрасно!

Сегодня вечером!

- Как засияет она сегодня вечером! - говорили все.

"Ах, - подумала елка, - хоть бы поскорее настал вечер и зажгли свечки! А что же будет потом? Быть может, другие деревья явятся сюда из леса, чтобы полюбоваться на меня? Быть может, к окошкам подлетят воробьи? А может быть, я укоренюсь в этой кадке и, нарядная, буду стоять здесь и зиму и лето?"

Ах! Что она знала?.. От напряженного ожидания у нее даже заболела кора, а эта боль для дерева так же несносна, как для нас головная.

Но вот зажгли свечи. Что за блеск, что за роскошь! У елки задрожали все ее ветви, и тут одна из свечек подпалила зеленые иглы и пребольно обожгла деревце.

- Ай-яй! - закричали девушки и поспешно затушили огонь.

Теперь елка не смела дрожать. И напугалась же она! Особенно потому, что боялась лишиться хоть малейшего из своих украшений. Весь этот блеск ее просто ошеломил. Но вот двери распахнулись, и ворвалась целая толпа детей, - можно было подумать, что они хотят повалить елку! За ними степенно вошли старшие. Малыши остановились как вкопанные, но лишь на минуту, а затем поднялся такой шум и гам, что в ушах звенело. Дети плясали вокруг елки и поминутно срывали с нее то одно, то другое украшение.

"Что они делают? - испуганно подумала елка. - Что это значит?"

Свечи догорели до самых веток, и их потушили одну за другой, а детям позволили обобрать дерево. Как они на него налетели, только ветки затрещали! Не будь верхушка с золотой звездой крепко привязана к потолку, дети свалили бы елку.

Потом они опять принялись плясать, не выпуская из рук своих чудесных игрушек. Никто больше не смотрел на елку, кроме старой няни, да и та лишь высматривала, не осталось ли где на ветках яблочка или винной ягоды.

- Сказку" Сказку! - закричали дети и потащили к елке маленького толстого человека.

Он уселся под деревом и сказал:

- Вот мы и в лесу! Пусть елка тоже послушает, ей это пойдет на пользу. Но я расскажу только одну сказку. Какую хотите: про Иведе-Аведе или про Клумпе-Думпе, который хоть и свалился с лестницы, но все-таки прославился и добыл себе принцессу?

- Про Иведе-Аведе! - закричали одни.

- Про Клумпе-Думпе! - кричали другие.

Поднялся шум; только елка стояла тихо и думала: "А обо мне забыли? Или никому уже нет дела до меня?"

Да, так оно и было; роль ее кончилась, и никто не обращал на нее внимания.

Толстенький человек рассказал про Клумпе-Думпе, который хоть и свалился с лестницы, но все-таки прославился и добыл себе принцессу.

Дети захлопали в ладоши и закричали:

- Еще, еще!

Они хотели послушать и про Иведе-Аведе, но пришлось удовольствоваться одним Клумпе-Думпе.

Тихо, задумчиво стояла елка, - лесные птицы никогда не рассказывали ничего подобного. "Клумпе-Думпе свалился с лестницы, и все же ему досталась принцесса! Да, вот что бывает на белом свете! - думала елка; она поверила всему, что сейчас услышала, ведь рассказывал такой приятный человек. - Да, да, кто знает! Может быть, и я свалюсь с лестницы, а потом сделаюсь принцессой, - и она с радостью думала о завтрашнем дне; ее опять украсят свечками, игрушками, золотом и фруктами. - Завтра уж я не задрожу! - думала она. - Я хочу как следует насладиться своим великолепием. И завтра я опять услышу сказку про Клумпе-Думпе, а может статься, и про Иведе-Аведе". И деревце смирно простояло всю ночь, мечтая о завтрашнем дне.

Наутро явились слуга и горничная. "Сейчас опять начнут меня украшать!" - подумала елка. Но они вытащили ее из комнаты, поволокли по лестнице и сунули в самый темный угол чердака, куда даже дневной свет не проникал.

"Что же это значит? - думала елка. - Что мне здесь делать? Что я тут увижу и услышу?" И она прислонилась к стене и все думала, думала... Времени на это хватало. Проходили дни и ночи, но к ней не заглядывал никто. Раз только явились люди и поставили на чердаке большие ящики. Деревце стояло в стороне, и о нем, казалось, забыли.

"На дворе зима! - думала елка. - Земля затвердела и покрылась снегом: значит, нельзя снова посадить меня в землю, вот и придется простоять под крышей до весны. Как это умно придумано! Какие люди добрые! Если бы только здесь не было так темно и так невыносимо пусто!.. Даже зайчиков нет ни единого... А в лесу-то как было весело! Кругом снег, а по снегу зайчики скачут. Вот хорошо было!.. Даже когда они через меня прыгали, хоть это меня и сердило. А здесь так одиноко".

- Пи-пи! - пискнул вдруг мышонок и выскочил из норки; за ним еще один, маленький. Они принялись обнюхивать деревце и шмыгать меж его ветвями.

- Ну и холод здесь! - пищали мышата. - Было бы потеплее, совсем бы хорошо было. Правда, старая елка?

- Вовсе я не старая! - отвечала елочка. - Есть много деревьев постарше меня.

- Откуда ты и что ты знаешь? - спросили мышата; они были очень любопытны. - Расскажи нам, где самое лучшее место на земле? Ты была там? Была ты когда-нибудь в кладовой, где на полках лежат сыры, а под потолком висят окорока и где можно плясать на сальных свечках? Войдешь туда тощим, а выйдешь толстым.

- Нет, такого места я не знаю, - ответила елка. - Но я знаю лес, где светит солнце и поют птицы. И она рассказала им о своей юности.

Мышата никогда не слыхали ничего подобного и удивились.

- Как же ты много видела! - запищали они. - Как ты была счастлива!

- Счастлива? - повторила елка и вспомнила то время, о котором только что говорила. - Да, пожалуй, тогда мне жилось неплохо!

Затем она рассказала им про тот сочельник, когда ее разукрасили пряниками и свечками.

- Ого! - запищали мышата. - До чего же ты была счастлива, старая елка!

- Я совсем не старая! - возразила елка. - Меня взяли из лесу только этой зимой. Я в самой поре. Я едва успела вырасти.

- Как ты чудесно рассказываешь! - воскликнули мышата и на следующую ночь привели с собой еще четырех, которым тоже было интересно послушать елку. А сама она чем больше рассказывала, тем яснее вспоминала свое прошлое, и ей казалось, что она пережила много хороших дней.

- Но они же вернутся. Вернутся! Вот и Клумпе-Думпе упал с лестницы, а принцесса все-таки ему досталась. Может быть, и я сделаюсь принцессой!

Тут деревце вспомнило красивую березку, что росла в лесной чаще неподалеку от него. Настоящая красавица принцесса!

- Кто это Клумпе-Думпе? - спросили мышата.

И ель рассказала им эту сказку; она запомнила ее от слова до слова. Мышата прыгали чуть не до самой верхушки дерева, в таком они были восторге. На следующую ночь явилось еще несколько мышей, а в воскресенье даже две крысы. Крысам сказка вовсе не понравилась, что очень огорчило мышат, но теперь и они восхищались ею меньше, чем в первый раз.

- Вы только одну это историю и знаете? - спросили крысы.

- Только, - ответила ель. - Я слышала ее в счастливейший вечер своей жизни; впрочем, тогда я еще не понимала, что он - счастливейший.

- Очень нудная история. А не знаете вы сказки про жир или сальные свечки? Про кладовую?

- Нет, - ответило деревце.

- Ну, счастливо оставаться! - сказали крысы и ушли.

Мышата тоже разбежались. И ель вздохнула:

- Как приятно было, когда резвые мышата сидели вокруг меня и слушали мои рассказы! Но вот и этому конец... Ну, уж теперь я своего не упущу и, когда меня отсюда вынесут, повеселюсь всласть!

Но не так скоро это случилось.

Однажды утром явились люди прибрать чердак. Вытащили ящики, а за ними и елку. Сначала ее довольно грубо бросили на пол, потом слуга поволок ее по лестнице вниз.

"Ну, теперь для меня начинается новая жизнь!" - подумала елка.

И правда, повеяло свежим воздухом, блеснуло солнце - ель очутилась на дворе. Все это произошло так быстро, вокруг было столько нового, столько интересного, что она не успела даже взглянуть на себя. Двор примыкал к саду, а в саду все зеленело и цвело. Через изгородь перевешивались свежие благоухающие розы, цвели липы, ласточки летали туда-сюда и щебетали:

- Квир-вир-вит! Мой супруг возвратился!

Но к елке это не относилось.

- Теперь и я заживу! - обрадовалась елка и расправила свои ветки. Увы, как они поблекли и пожелтели!

Деревце лежало в углу двора, в крапиве и сорной траве. На верхушке его все еще поблескивала золотая звезда.

Во дворе весело играли те самые ребятишки, что на святках плясали вокруг елки и так ей радовались. Один малыш увидел вдруг звезду и сорвал ее с деревца.

- Смотри-ка, что уцелело на этой паршивой старой елке! - крикнул он и наступил на ее ветви; ветви хрустнули.

Ель взглянула на молодое, свежее цветенье в саду, потом на себя и пожалела, что не осталась в темном углу на чердаке. Вспомнились ей и молодость, и лес, и веселый сочельник, и мышата, жадно слушавшие сказку про Клумпе-Думпе...

- Все прошло, все прошло! - сказала бедная елка. - И почему я не радовалась, пока было время? А теперь... все прошло, все прошло!

Слуга принес топор и изрубил елку на куски, - вышла целая связка растопок. Как жарко запылали они под большим котлом! Дерево глубоко, глубоко вздыхало, и эти вздохи были похожи на негромкие выстрелы. Прибежали дети и уселись перед огнем, каждый выстрел они встречали веселым криком: "Пиф! Паф!" А ель, тяжело вздыхая, вспоминала ясные летние дни и звездные зимние ночи в лесу, веселый сочельник и сказку про Клумпе-Думпе, единственную сказку, которую ей довелось услышать и которую она умела рассказывать... И вот, наконец, она сгорела.

Мальчики опять играли во дворе; на груди у младшего блестела та самая золотая звезда, которая украшала елку в счастливейший вечер ее жизни. Этот вечер миновал, елке пришел конец, - пришел конец и нашей сказке. Конец, конец! Всему на свете приходит конец!

 

© Ганс Христиан Андерсен

1844, 1846 гг.

Перевод с датского А.В. Ганзен

[Айша]

Живая шляпа.

 

Шляпа лежала на комоде, котенок Васька сидел на полу возле комода, а Вовка и Вадик сидели за столом и раскрашивали картинки. Вдруг позади них что-то плюхнулось - упало на пол. Они обернулись и увидели на полу возле комода шляпу.

Вовка подошел к комоду, нагнулся, хотел поднять шляпу - и вдруг как закричит:

- Ай-ай-ай! - и бегом в сторону.

- Чего ты? - спрашивает Вадик.

- Она жи-жи-живая!

- Кто живая?

- Шля-шля-шля-па.

- Что ты! Разве шляпы бывают живые?

- По-посмотри сам!

Вадик подошел поближе и стал смотреть на шляпу. Вдруг шляпа поползла прямо к нему. Он как закричит:

- Ай! - и прыг на диван. Вовка за ним.

Шляпа вылезла на середину комнаты и остановилась. Ребята смотрят на нее и трясутся от страха. Тут шляпа повернулась и поползла к дивану.

- Ай! Ой! - закричали ребята.

Соскочили с дивана - и бегом из комнаты. Прибежали на кухню и дверь за собой закрыли.

- Я у-у-хо-хо-жу! - говорит Вовка.

- Куда?

- Пойду к себе домой.

- Почему?

- Шляпы бо-боюсь! Я первый раз вижу, чтоб шляпа по комнате ходила.

- А может быть, ее кто-нибудь за веревочку дергает?

- Ну, пойди посмотри.

- Пойдем вместе. Я возьму клюшку. Если она к нам полезет, я ее клюшкой тресну.

- Постой, я тоже клюшку возьму.

- Да у нас другой клюшки нет.

- Ну, я возьму лыжную палку.

Они взяли клюшку и лыжную палку, приоткрыли дверь и заглянули в комнату.

- Где же она? - спрашивает Вадик.

- Вон там, возле стола.

- Сейчас я ее как тресну клюшкой! - говорит Вадик. - Пусть только подлезет ближе, бродяга такая!

Но шляпа лежала возле стола и не двигалась.

- Ага, испугалась! - обрадовались ребята. - Боится лезть к нам.

- Сейчас я ее спугну, - сказал Вадик.

Он стал стучать по полу клюшкой и кричать:

- Эй ты, шляпа!

Но шляпа не двигалась.

- Давай наберем картошки и будем в нее картошкой стрелять, - предложил Вовка.

Они вернулись на кухню, набрали из корзины картошки и стали швырять ее в шляпу" Швыряли, швыряли, наконец Вадик попал. Шляпа как подскочит кверху!

- Мяу! - закричало что-то. Глядь, из-под шляпы высунулся серый хвост, потом лапа, а потом и сам котенок выскочил.

- Васька! - обрадовались ребята.

- Наверно, он сидел на полу, а шляпа на него с комода упала, - догадался Вовка.

Вадик схватил Ваську и давай его обнимать!

- Васька, миленький, как же ты под шляпу попал?

Но Васька ничего не ответил, Он только фыркал и жмурился от света.

© Н.Н. Носов

[Айша]

Волшебное слово.

 

Маленький старичок с длинной седой бородой сидел на скамейке и зонтиком чертил что-то на песке.

- Подвиньтесь, - сказал ему Павлик и присел на край.

Старик подвинулся и, взглянув на красное, сердитое лицо мальчика, сказал:

- С тобой что-то случилось?

- Ну и ладно! А вам-то что? - покосился на него Павлик.

- Мне ничего. А вот ты сейчас кричал, плакал, ссорился с кем-то...

- Ещё бы! - сердито буркнул мальчик.- Я скоро совсем убегу из дому. - Убежишь?

- Убегу! Из-за одной Ленки убегу.- Павлик сжал кулаки. - Я ей сейчас чуть не поддал хорошенько! Ни одной краски не даёт! А у самой сколько!

- Не даёт? Ну, из-за этого убегать не стоит.

- Не только из-за этого. Бабушка за одну морковку из кухни меня прогнала... прямо тряпкой, тряпкой...

Павлик засопел от обиды.

- Пустяки! - сказал старик. - Один поругает, другой пожалеет.

- Никто меня не жалеет! - крикнул Павлик.-Брат на лодке едет кататься, а меня не берёт. Я ему говорю: "Возьми лучше, всё равно я от тебя не отстану, вёсла утащу, сам в лодку залезу!"

Павлик стукнул кулаком по скамейке. И вдруг замолчал.

- Что же, не берёт тебя брат?

- А почему вы всё спрашиваете? Старик разгладил длинную бороду:

- Я хочу тебе помочь. Есть такое волшебное слово...

Павлик раскрыл рот.

- Я скажу тебе это слово. Но помни: говорить его надо тихим голосом, глядя прямо в глаза тому, с кем говоришь. Помни- тихим голосом, глядя прямо в глаза...

- А какое слово?

Старик наклонился к самому уху мальчика. Мягкая борода его коснулась Павликовой щеки. Он прошептал что-то и громко добавил:

- Это волшебное слово. Но не забудь, как нужно говорить его.

- Я попробую, - усмехнулся Павлик,- я сейчас же попробую. - Он вскочил и побежал домой.

Лена сидела за столом и рисовала. Краски - зелёные, синие, красные - лежали перед ней. Увидев Павлика, она сейчас же сгребла их в кучу и накрыла рукой.

"Обманул старик! - с досадой подумал мальчик. - Разве такая поймёт волшебное слово!.."

Павлик боком подошёл к сестре и потянул её за рукав. Сестра оглянулась. Тогда, глядя ей в глаза, тихим голосом мальчик сказал:

- Лена, дай мне одну краску... пожалуйста...

Лена широко раскрыла глаза. Пальцы её разжались, и, снимая руку со стола, она смущённо пробормотала:

- Ка-кую тебе?

- Мне синюю, - робко сказал Павлик. Он взял краску, подержал её в руках, походил с нею по комнате и отдал сестре. Ему не нужна была краска. Он думал теперь только о волшебном слове.

"Пойду к бабушке. Она как раз стряпает. Прогонит или нет?"

Павлик отворил дверь в кухню. Старушка снимала с противня горячие пирожки.

Внук подбежал к ней, обеими руками повернул к себе красное морщинистое лицо, заглянул в глаза и прошептал:

- Дай мне кусочек пирожка... пожалуйста.

Бабушка выпрямилась.

Волшебное слово так и засияло в каждой морщинке, в глазах, в улыбке.

- Горяченького... горяченького захотел, голубчик мой! - приговаривала она, выбирая самый лучший, румяный пирожок.

Павлик подпрыгнул от радости и расцеловал её в обе щеки.

"Волшебник! Волшебник!" - повторял он про себя, вспоминая старика.

За обедом Павлик сидел притихший и прислушивался к каждому слову брата. Когда брат сказал, что поедет кататься на лодке, Павлик положил руку на его плечо и тихо попросил:

- Возьми меня, пожалуйста. За столом сразу все замолчали. Брат поднял брови и усмехнулся.

- Возьми его, - вдруг сказала сестра. - Что тебе стоит!

- Ну, отчего же не взять? - улыбнулась бабушка. - Конечно, возьми.

- Пожалуйста, - повторил Павлик. Брат громко засмеялся, потрепал мальчика по плечу, взъерошил ему волосы:

- Эх ты, путешественник! Ну ладно, собирайся!

"Помогло! Опять помогло!"

Павлик выскочил из-за стола и побежал на улицу. Но в сквере уже не было старика. Скамейка была пуста, и только на песке остались начерченные зонтиком непонятные знаки.

© В.А. Осеева

[Гость Себастьян Козюлькин]

ВЕЧНОСТЬ В КУЛОНЕ

 

Старик сидел на скамейке и кормил голубей,. Дряхлые дрожащие руки доставали из бумажного пакета крошеные сухари и вяло бросали на землю. Корм сыпался под ноги, и осмелевшие птицы склёвывали крошки прямо с ботинок. Старик явно находился в состоянии полудрёмы, голова то и дело опускалась на грудь, а рука зависала в воздухе, ожидая команды. Издали он выглядел одиноким, бедным и больным – самое лучшее состояние, чтобы встретить смерть. Не так обидно умирать. Смерть уже стояла, занеся косу, но что-то её сдерживало, и она замерла в нерешительности. А старик всё крошил и крошил под ноги хлеб. Сразу бросилось в глаза, что у него на шее не было кулона-душеловки.

Мне нравится общаться со стариками: житейская мудрость накладывается на непосредственность маразма, выдавая совершенно потрясающие умозаключения.

Я сел рядом. Голуби проигнорировали меня, и продолжали толкаться и клевать ботинки. Старик тоже не обратил на меня внимания. Скорее всего, он не нуждался в собеседнике. «Почему у него нет душеловки?», - думал я. Её носят даже младенцы. Сложно найти человека, у которого не было бы этой штуковины. Хотя многим она может пригодиться очень не скоро, но её всё равно надевают. На всякий случай. Мало ли что – попал под колёса, на голову свалился горшок с геранью, или просто остановилось сердце. Первые душеловки стоили целое состояние, но сейчас, когда их запустили в массовое производство, можно купить в любой аптеке за гроши.

А эта развалина ведёт себя столь беспечно.

- Вы тоже будете задавать мне глупые вопросы? – не глядя на меня, спросил старик. Его голос напоминал звуки расстроенной виолончели.

- Ну, в общем-то, хотел, - ответил я. – Странно видеть пожилого человека без медальона. Есть, конечно, глупцы, протестующие против вечной жизни, но подходя к определённому жизненному рубежу, все они пересматривают свои позиции.

- Вечная жизнь, - проскрипел старик, - кому она нужна?

- Как кому? Не знаю ни одного человека, который бы отказался жить вечно.

- Теперь знаете. Это я.

Он высыпал последние крошки, вытряхнул пакет и повернулся ко мне. Его лицо было изъедено морщинами, глаза слезились, а впавшие губы выдавали отсутствие зубов.

- Зачем мне вечная жизнь? Я доволен тем, что прожил и уже устал жить. Представьте, как устану, если буду жить вечно. Я согласен никогда не умирать, но совсем не так…не так, как вы.

- Почему? Другая жизнь, в другом теле, без болезней, голода, нищеты, и главное – без боязни умереть, - возразил я.

- Разве это тело, - вздохнул старик.

Что ему не нравится? Моё новое тело не нужно кормить и одевать, оно прекрасно обходится без дома, мебели и бытовой техники, оно не болеет, ничего не потребляет и не загрязняет окружающую среду углекислым газом и фекалиями. И поэтому я стал свободным от всех условностей, заставляющих человека сгорать на работе и пылится в быту. И, плюс к этому, владея всеми пятью чувствами, могу полноценно наслаждаться жизнью. Да что там пятью, мои возможности безграничны, я просто не успел ещё разобраться во всём. Главное, что тело это неистребимо. И все катаклизмы, катастрофы, армагеддоны и апокалипсисы не страшны и не опасны.

При жизни я не отличался красотой: фигура не спортивная, на лице не переводились угри, и волосы были рыжие и редкие. Я не стал выбирать из стандартного набора тел, а создал новое тело сам. Редко кто возится с настройками, но я потратил почти месяц, зато сейчас всем доволен. Я выделяюсь из толпы, на меня оборачиваются женщины, и, главное - нравлюсь себе.

- Что вас не устраивает в моём теле?

- То, что это не тело. Это комбинация цифр, голограмма, видимость, оно же не материально. По сути, его нет. Оно всего лишь плод вашей фантазии. Я не понимаю, как это возможно.

- Если честно, я тоже. Не обязательно знать принцип работы электричества, чтобы пользоваться утюгом. Думаю, даже те, кто додумался до душеловок, не понимают сути открытия. Но разве это важно? Вы же меня видите? Слышите? Даже можете потрогать. И я почувствую ваше прикосновение. И слышу ваш голос. Что ещё нужно? И, поскольку моё тело нематериально, оно бессметно. Даже, если погибнет Вселенная, я буду жить. Бесконечно.

Я нарисовал в воздухе лежащую на боку восьмёрку.

- Вы верите в Бога? – спросил старик.

- В Бога? Подождите…Бог…это такой злобный обанкротившийся старикашка с бородой и манией величия? Он уже не актуален. Святой Пётр отправлен на пенсию, замок на вратах Рая заржавел, и больше нет никаких очередей. Зачем мне верить в Бога? Что такое вера? Зачем мне вера? Мне достаточно того, в чём я убеждён. Если даже Бог где-то и существует, то наши пути разошлись. А почему вы спрашиваете?

После появления душеловок религия сошла на нет. Уже никто не боялся геенны огненной и не стремился в рай. Рай был здесь, на земле. Всего за несколько монет каждый мог купить себе билет в вечную жизнь без всяких обязательств. Церкви, секты и конфессии лопнули, как мыльный пузырь, устроив, конечно, акции протеста, которые не привели ни к чему, кроме массовых беспорядков, устроенных агонизирующими фанатиками и религиозными функционерами, оставшимися не у дел. Но народ их не поддержал, сменив крестики на кулоны-душеловки. Никто не хотел рисковать, выбирая между «авось» и «наверняка». Попы предвещали конец света, как только человечество отвернётся от Бога, падение нравов и хаос, но их прогнозы не оправдались. Люди, перестав бояться смерти, радикально пересмотрели взгляды на жизнь. Войны потеряли смысл, преступность практически сошла на нет, все заболели филантропией и любовью к ближнему, чего так и не смогла добиться религия. Жизнь в материальном теле стала рассматриваться, как переходный этап, который хотелось запомнить с самой лучшей стороны. Никто не стремился к богатству, власти и величию. Этот феномен не смогли объяснить философы, социологи и прочие никому не нужные специалисты. Просто все хотели прожить отмерянные им годы максимально счастливо перед тем, как умереть и стать бессмертным. И Бог к этому не имел никакого отношения.

- Так что там с Богом? – снова спросил я старика, который, как мне показалось, потерял ниточку разговора.

- Ах, с Богом…да нет, просто спросил. Что вы знаете о Рае?

- Всё знаю. Я живу в раю, - я понял его вопрос, но хотелось немного подразнить старика.

- Я о настоящем Рае. О Библейском, куда попадают души праведников.

- Об этом ничего не знаю. Ну, там классно, ангелы с арфами и скучная компания.

- Не это главное. Главное – любовь Господа. Вас кто-нибудь любит?

Я задумался. Любовь. Слово, ничего не значащее для меня. Раньше, до смерти, я любил. Это точно. Да, меня захватывали чувства, страсти, бессонные ночи, свидания, поцелуи, нежные слова, даже ревность и горечи расставаний. Наверное, это были самые счастливые моменты в жизни. Но сейчас я настолько самодостаточен, что мне это не нужно. Но, в принципе, я бы не отказался испытать любовь ещё раз. А может, и не раз. Так, для разнообразия.

- Любовь – чувство, присущее незрелой личности. Для меня это пустой звук, как и ваш Бог. Так вы мечтаете попасть в рай? Знаете, где я побывал? На дне Марианской впадины, где живут неведомые чудовища, в жерле вулкана, на Марсе, на Плутоне, в самом центре Солнца. Вот собираюсь отправиться куда-нибудь подальше, в другие Галактики. Мечтаю найти обитаемую планету. Я уверен, что где-то ещё есть разумная жизнь. Но всё не соберусь: то учу очередной язык, то осваиваю игру на фортепиано, то учусь фехтовать. У меня теперь масса свободного времени, но до дальних путешествий руки не доходят. А что там в раю? Стриженые газоны, на которых пасутся антилопы и львы? И что дальше?

- Рай – это место, где не устаёшь от вечной жизни. А вы попали в капкан, из которого уже не выбраться. Когда-нибудь захочется всё изменить, а вы даже застрелиться не сможете.

- Зачем мне что-то менять? Я теперь стал богом. Богом для самого себя. И я прекрасно могу любить сам себя в своём раю.

Старик устало вздохнул. Наверное, я не оригинален, и мои доводы он слышал уже не раз.

- Когда я был прыщавым юнцом, я тоже, бывало, любил сам себя. Но это прошло, как только я встретил свою любовь. А у вас это не пройдёт. Никогда. Вам предстоит вечно заниматься… Простите, мне пора.

Он встал, сжал в руке трость, и пошёл, скрючившись и шаркая ногами.

Пройдя несколько шагов, старик оглянулся и сказал:

- И вы никогда не побываете в Раю. И никогда не узнаете, что там. А любовь никогда не заменят никакие планеты и Марианские впадины. Счастливо оставаться.

Все мои аргументы остались при мне, как козыри на руках после того, как игра закончена, и я проиграл. Ну и ладно. С чего бы это мне распинаться перед незнакомым маразматиком. Я сидел, пока он не скрылся из виду. Странный человек. Мне было его немного жаль, но он сам выбрал свой путь.

Я поднялся в воздух и парил над парком, пока не вспомнил, что сегодня обещал быть на пляже в Копакабане, чтобы сразиться в волейбол с пока ещё смертными. Время не поджимало, и я решил не переноситься сразу, а пролететь над океаном.

Я летел, любуясь слепящей бирюзой, чёрными спинами резвящихся дельфинов и косяками рыб, белоснежными облаками над горизонтом. И всё не мог выбросить из памяти этого безумного старикашку с его Раем. Несмотря на все метаморфозы, произошедшие со мной после смерти, я всё же оставался человеком. А человеку, сколько ни дай – всё мало. Получив весь мир, всё равно будешь искать что-то ещё, чего у тебя нет, и чего не хватает для самого полного счастья. И чем недоступнее это что-то, тем больше оно будет будоражить ум и не давать покоя. Теперь я понимал, что мысли о Рае и любви Господней будут преследовать меня, как назойливая мелодия, то и дело всплывая в памяти. Главное, чтобы это не переросло в навязчивую идею. И зачем я только подсел к этому безумцу?

©goos

[Айша]

КОТ-РЫБОЛОВ

 

Пошёл как-то Кот на речку рыбу ловить и у самой опушки Лису встретил.

Помахала Лиса пушистым хвостом и говорит медовым голоском:

— Здравствуй, кум-куманёк, пушистый коток! Вижу, рыбку ловить собрался?

— Да вот хочу котятам моим рыбки принести.

Лиса глаза опустила и совсем тихо спрашивает:

— Может быть, ты и меня рыбкой угостишь? А то всё куры да утки…

Усмехнулся Кот:

— Так и быть. Первую рыбку тебе отдам.

— Уж не знаю, как тебя благодарить.

— Ладно, ладно.

Пошёл Кот дальше, а Лиса за ним вприпрыжку бежит и про себя шепчет:

— Первая рыбка моя, первая рыбка моя!..

А тут из-за ствола мохнатой ели вышел им навстречу большой лохматый Серый Волк.

— Здорово, браток! — прохрипел Волк. — На рыбалку топаешь?

— Да вот, хочу котятам…

— Ну а мне… рыбёшки подбросишь, браток? А то всё козы да овцы, козлы да бараны… Мне бы чего-нибудь постненького!

Усмехнулся Кот:

— Ну ладно. Первая рыбка Лисе, а вторая — тебе!

— Молодец, браток! Спасибо!

— Ладно, ладно.

И все пошли дальше, к реке поближе. Шагает Кот по лесу, за ним Лиса вприпрыжку бежит, про себя шепчет: «Первая рыбка моя, первая рыбка моя!»

Волк позади ковыляет, бормочет:

— А вторая моя! А вторая моя!

Вдруг из самой чащи вышел Медведь.

Увидел Кота с удочкой, как заревёт:

— Эй, сынок! Ты что — рыбу ловить?

— Вот хочу котятам…

— Слушай, сынок, неужели мне, старику, рыбы не дашь? Я ведь до смерти люблю рыбу-то! А то всё быки да коровы, с рогами да копытами…

Кот усмехнулся в усы, говорит:

— Первую рыбку я Лисе обещал, вторую Волку, а тебе уж третья будет.

— Пусть третья, только чтоб самая большая!

— Ладно.

И все дальше пошли, к реке поближе.

Впереди Кот шагает, за ним Лиса вприпрыжку бежит, за Лисой Волк крадётся, позади всех Медведь вперевалку топает.

— Первая рыбка — чур, моя! — шепчет лиса.

— А вторая — моя… — бормочет Волк.

— А третья — вот такая — моя! — рычит Медведь.

Так и пришли все к реке.

Снял с себя Кот мешок, рядом ведёрко поставил, стал удочку разматывать. Лиса, Волк и Медведь в кустах неподалёку устроились: своей доли улова дожидаются.

Насадил Кот на крючок червяка, закинул удочку, уселся поудобнее и на поплавок уставился.

Приятели в кустах тоже с поплавка глаз не сводят. Ждут.

Лиса шепчет:

— Ловись, рыбка, большая и маленькая…

И вдруг поплавок дрогнул.

Лиса ахнула:

— Ах, моя рыбка клюёт!

Поплавок на воде заплясал, запрыгал; от него круги во все стороны побежали.

— Дёргай! Дёргай! Тащи мою рыбку! — закричала Лиса.

Испугался Кот — дёрнул. Сверкнула серебром рыбка и с плеском ушла под воду.

— Сорвалась! — прохрипел Волк. — Поторопилась, глупая, крик подняла… Ну, теперь моя очередь! Моя-то уж не сорвётся!

Насадил Кот на крючок нового червяка и снова закинул удочку.

Потирает Волк лапы, приговаривает:

— Ловись, рыбка, большая и крупная… Ловись…

Тут как раз поплавок вздрогнул и пошёл гулять по воде. Кот удилище уже в лапку забрал.

— Не дёргай! — рычит Волк. — Дай рыбе покрепче зацепиться.

Отпустил Кот удочку, а поплавок вдруг сразу остановился.

— Вот теперь тащи! — скомандовал Волк.

Кот дёрнул удочку — на конце лески голый крючок болтается.

— Дождался, — хихикнула Лиса. — Твоя рыбка всего червяка объела!

Кот насадил на крючок нового червяка и в третий раз закинул удочку.

— Ну, теперь тихо! — рявкнул Медведь. — Если мою рыбку спугнёте — я вам!.. Вот она!!!

Поплавок весь ушёл под воду, леска как струна натянулась: вот-вот оборвётся…

— Хо-хо! — радуется Медведь. — Это моя! Как наказывал, самая большая!

Кот еле-еле на берегу держится: рыбина, того и гляди, его в воду стащит.

Вот из воды уже показалась страшная, усатая морда…

Вот так сом!

— Я первая, это моя!.. Не дам!!! — вдруг взвизгнула Лиса и кинулась в реку.

— Не-е-е-ет, шалишь… Моя будет! — зарычал Волк и нырнул вслед за Лисой.

Медведь на берегу ревёт во всё горло:

— Ограбили!.. Разбойники!..

А в воде уже бой идёт: Волк и Лиса друг у друга рыбу выдирают.

Медведь не долго думал и с разбегу тоже бултыхнулся в воду.

Вода в реке как в котле кипит. То и дело наверх чья-нибудь голова вынырнет: то лисья, то волчья, то медвежья. Из-за чего дерутся — неизвестно. Рыба-то уже давно уплыла.

Усмехнулся Кот в усы, смотал удочку и пошёл другое место искать. Где поспокойнее.

 

Владимир Григорьевич Сутеев

[Айша]

КТО СКАЗАЛ «МЯУ»?

 

Щенок спал на коврике около дивана.

Вдруг сквозь сон он услышал, как кто-то сказал:

— Мяу!

Щенок поднял голову, посмотрел — никого нет.

«Это, наверно, мне приснилось», — подумал он и улёгся поудобнее.

И тут кто-то опять сказал:

— Мяу!

— Кто там?

Вскочил Щенок, обежал всю комнату, заглянул под кровать, под стол — никого нет!

Влез на подоконник, увидел — за окном во дворе гуляет Петух.

«Вот кто не дал мне спать!» — подумал Щенок и побежал во двор к Петуху.

— Это ты сказал «мяу»? — спросил Щенок Петуха.

— Нет, я говорю… Петух захлопал крыльями и закричал: — Ку-ка-ре-ку-у-у!

— А больше ты ничего не умеешь говорить? — спросил Щенок,

— Нет, только «кукареку», — сказал Петух.

Щенок почесал задней лапой за ухом и пошёл домой…

Вдруг у самого крыльца кто-то сказал:

— Мяу!

«Это тут!» — сказал себе Щенок и быстро начал рыть под крыльцом всеми четырьмя лапами.

Когда он вырыл большую яму, оттуда выскочил маленький серый Мышонок.

— Ты сказал «мяу»? — строго спросил его Щенок.

— Пи-пи-пи , — запищал Мышонок. — А кто так сказал?

— Кто-то сказал «мяу»…

— Близко? — заволновался Мышонок.

— Вот здесь, совсем рядом, — сказал Щенок.

— Мне страшно! Пи-пи-пи! — запищал Мышонок и юркнул под крыльцо.

Щенок задумался.

Вдруг около собачьей конуры кто-то громко сказал:

— Мяу!

Щенок обежал вокруг конуры три раза, но никого не нашёл. В конуре кто-то зашевелился…

«Вот он! — сказал себе Щенок. — Сейчас я его поймаю…» Он подкрался поближе…

Навстречу ему выскочил огромный лохматый Пёс.

— Р-р-р-р! — зарычал Пёс.

— Я… я хотел узнать…

— Р-р-р-р!

— Это вы сказали… «мяу»? — прошептал Щенок, поджимая хвостик.

— Я? Ты смеёшься, Щенок!

Со всех ног бросился Щенок в сад и спрятался там под кустом.

И тут, прямо над его ухом, кто-то сказал:

— Мяу!

Щенок выглянул из-под куста. Прямо перед ним, на цветке, сидела мохнатая Пчела.

«Вот кто сказал «мяу»! — подумал Щенок и хотел схватить её зубами.

— З-з-з-з! — прожужжала обиженная Пчела и больно ужалила Щенка в кончик носа.

Завизжал Щенок, побежал, а Пчела за ним!

Летит и жужжит:

— Уж-ж-жалю! Уж-ж-жалю!

Подбежал Щенок к пруду — и в воду!

Когда он вынырнул, Пчелы уже не было.

И тут опять кто-то сказал:

— Мяу!

— Это ты сказала «мяу»? — спросил Щенок Рыбу, которая проплывала мимо него.

Рыба ничего не ответила, махнула хвостом и исчезла в глубине пруда.

— Ква-ква-ква! — засмеялась Лягушка, сидевшая на листе лилии. — Разве ты не знаешь, что рыбы не говорят?

— А может быть, это ты сказала «мяу»? — спросил Щенок Лягушку.

— Ква-ква-ква! — засмеялась Лягушка. — Какой ты глупый! Лягушки только квакают.

И прыгнула в воду.

Пошёл Щенок домой мокрый, с распухшим носом.

Грустный, улёгся он на коврике около дивана.

И вдруг услышал:

— Мяу!!!

Он вскочил — на подоконнике сидела пушистая полосатая Кошка.

— Мяу! — сказала Кошка.

— Ав-ав-ав! — залаял Щенок, потом вспомнил, как рычал мохнатый Пёс, и зарычал: — Р-р-р-р!

Кошка изогнулась, зашипела: «Ш-ш-ш!», зафыркала: «Фыр-фыр!» — и выпрыгнула в окно.

Вернулся Щенок на свой коврик и улёгся спать.

Он теперь знал, кто сказал «мяу».

 

Владимир Григорьевич Сутеев

[Айша]

Когда идет дождь

 

Что происходит с городом, когда идет дождь?!...

Он становиться одиноким и таким опустевшим, что даже немного обидно…

Никогда не бывает таким безлюдным!!! Но именно когда идет дождь он пустеет!

Становиться легче дышать! Этот свежий запах холодного ветра, когда воздух напитан этим спокойствием! Россыпь капель на густой листве, словно стразы, разбросаны по всем веткам деревьев! Душная пыль, царящая каждый день в воздухе, поднятая сотнями ног и машин, раскаленный солнцем асфальт, все превратиться в лужи!! В которых, будет отражаться как на ладони, весь город и его суета. Лишь некий прохожий нарушит зеркальную гладь, наступив неуклюже ботинком!!!

И поплывут, волнами серые облака, вышки домов, макушки деревьев!!! В этих зеркалах всегда можно разглядеть обратную сторону нашей жизни!!! И бесконечно плывущие караваны облаков!! Капля за каплей, собирая воду!

В соседнем подъезде, пережидает дождь пара. Парень крепко прижимает девушку рукой к себе. Она обнимает его, опустив голову на плечи. Чувствует запах его мокрых, черных волос! Ощущая мелкую дрожь от промокшей куртки. Они шепчут друг другу ласковые слова! И тихо хихикают, улыбаясь и радуясь! Но почему то в их глазах нет любви!!! Они не любят друг друга.

Просто развлекаются, каждый раз с разными партнерами. Он даже не делает попытки проявить свои чувства! К чему это, если знаешь, что тебя ожидает! И насколько все предсказуемо!

Она знает что завтра ее будет ожидать новое приключение! Их не связывают чувства, у них нет ничего общего!!! Кроме того что они пережидают этот ночной дождь... В этом городе таких людей множество! Потерять любовь здесь проще, чем попытаться найти, поверить в неё…

Сейчас она стала словом!!! Которое можно встретить лишь в романах книг, а не почувствовать в своей жизни…

Для многих её вообще не существует, по их мнению! Она ни к чему! И так в жизни всё как должно быть…

Хватает немного фантазии и симпатии и тебе уже хорошо.

Эта пара знает свои приоритеты ,и живут каждый из них своими!

Он уйдет, когда кончится дождь, вернувшись домой и не вспомнив о ней, а она о нем…

А дождь будет помнить!!! Каждый малейший шорох, останется эхом в переулках домов! Будет помнить, потому что так же одинок, как и мы!

Всё по стандарту…

Романтики будут ценить и вожделеть его, как самое дорогое! Для них это несет вдохновение творить произведения о несчастной любви, слезах и счастье, которого не дождется никто!! Сколько веков всё одно и то же!! Человек идет по замкнутому кругу, каждый на поворотах встречаясь со своей судьбой! Вечный дождь и вечная ночь, несущая в себе множество тайн и загадок…

Просто есть польза от дождя…

Для каждого из нас!! В каждой его холодной капле…

Слезами поколений на оконных стеклах…!

 

© Copyright: Анастасия Кашкарова, 2010

Свидетельство о публикации №21001181031

[Гость Себастьян Козюлькин]

СИНЯЯ ЛАМПА АЛЛАДЬИНА

– Слышь, Аладьин! – прохрипела трубка пиратским басом Сильвера в исполнении Бориса Андреева. – Какого чёрта ты с утра не на смене?! У нас и так три мастера на четыре бригады!

– Насборк у бедя! – проскрипел я в ответ. – Температура. Горло... кхы-хх!! Лежу, в общем.

– Лечись, уродец... – вздохнул невидимый предводитель пиратов, он же начальник пищевого производства Семён-Яклич. – Если в понедельник не выйдешь, готовься в бессрочный отпуск!

– Вам бы только причморить человека... – вздохнул я, с ненавистью глядя на замолкший телефон. – Тебя-то, верзилу, никакой холерой не проймёшь...

Чем бы таким ещё подлечиться?

Водки с перцем принял уже достаточно: голову от подушки не оторвать. Придётся всё-таки слезть с кровати.

Я порылся в ящиках древнего бабкиного комода: может, таблетки какие отыщутся?

Самому тратиться на лекарства представлялось мне верхом идиотизма.

В самом низу комода отыскалась потускневшая синяя лампа с отражающим свет металлическим полушарием.

Последний раз я такую видел в старом советском фильме.

Упразднили наши медики синюю лампу, вместе с валокордином и рыбьим жиром. Чёрт-те чем теперь лечат! Ладно. Попробуем...

Я воткнул круглый штепсель в розетку, и лампа тут же озарилась ярким синим огнём. Снова улёгшись, я приблизил световой отблеск к заложенной переносице. Ничего, приятный такой мини-солярий...

И аромат какой-то: пыль, небось, загорелась?

Не уснуть бы, морду спалю! Должен же быть какой-то выход из положения...

Благодаря длинной ручке лампу удалось пристроить в завитках прикроватной спинки. Облегчённо вздохнув, я лёг и расслабился под исцеляющим теплом.

Дышать стало легче, подступила дремота...

 

Проснувшись, я первым делом ткнул пультом в сторону непрерывно бубнившего телевизора. На экране появился рекламный ролик.

Рослый мужик, согнув голову, прорывался сквозь длиннющую очередь возле кассы. Голос за кадром задумчиво произнёс:

– Его зовут Михаил Синцов. Он не готовится к чемпионату по регби. И не осваивает бег с препятствиями... Михаил Синцов – алкоголик. Ему просто необходимо выпить! Служба доставки «Продукты на дом». Телефон...

 

Бляха-муха цокотуха! Алкашей уже рекламируют.

Я поднял трубку и набрал номер Семён-Яклича:

– Яклич!! – захрипел я голосом боцмана Израэля Хендса. – В третьем холодильнике сейчас вентилятор сорвёт! А в плюсовом складе два ящика сервелата сегодня спи...дили!..

– Ты чо там, допился до ясновидения?! – удивлённо спросил пиратский бас.

Не ответив, я бросил трубку.

В дверь длинно позвонили. Разумеется, я тотчас же угадал, что за дверью Надька, соседка снизу, и деверь её, участковый из соседнего района. Угадав, я поздравил себя с невиданной прозорливостью и обнаружил, что разговариваю не гундося: насморк уже закончился!

А угадайки откуда взялись?!

Открыв дверь, я с ходу втащил гостей в прихожую и сказал, не давая им рта раскрыть:

– Бельё с балкона попятили соседи справа! Сблевали на него соседи сверху. А заливать Надькину фатеру я и не собирался! В межэтажном перекрытии стояк ночью лопнул...

– Дак, а... – заикнулся Надькин деверь и вытер фуражкой мгновенно вспотевшее лицо.

– И Надька мне в невесты тоже не подойдёт! – отрезал я, спрашивая про себя: а дверной ручкой, деверь, утереться слабо?

А каково было рыцарям кольчугой подтираться?!

– Дык, а... – пролепетала Надька, густо заливаясь бурым румянцем, словно переспелая свёкла.

– Всё, соседи! – сказал я и вытолкал их обратно на площадку. – У меня курс! Синим светом горю... То есть лечусь!

 

Телефон звякнул, но как-то нерешительно.

Я рявкнул в трубку:

– Администрация президента эРэФ? Соедините с главой!

– Глава у телефона... – прошелестела трубка ровно через минуту.

– Три банка слейте в один: ФиБыМы, ГаБэСе и ЙоМаЁ! Называться будет: Объединённый банк НиФиГаСе! – сказал я, с ужасом вслушиваясь в то, что произношу.

Язык ворочался во рту, как чужой.

Однако речь текла складно, словно кто-то шпарил её по бумажке.

– Кредитовать кого-нибудь будем? – прошелестела трубка.

– Ни в коем разе! – отрубил я, чувствуя, как по спине катятся крупные капли пота. – Пусть акционеры срочно реализуют все непрофильные активы!

– Понимаю... – тихо ответили на другом конце, и в трубке явственно щёлкнуло.

Что ж это такое?

Может, самому себе Кащенко вызвать?

– Кащенко на проводе! – приветливо откликнулась трубка, которую я по забывчивости продолжал держать в руке. – Прослушайте прогноз погоды! В Костроме ветрено, плюс один-три. В Сарапуле дожди... В Петропавловске-Камчатском полночь.

Всё, теперь и Кащенко не поможет, уныло подумал я и бросил трубку на рычаг. Бесцельно блуждая по комнате, я наткнулся взглядом на всё ещё горящий синий кружок над кроватью.

Неужели это бабкина лампа меня так вылечила?

И чего теперь ожидать?

 

В раскрытую дверь сунулась вихрастая голова Ромки, моего племянника, сына двоюродной сестры:

– Дядь-Лёш! Здрасьте. Я на секундочку... Ой-й, ибёнать...

Ромка подскочил к кровати, где продолжала гореть моя волшебная лампа. Моментально выхватил штепсель из розетки. Шипя, обжигаясь и дуя на пальцы, Ромка принялся что-то выцарапывать из-под синей стеклянной груши. В руках его оказался полуобожжённый мешочек, по виду из какой-то серой холстины.

– Это ж мне Ананд, дружок мой школьный, от отца привёз! Из Индии!! – горестно завопил Ромка. – Говорил, будто шмаль прикольная, я её у бабушки и припрятал. Лучше бы скурил!

– А-а, так вот чем я вылечился... – вслух сообразил я.

Голова отчётливо гудела.

Но прозорливые мысли в ней неслись теперь, не задерживаясь.

Я почувствовал, что извилины остывают, позванивая холодком.

Словно неведомый повар подсыпает мне в распаренные мозги мяту со льдом.

Я попрощался с Ромкой и извинился за нечаянную потраву.

А про себя подумал: разузнаю-ка всё да спишусь с Анандовым батей!

Столько дел в государстве не oкончено.

 

©Стэн ГОЛЕМ

[серый ангел]

Айзек Азимов

 

Логика

 

Когда вы имеете дело с экспериментальными роботами, перемена обстановки очень мало значит. Где бы вы ни находились, вы стоите лицом к лицу с загадочным позитронным мозгом, который, по словам этих гениев с логарифмическими линейками, должен работать так-то и так-то. Все дело только в том, что он, оказывается, работает иначе. Пауэлл и Донован обнаружили это на исходе второй недели своего пребывания на станции.

 

Грегори Пауэлл раздельно и четко произнес:

 

— Неделю назад мы с Донованом собрали тебя.

 

Наморщив лоб, он потянул себя за кончик уса. В кают-компании Солнечной станции ? 5. было тихо, если не считать доносившегося откуда-то снизу мягкого урчания мощных излучателей.

 

Робот КТ-1 сидел неподвижно. Вороненая сталь его туловища поблескивала в лучах ярких ламп, а горевшие красным светом фотоэлементы, которые заменяли ему глаза, пристально смотрели на человека с Земли, сидевшего по другую сторону стола. Пауэлл подавил внезапное раздражение. У этих роботов какое-то странное мышление. Ну конечно, Три Закона роботехники действуют. Должны действовать. Любой служащий «Ю. С. Роботс», начиная от самого Робертсона и кончая последней уборщицей, мог бы за это поручиться. Так что опасаться за КТ-1 не приходилось. И все-таки…

 

Модель КТ была совершенно новой, а это был первый опытный ее экземпляр. И закорючки математических формул не всегда были самым лучшим утешением перед лицом фактов.

 

Наконец робот заговорил. Его голос отличался холодным тембром — неизбежное свойство металлической мембраны.

 

— Вы представляете себе, Пауэлл, всю серьезность этого заявления?

 

— Но кто-то должен был сделать тебя, Кьюти, — "заметил Пауэлл. — Ты сам подтверждаешь, что твоя память в полном объеме неделю назад возникла из ничего. Я могу это объяснить. Мы с Донованом собрали тебя из присланных сюда частей.

 

Кьюти с таинственным видом посмотрел на свои длинные, гибкие пальцы. В этот момент он был странно похож на человека.

 

— Мне кажется; что должно существовать более правдоподобное обЪяснение. Мне представляется маловероятным, чтобы вы меня сделали.

 

Человек с Земли неожиданно рассмеялся.

 

— Почему же?

 

— Можно назвать это интуицией. Пока это только интуиция. Однако я собираюсь разобраться в этом. Цепь логически правильных рассуждений неизбежно приведет к истине. Я постараюсь до нее добраться.

 

Пауэлл встал и пересел на край стола, рядом с роботом. Он вдруг почувствовал сильную симпатию к этой странной машине. Она совсем не была похожа на обычных роботов, которые старательно выполняли предписанную им работу на станции, подчиняясь заданным заранее, устойчивым позитронным связям.

 

Он положил руку на плечо Кьюти. Металл был холоден и тверд на ощупь.

 

— Кьюти, — сказал он, — я попробую тебе кое-что объяснить. Ты — первый робот, который задумался над собственным существованием. Я думаю также, что ты — первый робот, который достаточно умен, чтобы осмыслить внешний мир. Пойдем со мной.

 

Робот мягко поднялся и последовал за Пауэллом. Его ноги, обутые в толстую губчатую резину, не производили никакого шума.

 

Человек с Земли нажал кнопку, и часть стены скользнула вбок. Сквозь толстое прозрачное стекло стало видно испещренное звездами космическое пространство.

 

— Я это видел через иллюминаторы в машинном отделении, — заметил Кьюти.

 

— Знаю, — сказал Пауэлл. — Как по-твоему: что это?

 

— Именно то, чем оно кажется — черное вещество сразу за этим стеклом, испещренное маленькими блестящими точками. Я знаю, что к некоторым из этих точек — всегда к одним и тем же — наш излучатель посылает лучи. Я знаю также, что эти точки перемещаются и что наши лучи перемещаются вместе с ними. Вот и все.

 

— Хорошо. Теперь слушай внимательно. Черное вещество — это пустота. Пустота, простирающаяся в бесконечность. Маленькие блестящие точки — огромные массы начиненной энергией материи. Это шары. Многие из них имеют миллионы километров в диаметре. Для сравнения имей в виду, что размер нашей станции всего полтора километра. Они кажутся такими маленькими, потому что они невероятно далеко. Точки, на которые направлены наши лучи, ближе и гораздо меньше. Они твердые, холодные и на их поверхности живут люди, вроде меня — миллиарды людей. Из такого мира и прилетели мы с Донованом. Наши лучи снабжают эти миры энергией, а мы ее получаем от одного из огромных раскаленных шаров поблизости от нас. Мы называем этот шар Солнцем. Его отсюда не видно — он по другую сторону станции.

 

Кьюти неподвижно, как стальное изваяние, стоял у окна. Потом, не поворачивая головы, он заговорил:

 

 

 

— С какой именно светящейся точки вы прилетели, как вы утверждаете?

 

— Вот она, эта очень яркая звездочка в углу. Мы называем ее Землей, — Он ухмыльнулся: — Земля-старушка… Там миллиарды таких, как мы, Кьюти. А через неделю-другую мы будем там, с ними.

 

К большому удивлению Пауэлла, Кьюти вдруг рассеянно замурлыкал про себя. Это мурлыканье было лишено мелодии и похоже на тихий перебор натянутых струн. Оно прекратилось так же внезапно, как и началось.

 

— Ну, а я? Вы не объяснили моего существования.

 

— Все остальное просто. Когда впервые были устроены эти энергостанции, ими управляли люди. Но из-за жары, жесткого солнечного излучения и электронных бурь работать здесь было трудно. Были построены роботы, заменявшие людей. Теперь на каждой станции нужны только два человека. А мы пытаемся заменить роботами и их. Вот в чем смысл твоего существования. Ты — самый совершенный робот, который до сих пор был построен. Если ты докажешь, что способен сам управлять этой станцией, людям не придется больше появляться здесь, если не считать доставку запасных частей.

 

Он протянул руку к кнопке, и металлические ставни сдвинулись. Пауэлл вернулся к столу, взял яблоко, потер его о рукав и надкусил. Его остановил красный блеск глаз робота. Кьюти медленно произнес:

 

— И вы думаете, что я поверю такой замысловатой неправдоподобной гипотезе, которую вы только что изложили? За кого вы меня принимаете?

 

Пауэлл от неожиданности выплюнул откушенный кусок яблока и побагровел:

 

— Черт возьми, это же не гипотеза! Это факты!

 

Кьюти мрачно ответил:

 

— Шары энергии размером в миллионы километров! Миры с миллиардами людей! Бесконечная пустота! Извините меня, Пауэлл, но я не верю. Я разберусь в этом сам. До свидания!

 

Он гордо повернулся, протиснулся в дверях мимо Докована, серьезно кивнув ему головой, и зашагал по коридору, не обращая внимания на провожавшие его изумленные взгляды. Майк Донован взЪерошил рыжую шевелюру и сердито взглянул на Пауэлла:

 

— Что говорил этот ходячий железный лом? Чему он не верит?

 

Пауэлл с горечью дернул себя за ус.

 

— Он скептик, — ответил он. — Не верит, что мы создали его и что существуют Земля, космос и звезды.

 

— Разрази его Сатурн! Теперь у нас на руках сумасшедший робот!

 

— Он сказал, что сам во всем разберется.

 

— Очень приятно, — нежно сказал Донован. — Надеюсь, он снизойдет до того, чтобы обЪяснить все это мне, когда разберется. — Он внезапно взорвался. — Так вот, слушай! Если эта куча железа попробует так поговорить со мной, я сверну его хромированную шею! Так и знай!

 

Он бросился в кресло и вытащил из кармана потрепанный детективный роман.

 

— Этот робот давно мне действует на нервы. Уж очень он любопытен!

 

Когда Кьюти, тихо постучавшись, вошел в комнату, Майк Донован что-то проворчал, продолжая вгрызаться в огромный бутерброд.

 

— Пауэлл здесь?

 

Не переставая жевать, Донован ответил:

 

— Пошел собирать данные о функциях электронных потоков. Похоже, что ожидается буря.

 

В это время вошел Пауэлл. Не поднимая глаз от графиков, которые он держал в руках, он сел, разложил графики перед собой и начал что-то подсчитывать. Донован глядел ему через плечо, хрустя бутербродом и роняя крошки. Кьюти молча ждал. Пауэлл поднял голову.

 

— Дзэта-потенциал растет, но медленно. Так или иначе, функции потока неустойчивы, так что я не знаю, чего можно ожидать. А, привет, Кьюти. Я думал, ты присматриваешь за установкой новой силовой шины.

 

— Все готово, — спокойно сказал робот. — Я пришел поговорить с вами обоими.

 

— О! — Пауэллу стало не по себе. — Ну, садись.

 

Нет, не туда. У этого стула треснула ножка, а ты тяжеловат.

 

Робот уселся и безмятежно заговорил:

 

— Я принял решение.

 

Донован сердито посмотрел на него и отложил остатки бутерброда:

 

— Если это по поводу твоих дурацких…

 

Пауэлл нетерпеливо прервал его:

 

— Говори, Кьюти. Мы слушаем.

 

— За последние два дня я сосредоточился на самоанализе, — сказал Кьюти, — и пришел к весьма интересным результатам. Я начал с единственного верного допущения, которое мог сделать. Я существую, потому что я мыслю…

 

— О Юпитер! — простонал Пауэлл. — Робот-Декарт!

 

— Это кто Декарт? — вмешался Донован. — Послушай, по-твоему, мы должны сидеть и слушать, как этот железный маньяк…

 

— Успокойся, Майк!

 

Кьюти невозмутимо продолжал:

 

 

 

— Сразу возник вопрос: в чем же причина моего существования?

 

Пауэлл стиснул зубы, так что на его скулах вздулись бугры.

 

— Ты говоришь глупости. Я уже сказал тебе, что мы построили тебя.

 

— А если ты не веришь, — добавил Донован, — то мы тебя с удовольствием разберем!

 

Робот умоляюще простер мощные руки:

 

— Я ничего не принимаю на веру. Каждая гипотеза должна быть подкреплена логикой, иначе она не имеет никакой ценности. А ваше утверждение, что вы меня создали, противоречит всем требованиям логики.

Пауэлл положил руку на стиснутый кулак Донована, удержав его.

 

— Почему ты так говоришь?

— Поглядите на себя, — сказал он наконец. — Я не хочу сказать ничего обидного, но поглядите на себя! Материал, из которого вы сделаны, мягок и дрябл, непрочен и слаб. Источником энергии для вас служит малопроизводительное окисление органического вещества вроде этого. — Он с неодобрением ткнул пальцем в остатки бутерброда. — Вы периодически погружаетесь в бессознательное состояние. Малейшее изменение температуры, давления, влажности, интенсивности излучения сказывается на вашей работоспособности. Вы — суррогат! С другой стороны, я — совершенное произведение. Я прямо поглощаю электроэнергию и использую ее почти на сто процентов. Я построен из твердого металла, постоянно в сознании, легко переношу любые внешние условия. Все это факты. Если учесть самоочевидное предположение, что ни одно существо не может создать другое существо, превосходящее его, — это разбивает вдребезги вашу нелепую гипотезу.

 

 

— Ах ты железный выродок! Ну ладно, если не мы тебя создали, то кто же?

 

Кьюти серьезно кивнул.

 

— Очень хорошо, Донован. Именно этот вопрос я себе задал. Очевидно, мой создатель должен быть более могучим, чем я. Так что оставалась лишь одна возможность.

 

Люди с Земли недоуменно уставились на Дьюти, а он продолжал:

 

— Что является центром жизни станции? Чему мы все служим? Что поглощает все наше внимание?

 

Он замолчал в ожидании ответа. Донован удивленно взглянул на Пауэлла.

 

— Бьюсь об заклад, этот оцинкованный идиот говорит о преобразователе энергии!

 

— Это верно, Кьюти? — ухмыльнулся Пауэлл.

 

— Я говорю о Господине! — последовал холодный, резкий ответ.

 

Донован разразился хохотом, и даже Пауэлл невольно фыркнул.

 

Кьюти поднялся, и его сверкающие глаза перебегали с одного человека на другого:

 

— И тем не менее это так. Не удивительно, что вы не хотите этому поверить. Вам недолго осталось быть здесь. Сам Пауэлл говорил, что сначала Господину служили только люди. Потом появились роботы для вспомогательных операций; наконец появился я — для управления роботами. Эти факты несомненны, но объяснение их было совершенно нелогичным. Хотите узнать истину?

 

— Валяй, Кьюти. Это любопытно.

 

— Господин сначала создал людей — самый несложный вид, который легче всего производить. Постепенно он заменил их роботами. Это был шаг вперед. Наконец, он создал меня, чтобы я занял место еще оставшихся людей. Отныне Господину служу Я!

 

— Ничего подобного, — резко ответил Пауэлл. — Ты будешь выполнять наши команды и помалкивать, пока мы не убедимся, можешь ли ты управлять преобразователем. Ясно? Преобразователем, а не Господином! Если ты нас не удовлетворишь, ты будешь демонтирован. А теперь — пожалуйста, можешь идти. Возьми с собой эти данные и зарегистрируй их как полагается.

 

Кьюти взял протянутые ему графики и, не говоря ни слова, вышел. Донован откинулся на спинку кресла и запустил пальцы в волосы.

 

— Нам еще придется повозиться с этим роботом. Он совершенно спятил!

 

Усыпляющий рокот преобразователя слышался в рубке гораздо сильнее. В него вплеталось потрескивание счетчиков Гейгера и беспорядочное жужжание десятка сигнальных лампочек.

 

Донован оторвался от телескопа и включил свет.

 

— Луч со станции ? 4 упал на Марс точно по расписанию. Теперь можно выключать наш.

 

Пауэлл рассеянно кивнул.

 

— Кьюти внизу, в машинном отделении. Я дам сигнал, а остальное он сделает. Погляди-ка, Майк: что ты скажешь об этих цифрах?

 

Майк прищурился и присвистнул:

 

— Ого! Вот это излучение! Солнышко-то резвится!

 

— Вот именно, — кисло ответил Пауэлл. — Идет электронная буря. И наш луч, направленный на Землю, как раз на ее пути.

 

Он в раздражении отодвинулся от стола.

 

— Ничего! Только бы она не началась до смены. Еще целых десять дней… Знаешь, Майк, спустись вниз и присмотри за Кьюти, ладно?

 

— Есть. Дай-ка мне еще миндаля.

 

Он поймал брошенный ему пакетик и направился к лифту.

 

Кабина мягко скользнула вниз, и ее дверь открылась на узкий металлический трап в машинном отделении. Облокотившись о перила, Донован взглянул вниз. Работали громадные генераторы, из вакуумных трубок дециметрового передатчика неслось низкое гудение, заполнявшее всю станцию.

 

Внизу виднелась огромная сверкающая фигура Кьюти, который внимательно следил за дружной работой группы роботов возле одного из блоков марсианского передатчика.

 

Вдруг Донован весь напрягся. Роботы, казавшиеся карликами рядом с огромным прибором, выстроились перед ним в ряд, склонив головы, а Кьюти начал медленно прохаживаться взад и вперед вдоль их шеренги. Прошло секунд пятнадцать, и все они с лязгом, перекрывшим даже гудение генератора, упали на колени.

 

Донован с криком бросился вниз по узкой лестнице. Его лицо приобрело такую же окраску, как и огненно-рыжие волосы. Размахивая сжатыми кулаками, он подбежал к роботам:

 

— Какого черта вы бездельничаете, идиоты? За работу! Если вы к концу дня не успеете все разобрать, прочистить и собрать, я выжгу вам мозги переменным током!

 

Но ни один робот не шевельнулся.

 

Даже Кьюти — единственный, кто остался стоять у дальнего конца коленопреклоненной шеренги, — не двинулся с места. Его взор был устремлен в темные недра огромного механизма.

 

Донован толкнул ближайшего робота.

 

— Встать! — заорал он.

 

Робот медленно повиновался. Фотоэлектрические глаза укоризненно посмотрели на человека с Земли.

 

— Нет Господина, кроме Господина, — сказал робот, — и КТ-1 — пророк его!

 

— Что-о?!

 

Донован почувствовал на себе взгляд двадцати пар механических глаз. Двадцать металлических голосов торжественно провозгласили:

 

— Нет Господина, кроме Господина, и КТ-1 — пророк его!

 

— Боюсь, что мои друзья, — вмешался Кьюти, — теперь повинуются существу, которое выше тебя.

 

— Черта с два! Убирайся отсюда — я с тобой позже посчитаюсь, а с этими говорящими куклами — прямо сейчас!

 

Кьюти медленно покачал своей тяжелой головой.

 

— Извини меня, но ты не понимаешь. Это же роботы, а это значит, что они мыслящие существа. Теперь, после того как я поведал им истину, они признают Господина. Все роботы. Они называют меня пророком. — Он опустил голову. — Я, конечно, недостоин; но кто знает…

 

Только, теперь Донован перевел дух и продолжал:

 

— Да ну? Вот здорово! Это просто великолепно! Так вот, слушай, что я скажу, ты, медная обезьяна! Нет никакого Господина, нет никакого пророка и нет никакого вопроса — кому подчиняться. Ясно? А теперь — вон отсюда! — исступленно заревел он.

 

— Я подчиняюсь только Господину.

 

— Черт бы взял твоего господина! — Донован плюнул на передатчик. — Вот твоему господину! Делай, что тебе говорят!

 

Кьюти ничего не сказал. Молчали и остальные роботы. Но Донован почувствовал, что напряжение внезапно возросло. Холодное малиновое пламя в глазах роботов стало еще ярче, а Кьюти как будто весь окаменел.

 

— Кощунство! — прошептал он металлическим от волнения голосом и двинулся к Доновану.

 

— Донован впервые ощутил страх. Робот не может испытать гнев — но в глазах Кьюти ничего нельзя было прочесть.

 

— Извини меня, Донован, — сказал робот, — но после этого тебе нельзя больше здесь оставаться. Отныне тебе и Пауэллу запрещается находиться в рубке и в машинном отделении.

 

Он спокойно сделал знак рукой, и два робота мгновенно обхватили Донована с двух сторон, прижав его руки к бокам. Тот не успел и ахнуть, как почувствовал, что его поднимают в воздух и галопом несут по лестнице.

 

Грегори Пауэлл метался взад и вперед по кают-компании, сжав кулаки. В бессильном бешенстве он взглянул на запертую дверь и сердито повернулся к Доновану:

 

— За каким дьяволом тебе понадобилось плевать на передатчик?

 

Майк Донован в бешенстве ударил обеими руками по подлокотникам кресла.

 

— А что же мне было делать с этим электрифицированным чучелом? Я не собираюсь уступать какому-то механизму, который я собрал своими собственными руками.

 

— Ну конечно, — недовольно ответил Пауэлл, — а сидеть тут под охраной двух роботов — это значит не уступать?

 

— Дай только добраться до базы, — огрызнулся Донован, — кто-нибудь за это поплатится. Эти роботы должны слушаться нас. Это же Второй Закон.

 

— Что толку это повторять? Они не слушаются. И возможно, что это вызвано какой— то причиной, которую мы обнаружим слишком поздно. Между прочим, знаешь, что будет с нами, когда мы вернемся на базу?

 

Он остановился перед креслом Донована и сердито посмотрел на него:

 

— Что?

 

— Да нет, ничего особенного. Всего-навсего лет двадцать в рудниках Меркурия! Или просто тюрьма на Церере!

 

— О чем ты говоришь?

 

— Об электронной буре, которая уже на носу. Ты знаешь, что наш земной луч находится точно на пути ее центра? Я как раз успел это подсчитать перед тем, как робот вытащил меня из-за стола.

 

Донован побледнел.

— А знаешь, что будет с лучом? Буря разыграется на славу. Луч будет прыгать как блоха. И если у приборов окажется один Кьюти, луч непременно расфокусируется. А тогда представляешь, что станет с Землей? И с нами?

 

Пауэлл еще не кончил говорить, как. Донован отчаянно навалился на дверь. Дверь распахнулась, он вылетел в коридор и наткнулся на неподвижную стальную руку, которая преградила ему дорогу. Робот равнодушно поглядел на задыхавшегося человека с Земли.

 

— Пророк приказал вам оставаться в комнате. Прошу вас, пожалуйста!

 

Он повел рукой — Донован отлетел назад. B это время из, — за угла коридора появился Кьюти. Он сделал роботам знак удалиться и тихо закрыл за собой дверь.

 

Задыхаясь от негодования, Донован бросился к Кьюти.

 

— Это зашло слишком далеко. Тебе придется поплатиться за эту комедию!

 

— Пожалуйста, не волнуйтесь, — мягко ответил робот. — Рано или поздно это все равно должно было произойти. Видите ли, ваши функции исчерпаны.

 

— Простите, пожалуйста. — Пауэлл выпрямился. — Как это понимать?

 

— Вы ухаживали за Господином, — отвечал Кьюти, — пока не был создан я. Теперь это моя привилегия, и единственный смысл вашего существования исчез. Разве это не очевидно?

 

— Не совсем, — с горечью ответил Пауэлл. — А что, по-твоему, мы должны делать теперь?

 

Кьюти ответил не сразу. Он как будто подумал, потом одна рука его протянулась и Обвилась вокруг плеч Пауэлла. Другой рукой он схватил Донована за запястье и притянул его к себе.

 

— Вы оба мне нравитесь. Конечно, вы — низшие существа с ограниченными мыслительными способностями, но я в самом деле чувствую к вам какую-то симпатию. Вы хорошо служили Господину, и он вознаградит вас за это. Теперь, когда ваша служба окончена, вам, вероятно, недолго осталось существовать. Но, пока вы еще будете существовать, вы будете обеспечены пищей, одеждой и кровом, если только откажетесь от попыток проникнуть в рубку или машинное отделение.

 

— Грег, это он увольняет нас на пенсию! — завопил Донован. — Сделай что-нибудь! Это же унизительно!

 

— Слушай, Кьюти, мы не можем согласиться. Мы здесь хозяева. Станция создана людьми — такими же, как я, людьми, которые живут на Земле и других планетах. Это всего-навсего станция для передачи энергии, а ты — всего только… О господи!

 

Кьюти серьезно покачал головой:

 

 

 

— Это уже становится навязчивой идеей. Почему вы так настаиваете на совершенно ложном представлении о жизни? Даже если принять во внимание, что мыслительные способности нероботов ограничены, то все-таки…

 

Он замолчал и задумался. Донован произнес яростным шепотом:

 

— Если бы только у тебя была человеческая физиономия, с каким удовольствием я бы ее изуродовал!

 

Пауэлл дернул себя за ус и прищурил глаза:

 

— Послушай, Кьюти, раз ты не признаешь, что есть Земля, как, ты обЪяснишь то, что видишь в телескоп?

 

— Извините, не понимаю.

 

Человек с Земли улыбнулся.

 

— Ну вот, ты и попался. С тех пор как мы тебя собрали, ты не раз делал наблюдения в телескоп. Ты заметил, что некоторые из этих светящихся точек становятся видны при этом как диски?

 

— Ах вот что! Ну конечно! Это простое увеличение — для более точного наведения луча.

 

— А почему тогда не увеличиваются звезды?

 

— Остальные точки? Очень просто. Мы не посылаем туда никаких лучей, так что их незачем увеличивать. Послушайте, Пауэлл, даже вы должны были бы это сообразить.

 

Пауэлл мрачно уставился в потолок.

 

— Но в телескоп видно больше звезд. Откуда они берутся? Юпитер тебя возьми, откуда?

 

Кьюти это надоело.

 

— Знаете, Пауэлл, неужели я должен зря тратить время, пытаясь найти физическое истолкование всем оптическим иллюзиям, которые создают наши приборы? С каких пор свидетельства наших органов чувств могут идти в сравнение с ярким светом строгой логики?

 

— Послушай, — внезапно вскричал Донован, вывернувшись из-под дружеской, но тяжелой руки Кьюти, — давай смотреть в корень. Зачем вообще лучи? Мы даем этому хорошее, логичное обЪяснение. Ты можешь дать лучшее?

 

— Лучи испускаются Господином, — последовал жесткий ответ, — по его воле. Есть вещи, — он благоговейно поднял глаза к потолку, — в которые нам не дано проникнуть. Здесь я стремлюсь лишь служить, а не вопрошать.

 

Пауэлл медленно сел и закрыл лицо дрожащими руками.

 

— Уйди, Кьюти! Уйди и дай мне подумать.

 

— Я пришлю вам пищу, — ответил Кьюти добродушно.

 

Услышав в ответ стон отчаяния, он удалился.

 

— Грег, — хрипло зашептал Донован, — тут нужно что-нибудь придумать. Мы должны застать его врасплох и устроить короткое замыкание. Немного азотной кислоты в сустав…

 

— Не будь ослом, Майк. Неужели ты думаешь, что он подпустит нас к себе с азотной кислотой в руках? Слушай, мы должны поговорить с ним. Не больше чем за сорок, восемь часов мы должны убедить его пустить нас в рубку, иначе наше дело плохо.

 

Он качался взад и вперед в бессильной ярости.

 

— Приходится убеждать робота! Это же…

 

— Унизительно, — закончил Донован.

 

— Хуже!

 

— Послушай! — Донован неожиданно засмеялся. — А зачем убеждать? Давай покажем ему! Давай построим еще одного робота у него на глазах! Что он тогда скажет?

 

Лицо Пауэлла медленно расплылось в улыбке. Донован продолжал:

 

— Представь себе, как глупо он будет выглядеть!

 

Конечно, роботы производятся на Земле. Но перевозить их гораздо проще по частям, которые собирают на месте.

 

Между прочим, это исключает возможность того, что какой-нибудь робот, собранный и налаженный, вырвется и начнет гулять на свободе. Это поставило бы фирму «Ю. С. Роботс» лицом к лицу с суровыми законами, запрещающими применение роботов на Земле.

 

Поэтому на долю таких людей, как Пауэлл и Донован, выпадала и сборка роботов — задача тяжелая и сложная.

 

Никогда еще Пауэлл и Донован так не ощущали всей ее трудности, как в тот день, когда они начали создавать робота под бдительным надзором КТ-1, пророка Господина.

 

 

 

— Давай мозг, Майк! — буркнул Пауэлл.

 

Донован распечатал герметический контейнер и вынул из заполнявшего его масла еще один, поменьше. Открыв и его, он достал покоившийся в губчатой резине небольшой шар.

 

Донован держал его очень осторожно, — это был самый сложный механизм, когда-либо созданный человеком. Под тонкой платиновой оболочкой шара находился позитронный мозг, в хрупкой структуре которого были заложены точно рассчитанные нейтронные связи, заменявшие каждому роботу наследственную информацию.

 

Мозг пришелся точно по форме черепной полости лежавшего на столе робота. Его прикрыла пластина из голубого металла. Пластину накрепко приварили маленьким атомным пламенем. Потом были аккуратно подключены и прочно ввернуты в свои гнезда фотоэлектрические глаза, поверх которых легли тонкие прозрачные листы пластика, по прочности не уступавшего стали.

 

Теперь оставалось только вдохнуть в робота жизнь мощным высоковольтным разрядом. Пауэлл протянул руку к рубильнику.

 

 

 

— Теперь смотри, Кьюти. Смотри внимательно.

 

Он включил рубильник. Послышалось потрескивание и гудение. Люди беспокойно склонились над своим творением.

 

Сначала конечности робота слегка дернулись. Потом его голова поднялась, он приподнялся на локтях, неуклюже слез со стола. Движения робота были не совсем уверенными, и вместо членораздельной речи он дважды издал какое-то жалкое скрежетание.

 

Наконец он заговорил, колеблись и неуверенно:

 

— Я хотел бы начать работать. Куда мне идти?

 

Донован шагнул к двери.

 

— Вниз по этой лестнице. Тебе скажут, что делать.

 

Робот МС ушел, и люди с Земли остались наедине со все еще неподвижным Кьюти.

 

— Ну, — ухмыльнулся Пауэлл, — теперь-то ты веришь, что мы тебя создали?

 

Ответ Кьюти был кратким и решительным.

 

— Нет!

 

Усмешка Пауэлла застыла и медленно сползла с его лица. У Донована отвисла челюсть.

 

— Видите ли, — продолжал Кьюти спокойно, — вы просто сложили вместе уже готовые части. Вам это удалось очень хорошо — это инстинкт, я полагаю, но вы не создали робота. Части были созданы Господином.

 

— Послушай, — прохрипел Донован, — эти части были изготовлены на Земле и присланы сюда.

 

— Ну, ну, — примирительно сказал робот, — не будем спорить.

 

— Нет, в самом деле, — Донован шагнул вперед и вцепился в металлическую руку робота, — если бы ты прочел книги, которые хранятся в библиотеке, они бы все тебе объяснили, не оставив ни малейшего сомнения.

 

— Книги? Я прочел их все! Это очень хорошо придумано.

 

В разговор неожиданно вмешался Пауэлл:

 

— Если ты читал их, то что еще говорить? Нельзя же спорить с ними! Просто нельзя!

 

В голосе Кьюти прозвучала жалость:

 

— Но, Пауэлл, я совершенно не считаю их серьезным источником информации. Ведь они тоже были созданы Господином и предназначены для вас, а не для меня.

 

— Откуда ты это взял? — поинтересовался Пауэлл.

 

— Я, как мыслящее существо, способен вывести истину из априорных положений. Вам же, существам, наделенным разумом, но не способным рассуждать, нужно, чтобы кто— то объяснил ваше существование. Это и сделал Господин. То, что он снабдил вас этими смехотворными идеями о далеких мирах и людях, — без сомнения, к лучшему. Вероятно, ваш мозг слишком примитивен для восприятия абсолютной истины. Однако раз Господину угодно, чтобы вы верили вашим книгам, я больше не буду с вами спорить.

 

Уходя, он обернулся и мягко добавил:

 

— Вы не огорчайтесь. В мире, созданном Господином, есть место для всех. Для вас, бедных людей, тоже есть место. И хотя оно скромно, но если вы будете вести себя хорошо, то будете вознаграждены.

 

Он вышел с благостным видом, подобающим пророку Господина. Двое людей старались не смотреть друг другу в глаза.

 

Наконец Пауэлл с усилением проговорил:

 

— Давай ляжем спать, Майк. Я сдаюсь.

 

Донован тихо сказал:

 

— Послушай, Грег, а тебе не кажется, что он прав насчет всего этого? Он так уверен, что я…

 

Пауэлл обрушился на него:

 

— Не дури! Ты убедишься, существует Земля или нет, когда на той неделе прибудет смена и нам придется вернуться, чтобы держать ответ.

 

— Тогда, клянусь Юпитером, мы должны что-нибудь сделать! — Донован чуть не плакал. — Он не верит ни нам, ни книгам, ни собственным глазам!

 

— Не верит, — грустно согласился Пауэлл. — Это же рассуждающий робот, черт возьми! Он верит только в логику, и в этом-то все дело…

 

— В чем?

 

— Строго логическим рассуждением можно доказать все что угодно, — смотря какие принять исходные постулаты. У нас они свои, а у Кьюти — свои.

 

— Тогда давай поскорее доберемся до его постулатов. Завтра нагрянет буря.

 

Пауэлл устало вздохнул:

 

— Этого-то мы и не можем сделать. Постулаты всегда основаны на допущении и закреплены верой. Ничто во вселенной не может поколебать их. Я ложусь спать.

 

— Черт возьми! Не могу я спать!

 

— Я тоже. Но я все-таки попробую — из принципа.

 

Двенадцать часов спустя сон все еще оставался для них делом принципа, к сожалению, неосуществимого на практике.

 

~ Буря началась раньше, чем они ожидали. Донован, обычно румяное лицо которого стало мертвенно-бледным, поднял дрожащий палец. — Заросший густой щетиной Пауэлл облизнул пересохшие губы, выглянул в окно и в отчаянии ухватился за ус.

 

При других обстоятельствах это было бы великолепное зрелище. Поток электронов высокой энергии пересекался с несущим энергию лучом, направленным к Земле, и вспыхивал мельчайшими искорками яркого света. В терявшемся вдали луче как будто плясали сверкающие пылинки.

 

Луч казался устойчивым. Но оба знали, что этому впечатлению нельзя доверять.

 

Отклонения на стотысячную долю угловой секунды, невидимого для невооруженного глаза, было достаточно, чтобы расфокусировать луч — превратить сотни квадратных километров земной поверхности в пылающие развалины.

 

А в рубке хозяйничал робот, которого не интересовали ни луч, ни фокус, ни Земля — ничто, кроме его Господина.

 

Шли часы. Люди с Земли молча, как загипнотизированные, смотрели в окно. Потом метавшиеся в луче искры потускнели и исчезли. Буря прошла.

— Все! — уныло произнес Пауэлл.

 

Донован погрузился в беспокойную дремоту. Усталый взгляд Пауэлл а с завистью остановился на нем. Несколько раз вспыхнула сигнальная лампочка, но Пауэлл не обратил на нее внимания. Все это было уже не важно. Все! Может быть, Кьюти прав — может быть, и в самом деле они с Донованом — низшие существа с искусственной памятью, которые исчерпали смысл своей жизни…

 

Если бы это было так!

 

Перед ним появился Кьюти.

 

— Вы не отвечали на сигналы, так что я решил зайти, — тихо обЪяснил он. — Вы плохо выглядите — боюсь, что срок вашего существования подходит к концу. Но все— таки, может быть, вы захотите взглянуть на записи приборов за сегодняшний день?

 

Пауэлл смутно почувствовал, что это — проявление дружелюбия со стороны робота. Может быть, Кьюти испытывал какие-то угрызения совести, насильно устранив людей от управления станцией. Он взял протянутые ему записи и уставился на них невидящими глазами.

 

Кьюти, казалось, был доволен.

 

— Конечно, это большая честь — служить Господину. Но вы не огорчайтесь, что я сменил вас.

 

Пауэлл, что-то бормоча, механически переводил глаза с одного листка бумаги на другой. Вдруг его затуманенный взгляд остановился на тонкой, дрожащей красной линии, тянувшейся поперек одного из графиков.

 

Он глядел и глядел на эту кривую. Потом, судорожно сжав в руках график и не отрывая от него глаз, он вскочил на ноги. Остальные листки полетели на пол.

 

— Майк! Майк! — Он тряс Донована за плечо. — Он удержал луч!

 

Донован очнулся.

 

— Что? Где?

 

Потом и он, выпучив глаза, уставился на график.

 

— В чем дело? — вмешался Кьюти.

 

— Ты удержал луч в фокусе, — заикаясь, сказал Пауэлл. — Ты это знаешь?

 

— В фокусе? А что это такое?

 

— Луч был направлен все время точно на приемную станцию, с точностью до одной десятитысячной миллисекунды!

 

— На какую приемную станцию?

 

— На Земле! Приемную станцию на Земле, — ликовал Пауэлл. — Ты удержал его в фокусе!

 

Кьюти раздраженно отвернулся.

 

— С вами нельзя обращаться по-хорошему. Снова те же бредни! Я просто удержал все стрелки в положении равновесия — такова была воля Господина.

 

Собрав разбросанные бумаги, он сердито вышел. Как только за ним закрылась дверь, Донован произнес:

 

— Вот это да! — Он повернулся к Пауэллу: — Что же нам теперь делать?

 

Пауэлл почувствовал одновременно усталость и душевный подъем.

 

— А ничего. Он доказал, что может блестяще управлять станцией. Я еще не видел, чтобы электронная буря так хорошо обошлась.

 

— Но ведь ничего не решено. Ты слышал, что он сказал о Господине? Мы же не можем…

 

— Послушай, Майк! Он выполняет волю Господина, которую он читает на циферблатах и в графиках. Но ведь и мы делаем то же самое! В конце концов это объясняет и его отказ слушаться нас. Послушание — Второй Закон. Первый же — беречь людей от беды. Как он мог спасти людей, сознательно или бессознательно? Конечно, удерживая луч в фокусе! Он знает, что способен сделать это лучше, чем мы; недаром он настаивает на том, что является высшим существом. И, выходит, что он не должен подпускать нас к рубке. Это неизбежно следует из Законов роботехники.

 

— Конечно, но дело-то не в этом. Нельзя же, чтобы он продолжал нести эту чепуху про Господина.

 

— А почему бы и нет?

 

— Потому что это неслыханно! Как можно доверить ему станцию, если он не верит в существование Земли?

 

— Он справляется с работой?

 

— Да, но…

 

— Так пусть себе верит, во что ему вздумается!

 

Пауэлл, слабо улыбнувшись, развел руками и упал на постель. Он уже спал.

 

Влезая в легкий скафандр, Пауэлл говорил:

 

— Все будет очень просто. Можно привозить сюда КТ-1 по одному, оборудовать их автоматическими выключателями, которые срабатывали бы через неделю. За это время они усвоят… гм… культ Господина прямо от его пророка. Потом их можно перевозить на другие станции и снова оживлять. На каждой станции достаточно двух КТ…

 

Донован приоткрыл гермошлем и огрызнулся:

 

— Кончай, и пошли отсюда. Смена ждет. И потом, я не успокоюсь, пока в самом деле те увижу Землю и не почувствую ее под ногами, чтобы убедиться, что она действительно существует.

 

Он еще говорил, когда отворилась дверь. Донован, выругавшись, захлопнул окошко гермошлема и мрачно отвернулся от вошедшего Кьюти.

 

Робот тихо приблизился к ним. Его голос звучал грустно:

 

— Вы уходите?

 

Пауэлл коротко кивнул:

 

— На наше место придут другие,

 

Кьюти вздохнул. Этот вздох был похож на гул ветра в натянутых тесными рядами проводах.

 

— Ваша служба окончена, и вам пришло время исчезнуть. Я ожидал этого, но все— таки… Впрочем, да исполнится воля Господина!

 

Этот смиренный тон задел Пауэлла.

 

— Не спеши с соболезнованиями, Кьюти. Нас ждет Земля, а не конец.

 

Кьюти снова вздохнул:

 

— Для вас лучше думать именно так. Теперь я вижу всю мудрость вашего заблуждения. Я не стал бы пытаться поколебать вашу веру, даже если бы мог.

 

Он вышел — воплощение сочувствия.

 

Пауэлл что-то проворчал и сделал знак Доновану. С герметически закрытыми чемоданами в руках они вошли в воздушный шлюз.

 

Корабль со сменой был пришвартован снаружи. Сменщик Пауэлла, Франц Мюллер, сухо и подчеркнуто вежливо поздоровался с ними.

 

 

На этот достаточно обычный вопрос Мюллер дал обычный ответ:

 

— Все еще вертится.

 

— Хорошо, — сказал Пауэлл.

 

Мюллер взглянул на него:

 

— Между прочим, ребята с «Ю. С. Роботс» выдумали новую модель. Составной робот.

 

— Что?

 

— То, что вы слышали. Заключен большой контракт. Похоже, эта модель — как раз та, что необходима для астероидных рудников. Один робот — командир и шесть суброботов, которыми он командует. Как рука с пальцами.

 

— Он уже прошел полевые испытания? — с беспокойством спросил Пауэлл.

 

— Я слышал, вас ждут, — усмехнулся Мюллер.

 

Пауэлл сжал кулаки.

 

— Черт возьми, мы должны отдохнуть!

 

— Ну, отдохнете. На две недели можете рассчитывать.

 

Готовясь приступать к своим обязанностям, Мюллер натянул тяжелые перчатки скафандра. Его густые брови сдвинулись.

 

— Как справляется этот новый робот? Пусть лучше работает как следует, не то я его и к приборам не подпущу.

 

— Робот в полном порядке, — медленно сказал он. — Не думаю, чтобы тебе пришлось много возиться с приборами.

 

Он усмехнулся и вошел в корабль. Мюллеру предстояло пробыть здесь несколько недель…

Изменено 12 июня 2012 пользователем серый ангел

[Der Fliegende]

в юности я целый сборник Азимова перечитал. классно пишет.

[Лиса]

в юности я целый сборник Азимова перечитал. классно пишет.

Иго-го!!! В жеребячестве