Поэзия Серебряного Века

[Афина]

Поэзия Серебряного века в русской литературе (1880-1920) Время перемен в поэзии, появление новых поэтических жанров. Термин "Серебряный век" получил широкое распространение после произведения А.Ахматовой "Поэма без героя".

 

 

Символизм — первое и самое значительное из модернистских течений в России. По времени формирования и по особенностям мировоззренческой позиции в русском символизме принято выделять два основных этапа. Поэтов, дебютировавших в 1890-е годы, называют «старшими символистами» (В. Брюсов, К. Бальмонт, Д. Мережковский, 3. Гиппиус, Ф. Сологуб и др.). В 1900-е годы в символизм влились новые силы, существенно обновившие облик течения (А. Блок, А. Белый, В. Иванов и др.). Принятое обозначение «второй волны» символизма — «младосимволизм». «Старших» и «младших» символистов разделял не столько возраст, сколько разница мироощущений и направленность творчества.

Философия и эстетика символизма складывалась под влиянием различных учений — от взглядов античного философа Платона до современных символистам философских систем В. Соловьева, Ницще. Традиционной идее познания мира в искусстве символисты противопоставили идею конструирования мира в процессе творчества. Творчество в понимании символистов — подсознательно-интуитивное созерцание тайных смыслов, доступное лишь художнику-творцу. Более того, рационально передать созерцаемые «тайны» невозможно. По словам крупнейшего среди символистов теоретика Вяч. Иванова, поэзия есть «тайнопись неизреченного». От художника требуется не только сверхрациональная чуткость, но тончайшее владение искусством намека: ценность стихотворной речи — в «недосказанности», «утаенности смысла». Главным средством передать созерцаемые тайные смыслы и призван был символ.

 

Акмеизм (от греч. akme — высшая степень чего-либо, расцвет, зрелость, вершина, остриё) — одно из модернистских течений в русской поэзии 1910-х годов, сформировавшееся как реакция на крайности символизма.

Преодолевая пристрастие символистов к «сверхреальному», многозначности и текучести образов, усложненной метафоричности, акмеисты стремились к чувственной пластически-вещной ясности образа и точности, чеканности поэтического слова. Их «земная» поэзия склонна к камерности, эстетизму и поэтизации чувств первозданного человека. Для акмеизма была характерна крайняя аполитичность, полное равнодушие к злободневным проблемам современности.

 

 

Футуризм (от лат. futurum — будущее) — общее название художественных авангардистских движений 1910-х — начала 1920-х гг. XX в., прежде всего в Италии и России.

В отличие от акмеизма, футуризм как течение в отечественной поэзии возник отнюдь не в России. Это явление целиком привнесенное с Запада, где оно зародилось и было теоретически обосновано. Родиной нового модернистского движения была Италия, а главным идеологом итальянского и мирового футуризма стал известный литератор Филиппо Томмазо Маринетти (1876-1944), выступивший 20 февраля 1909 года на страницах субботнего номера парижской газеты «Фигаро» с первым «Манифестом футуризма», в котором была заявлена «антикультурная, антиэстетическая и антифилософская» его направленность.

Футуристы проповедовали разрушение форм и условностей искусства ради слияния его с ускоренным жизненным процессом XX века. Для них характерно преклонение перед действием, движением, скоростью, силой и агрессией; возвеличивание себя и презрение к слабому; утверждался приоритет силы, упоение войной и разрушением. В этом плане футуризм по своей идеологии был очень близок как правым, так и левым радикалам: анархистам, фашистам, коммунистам, ориентированным на революционное ниспровержение прошлого.

 

Кубофутуризм — направление в искусстве 1910-х гг., наиболее характерное для русского художественного авангарда тех лет, стремившееся соединить принципы кубизма (разложение предмета на составляющие структуры) и футуризма (развитие предмета в «четвертом измерении», т. е. во времени).

Эгофутуризм был другой разновидностью русского футуризма, но кроме созвучия названий по существу имел с ним очень мало общего. История эгофутуризма как организованного направления была слишком коротка (с 1911 до начала 1914 г.).

В отличие от кубофутуризма, который вырос из творческого содружества единомышленников, эгофутуризм был индивидуальным изобретением поэта Игоря Северянина.

В литературу он входил трудно. Начав с серии патриотических стихов, затем пробовал себя в стихотворной юмористике и, наконец, перешел к лирической поэзии. Впрочем, лирику молодого автора газеты и журналы тоже не печатали. Издав в 1904-1912 гг. за свой счет 35 стихотворных брошюр, Северянин так и не обрел желанной известности.

 

Имажинизм (от фр. и англ. image — образ) — литературно-художественное течение, возникшее в России в первые послереволюционные годы на основе литературной практики футуризма. Имажинизм был последней нашумевшей школой в русской поэзии XX века. Это направление было создано через два года после революции, но по всей своей содержательной направленности ничего общего с революцией не имело.

Изменено 4 апреля 2013 пользователем Соль88

[Афина]

К. Бальмонт. Беладонна

Счастье души утомленной —

Только в одном:

Быть как цветок полусонный

В блеске и шуме дневном,

Внутренним светом светиться,

Все позабыть и забыться,

Тихо, но жадно упиться

Тающим сном.

 

Счастье ночной белладонны —

Лаской убить.

Взоры ее полусонны,

Любо ей день позабыть,

Светом луны расцвечаться,

Сердцем с луною встречаться,

Тихо под ветром качаться,

В смерти любить.

 

Друг мой, мы оба устали.

Радость моя!

Радости нет без печали.

Между цветами — змея.

Кто же с душой утомленной

Вспыхнет мечтой полусонной,

Кто расцветет белладонной —

Ты или я?

 

В зареве зорь.

С сердцем ли споришь ты? Милая! Милая!

С тем, что певуче и нежно, не спорь.

Сердце я. Греза я. Воля я. Сила я.

Вместе оденемся в зарево зорь.

Вместе мы встретили светы начальные,

Вместе оденемся в черный покров.

Но не печальные — будем зеркальные

В зареве зорном мерцающих снов.

 

Смерть (Суровый призрак)

Суровый призрак, демон, дух всесильный,

Владыка всех пространств и всех времен,

Нет дня, чтоб жатвы ты не снял обильной,

Нет битвы, где бы ты не брал знамен.

 

Ты шлешь очам бессонным сон могильный,

Несчастному, кто к пыткам присужден,

Как вольный ветер, шепчешь в келье пыльной,

И свет даришь тому, кто тьмой стеснен.

 

Ты всем несешь свой дар успокоенья,

И даже тем, кто суетной душой

Исполнен дерзновенного сомненья.

 

К тебе, о, царь, владыка, дух забвенья,

Из бездны зол несется возглас мой:

Приди. Я жду. Я жажду примиренья!

 

Смерть, убаюкай меня.

Жизнь утомила меня.

Смерть, наклонись надо мной!

В небе — предчувствие дня,

Сумрак бледнеет ночной...

Смерть, убаюкай меня

 

Ранней душистой весной,

В утренней девственной мгле,

Дуб залепечет с сосной.

Грустно поникнет к земле

Ласковый ландыш лесной.

 

Вестник бессмертного дня,

Где-то зашепчет родник,

Где-то проснется, звеня...

В этот таинственный миг,

Смерть, убаюкай меня!

Изменено 13 декабря 2012 пользователем Соль88

[Афина]

А. Блок.

Сирин и Алконост.

Птицы радости и печали

Густых кудрей откинув волны,

Закинув голову назад,

Бросает Сирин счастья полный,

Блаженств нездешних полный взгляд.

И, затаив в груди дыханье,

Перистый стан лучам открыв,

Вдыхает всё благоуханье,

Весны неведомой прилив...

И нега мощного усилья

Слезой туманит блеск очей...

Вот, вот, сейчас распустит крылья

И улетит в снопах лучей!

Другая — вся печалью мощной

Истощена, изнурена...

Тоской вседневной и всенощной

Вся грудь высокая полна...

Напев звучит глубоким стоном,

В груди рыданье залегло,

И над ее ветвистым троном

Нависло черное крыло...

Вдали — багровые зарницы,

Небес померкла бирюза...

И с окровавленной ресницы

Катится тяжкая слеза...

 

***

Что будет в сердце, в мыслях и в уме,

Когда, любя таинственно и нежно,

Вампира ты увидишь в полутьме

С глазами, полными, как океан безбрежный?

Я вижу женщину. Она бросала страсть

Глазами чудными и страшными, как пламень.

Казалось, вся земли и неба власть

Таилась в них,— а сердце было камень.

Она смеялась смехом сатаны,

И этот смех отталкивал и жалил.

Глаза сверкали, радости полны,

И каждый в них хоть часть души оставил.

О, если б броситься и жадно обнимать,

И целовать, и выпить страсть вампира,

Потом убить, на части растерзать

И части сердца трепетно слагать

К ногам на миг забытого кумира!

 

***

Странно: мы шли одинокой тропою,

В зелени леса терялись следы,

Шли, освещенные полной луною,

В час, порождающий страсти мечты.

 

Стана ее не коснулся рукою,

Губок ее поцелуем не сжег...

Всё в ней сияло такой чистотою,

Взор же был темен и дивно глубок.

 

Лунные искры в нем гасли, мерцали,

Очи, как будто, любовью горя,

Бурною страстью зажечься желали

В час, когда гасла в тумане заря...

 

Странно: мы шли одинокой тропою,

В зелени леса терялся наш след;

Стана ее не коснулся рукою...

Страсть и любовь не звучали в ответ.,

 

***

Скажи мне, Лигия, в каком краю далеком

Цветешь теперь под небом голубым?

Кто пал к твоим ногам, прельщенный дивным оком,

Как пламень от костра, как синеватый дым,

Он тщетно силится прильнуть к устам пурпурным,

На поцелуй лобзаньем отвечать,

Но вверх летит и в воздухе лазурном

Уста твои не может целовать...

И ты, коварная, надменной, строгой лаской

Закралась в душу мне и там зажгла огни.

Но пламень мой покрыт холодной маской,

Уста мои молчат и холодны они...

 

Россия.

Опять, как в годы золотые,

Три стертых треплются шлеи,

И вязнут спицы росписные

В расхлябанные колеи...

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые —

Как слезы первые любви!

Тебя жалеть я не умею

И крест свой бережно несу...

Какому хочешь чародею

Отдай разбойную красу!

Пускай заманит и обманет, —

Не пропадешь, не сгинешь ты,

И лишь забота затуманит

Твои прекрасные черты...

Ну что ж? Одной заботой боле —

Одной слезой река шумней,

А ты все та же — лес, да поле,

Да плат узорный до бровей...

И невозможное возможно,

Дорога долгая легка,

Когда блеснет в дали дорожной

Мгновенный взор из-под платка,

Когда звенит тоской острожной

Глухая песня ямщика!..

Изменено 13 декабря 2012 пользователем Соль88

[Афина]

Замечательное, на мой взгляд, исполнение произведения Анны Ахматовой:

Сияние - Сероглазый король на стихи Ахматовой А.А. (Сияние 2012).mp3.

Изменено 13 декабря 2012 пользователем Соль88

[skmop]

Велимир Хлебников

 

Тризна

 

Гол и наг лежит строй трупов,

Песни смертные прочли.

Полк стоит, глаза потупив,

Тень от летчиков в пыли.

И когда легла дубрава

На конце глухом села,

Мы сказали: «Небу слава!»—

И сожгли своих тела.

Люди мы иль копья рока

Все в одной и той руке?

Нет, ниц вемы; нет урока,

А окопы вдалеке.

Тех, кто мертв, собрал кто жив,

Кудри мертвых вились русо.

На леса тела сложив,

Мы свершали тризну русса.

Черный дым восходит к небу,

Черный, мощный и густой.

Мы стоим, свершая требу,

Как обряд велит простой.

У холмов, у ста озер

Много пало тех, кто жили.

На суровый, дубовый костер

Мы руссов тела положили.

И от строгих мертвых тел

Дон восходит и Иртыш.

Сизый дым, клубясь, летел.

Мы стоим, хранили тишь.

И когда веков дубрава

Озарила черный дым,

Стукнув ружьями, направо

Повернули сразу мы.

 

1916

 

 

«Гонимый — кем, почем я знаю?...»

 

Гонимый — кем, почем я знаю?

Вопросом: поцелуев в жизни сколько?

Румынкой, дочерью Дуная,

Иль песнью лет про прелесть польки,—

Бегу в леса, ущелья, пропасти

И там живу сквозь птичий гам,

Как снежный сноп, сияют лопасти

Крыла, сверкавшего врагам.

Судеб виднеются колеса,

С ужасным сонным людям свистом

И я, как камень неба, несся

Путем не нашим и огнистым.

Люди изумленно изменяли лица,

Когда я падал у зари.

Одни просили удалиться,

А те молили: озари.

Над юга степью, где волы

Качают черные рога,

Туда, на север, где стволы

Поют, как с струнами дуга,

С венком из молний белый чорт

Летел, крутя власы бородки:

Он слышит вой власатых морд

И слышит бой в сковородки.

Он говорил: «Я белый ворон, я одинок,

Но всё — и черную сомнений ношу

И белой молнии венок —

Я за один лишь призрак брошу

Взлететь в страну из серебра,

Стать звонким вестником добра».

У колодца расколоться

Так хотела бы вода,

Чтоб в болотце с позолотцей

Отразились повода.

Мчась, как узкая змея,

Так хотела бы струя,

Так хотела бы водица

Убегать и расходиться,

Чтоб, ценой работы добыты,

Зеленее стали чёботы,

Черноглазыя, ея.

Шопот, ропот, неги стон,

Краска темная стыда.

Окна, избы с трех сторон,

Воют сытые стада.

В коромысле есть цветочек,

А на речке синей челн.

«На, возьми другой платочек,

Кошелек мой туго полн».—

«Кто он, кто он, что он хочет?

Руки дики и грубы!

Надо мною ли хохочет

Близко тятькиной избы?

Или? или я отвечу

Чернооку молодцу,

О сомнений быстрых вече,

Что пожалуюсь отцу?»

Ах, юдоль моя гореть!

Но зачем устами ищем

Пыль, гонимую кладбищем,

Знойным пламенем стереть?

 

И в этот миг к пределам горшим

Летел я, сумрачный, как коршун.

Воззреньем старческим глядя на вид земных шумих,

Тогда в тот миг увидел их.

 

1912

[Афина]

М. Волошин

Заклятье о русской земле

Встану я помолясь,

Пойду перекрестясь,

Из дверей в двери,

Из ворот в ворота —

Утренними тропами,

Огненными стопами,

Во чисто поле

На бел-горюч камень.

Стану я на восток лицом,

 

На запад хребтом,

Оглянусь на все четыре стороны:

На семь морей,

На три океана,

На семьдесят семь племен,

На тридцать три царства —

На всю землю Свято-Русскую.

 

Не слыхать людей,

Не видать церквей,

Ни белых монастырей, —

Лежит Русь —

Разоренная,

Кровавленная, опаленная,

По всему полю —

Дикому — Великому —

Кости сухие — пустые,

Мертвые — желтые,

Саблей сечены,

Пулей мечены,

Коньми топтаны.

 

Ходит по полю железный Муж,

Бьет по костям

Железным жезлом:

«С четырех сторон,

С четырех ветров

Дохни, Дух!

Оживи кость!»

 

Не пламя гудит,

Не ветер шуршит,

Не рожь шелестит, —

Кости шуршат,

Плоть шелестит,

Жизнь разгорается...

 

Как с костью кость сходится,

Как плотью кость одевается,

Как жилой плоть зашивается,

Как мышцей плоть собирается, —

Так —

встань, Русь! подымись,

Оживи, соберись, срастись —

Царство к царству, племя к племени!

 

Кует кузнец золотой венец —

Обруч кованный:

Царство Русское

Собирать, сковать, заклепать

Крепко-накрепко,

Туго-натуго,

Чтоб оно — Царство Русское

Не рассыпалось,

Не расплавилось,

Не расплескалось...

 

Чтобы мы его — Царство Русское

В гульбе не разгуляли,

В плясне не расплясали,

В торгах не расторговали,

В словах не разговорили,

В хвастне не расхвастали.

Чтоб оно — Царство Русское

Рдело — зорилось

Жизнью живых,

Смертью святых,

Муками мученных.

 

Будьте, слова мои, крепки и лепки,

Сольче соли,

Жгучей пламени...

Слова замкну,

А ключи в Море-Океан опущу.

 

***

 

В эту ночь я буду лампадой

В нежных твоих руках...

Не разбей, не дыши, не падай

На каменных ступенях.

 

Неси меня осторожней

Сквозь мрак твоего дворца,—

Станут биться тревожней,

Глуше наши сердца...

 

В пещере твоих ладоней —

Маленький огонек —

Я буду пылать иконней...

Не ты ли меня зажег?

 

***

 

Теперь я мертв. Я стал строками книги

В твоих руках...

И сняты с плеч твоих любви вериги,

Но жгуч мой прах.

Меня отныне можно в час тревоги

Перелистать,

Но сохранят всегда твои дороги

Мою печать.

Похоронил я сам себя в гробницы

Стихов моих,

Но вслушайся — ты слышишь пенье птицы?

Он жив — мой стих!

Не отходи смущенной Магдалиной —

Мой гроб не пуст...

Коснись единый раз на миг единый

Устами уст.

 

***

В сумерках в складках

Глубоких заливов

Ждал я призыва и знака,

И раз пред рассветом,

Встречая восход Ориона,

Я понял

Ужас ослепшей планеты,

Сыновность свою и сиротство-

Бесконечная жалость и нежность

Переполняют меня.

Я безысходно люблю

Человеческое тело. Я знаю

Пламя,

Тоскующее в разделенности тел.

Я люблю держать в руках

Сухие горячие пальцы

И читать судьбу человека

По линиям вещих ладоней.

Но мне не дано радости

Замкнуться в любви к одному:

Я покидаю всех и никого не забываю.

Я никогда не нарушил того, что растет;

Не сорвал ни разу

Нераспустившегося цветка:

Я снимаю созревшие плоды,

Облегчая отягченные ветви.

А если я причинял боль,

То потому только,

Что был жалостлив в те мгновенья,

Когда надо быть жестоким,

Что не хотел заиграть до смерти тех,

Кто, прося о пощаде,

Всем сердцем молили

О гибели...

[Афина]

В. Брюсов

Тишина

Вечер мирный, безмятежный

Кротко нам взглянул в глаза,

С грустью тайной, с грустью нежной...

И в душе под тихим ветром

Накренились паруса.

 

Дар случайный, дар мгновенный,

Тишина, продлись! продлись!

Над равниной вечно пенной,

Над прибоем, над буруном,

Звезды первые зажглись.

 

О, плывите! О, плывите!

Тихо зыблемые сны!

Словно змеи, словно нити,

Вьются, путаются, рвутся

В зыби волн огни луны.

 

Не уйти нам, не уйти нам

Из серебряной черты!

Мы — горим в кольце змеином,

Мы — два призрака в сияньи

Мы — две гени, две мечты!

 

 

Революция

Что такое революция? — Буря,

Ураган, вырывающий с корнем

Столетние кедры,

Освежающий недра

Воздухом горним, —

Оживляющий все ураган,

Крушащая многое буря!

Бог. Саваоф,

Что, брови нахмуря,

Просторы лесов

Для новых семян,

Для посевов грядущих

Расчищает дыханием уст всемогущих!

Революция — буря. Она

Над океаном

Летит ураганом,

Разметая воды до дна,

И горе

Судам,

Застигнутым в море!

Там

Огромный дреднот и ничтожная шлюпка

Одинаково хрупки,

Там

Для тысяч раскрыты могилы,

Там никто

Не предвидит судьбы: все — слепые!

Что

Наши ничтожные силы

Пред волей стихии!

Революция — буря...

 

 

К народу

Vox populi...

Давно я оставил высоты,

Где я и отважные товарищи мои,

Мы строили быстрокрылый Арго, —

Птицу пустынных полетов, —

Мечтая перелететь на хребте ее

Пропасть от нашего крайнего кряжа

До сапфирного мира безвестной вершины.

Давно я с тобой, в твоем теченьи, народ,

В твоем многошумном, многоцветном водовороте,

Но ты не узнал моего горького голоса,

Ты не признал моего близкого лика —

В пестром плаще скомороха,

Под личиной площадного певца,

С гуслями сказителя былых времен.

На полях под пламенным куполом,

На улицах в ущельях стен,

Со страниц стремительной книги,

С подмостков, куда вонзаются взоры,

Я слушал твой голос, народ!

Кто мудрец? — у меня своя мудрость!

Кто венценосец? — у меня своя воля!

Кто пророк? — я не лишен благодати!

Но твой голос, народ, — вселенская власть.

Твоему желанию — лишь покоряться,

Твоему кумиру — только служить.

Ты дал мне, народ, мой драгоценнейший дар:

Язык, на котором слагаю я песни.

В моих стихах возвращаю твои тайны — тебе!

Граню те алмазы, что ты сохранил в своих недрах!

Освобождаю напевы, что замкнул ты в золотой скорлупе!

Я — маг, вызывающий духов, тобою рожденных, нами убитых!

Без тебя, я — звезда без света,

Без тебя, я — творец без мира,

Буду жить, пока дышишь ты и созданный тобою язык.

Повелевай, — повинуюсь.

Повяжи меня, как слепого, — пойду,

Дай мне быть камнем в твоей праще,

Войди в меня, как в одержимого демон,

Я — уста, говори, кричи мною.

Псалтырь моя!

Ты должна звенеть по воле властителя!

Я разобью тебя об утес, непослушная!

Я оборву вас, струны, как паутины, непокорные!

Раскидаю колышки, как сеют зерна весной.

Наложу обет молчания, если не подчинишься, псалтырь!

Останусь столпником, посмешищем праздных прохожих;

здесь, на большом перекрестке!

 

 

Близким

Нет, я не ваш! Мне чужды цели ваши,

Мне странен ваш неокрыленный крик,

Но, в шумном круге, к вашей общей чаше

И я б, как верный, клятвенно приник!

 

Где вы — гроза, губящая стихия,

Я — голос ваш, я вашим хмелем пьян,

Зову крушить устои вековые,

Творить простор для будущих семян.

 

Где вы — как Рок, не знающий пощады,

Я — ваш трубач, ваш знаменосец я,

Зову на приступ, с боя брать преграды,

К святой земле, к свободе бытия!

 

Но там, где вы кричите мне: «Не боле!»

Но там, где вы поете песнь побед,

Я вижу новый бой во имя новой воли!

Ломать — я буду с вами! строить — нет!

Изменено 15 декабря 2012 пользователем Соль88

[Афина]

Н.Минский

 

Осенняя песня

Город закутан в осенние ризы.

Зданья теснятся ль громадой седой?

Мост изогнулся ль над тусклой водой?

Город закутан в туман светло-сизый.

Белые арки, навесы, шатры,

Дым неподвижный потухших костров.

Солнце — как месяц; как тучи — сады.

Гул отдаленной езды,

Гул отдаленный, туман и покой.

 

В час этот ранний иль поздний и смутный

Ветви без шума роняют листы,

Сердце без боли хоронит мечты

В час этот бледный и нежный и мутный.

Город закутан в забывчивый сон.

Не было солнца, лазури и дали.

Не было песен любви и печали,

Не было жизни, и нет похорон.

Город закутан в серебряный сон.

 

Два пути

Нет двух путей добра и зла —

Есть два пути добра.

Меня свобода привела

К распутью в час утра.

И так сказала: «Две тропы,

Две правды, два добра —

Раздор и мука для толпы,

Для мудреца — игра.

То, что доныне средь людей

Грехом и злом слывет,

Есть лишь начало двух путей,

Их первый поворот.

Сулит единство бытия

Путь шумной суеты.

Другой безмолвен путь — суля

Единство пустоты.

Сулят и лгут — и к той же мгле

Приводят гробовой.

Ты — призрак Бога на земле,

Бог — призрак в небе твой.

Проклятье в том, что не дано

Единого пути.

Блаженство в том, что всё равно,

Каким путем идти.

Беспечно, как в прогулки час,

Ступай тем иль другим,

С людьми волнуясь и трудясь,

В душе невозмутим.

Их правду правдой отрицай,

Любовью жги любовь.

В душе меня лишь созерцай,

Лишь мне дары готовь.

Моей улыбкой мир согрей,

Поведай всем, о чем

С тобою первым из людей

Теперь шепчусь вдвоем.

Скажи, я светоч им зажгла,

Неведомый вчера.

Нет двух путей добра и зла,

Есть два пути добра».

[Афина]

Н.Асеев

*******

Перуне, Перуне,

Перуне могучий,

пусти наши стрелы

за черные тучи.

 

Чтоб к нам бы вернулись

певучие стрелы,

на каждую выдай

по лебеди белой.

 

Чтоб витязь бы ехал

по пяди от дому,

на каждой бы встретил

по туру гнедому.

 

Чтоб мчалися кони,

чтоб целились очи,—

похвалим Перуна,

владетеля мочи.

 

Птичья песня

(Борису Пастернаку)

Какую тебе мне лесть сплесть

кривее, чем клюв у клеста?

И как похвалить тебя, если

дождем ты листы исхлестал?

 

Мы вместе плясали на хатах

безудержный танец щегла...

И всех человеческих каторг

нам вместе дорога легла.

 

И мне моя жизнь не по нраву:

в сороку, в синицу, в дрозда,—

но впутаться в птичью ораву

и — навеки вон из гнезда!

 

Ты выщелкал щекоты счастья,

ты иволгой вымелькал степь,

меняя пернатое платье

на грубую муку в холсте.

 

А я из-за гор, из-за сосен,

пригнувшись,— прицелился в ночь,

и — слышишь ли? — эхо доносит

на нас свой повторный донос.

 

Ударь же звончей из-за лесу,

изведавши все западни,

чтоб снова рассвет тот белесый

окрасился в красные дни!

 

*******

Совет ветвей, совет ветров,

совет весенних комиссаров

в земное черное нутро

ударил огненным кресалом.

 

Губами спеклыми поля

хлебнули яростной отравы,

завив в пружины тополя,

закучерявив в кольца травы.

 

И разом ринулась земля,

расправив пламенную гриву,

грозить, сиять и изумлять

не веривших такому взрыву.

 

И каждый ветреный посыл

за каждым новым взмахом грома

летел, ломал, срывал, косил —

что лед зальдил, что скрыла дрема.

 

И каждый падавший удар

был в эхе взвит неумолканном:

то — гор горячая руда

по глоткам хлынула вулканным.

 

И зазмеился шар земной

во тьме миров — зарей прорытой.

«Сквозь ночь — со мной,

сквозь мир — за мной!» —

был крик живой метеорита.

 

И это сталось на земле,

и это сделала страна та,

в которой древний разум лет

взмела гремящая граната.

 

Пускай не слышим, как летим,

но если сердце заплясало,—

совет весны неотвратим:

ударит красное кресало!

 

 

*******

Если ночь все тревоги вызвездит,

как платок полосатый сартовский,

проломаю сквозь вечер мартовский

Млечный Путь, наведенный известью.

 

Я пучком телеграфных проволок

от Арктура к Большой Медведице

исхлестать эти степи пробовал

и в длине их спин разувериться.

 

Но и там истлевает высь везде,

как платок полосатый сартовский,

но и там этот вечер мартовский

над тобой побледнел и вызвездил.

 

Если б даже не эту тысячу

обмотала ты верст у пояса,—

все равно от меня не скроешься,

я до ног твоих сердце высучу!

 

И когда бы любовь-притворщица

ни взметала тоски грозу мою,

кожа дней, почерневши, сморщится,

так прозжет она жизнь разумную.

 

Если мне умереть — ведь и ты со мной!

Если я — со зрачками мокрыми,—

ты горишь красотою писаной

на строке, прикушенной до крови.

[Афина]

Егор Нечаев

Язычница

Я верила ему от колыбели:

«Он добр, он добр, — мне говорила мать,

Когда меня укладывала спать,

Голодную, склонившись у постели. —

 

Он справедлив, голубка, и над нами

Взойдет заря и осчастливит нас...

Ты запоешь, как птичка в ранний час

Поет, резвясь, согретая лучами.

 

Ты расцветешь, как ландыш белоснежный,

Как василек на ниве золотой...

Болезная, с горячею слезой

Молись ему душою безмятежной».

 

Я верила... В нужде изнемогая,

Чуждаясь слов «зачем» и «почему»,

Несчастная, я верила ему,

Всю горечь зла в молитве забывая.

 

Прошла пора. Мечтам моим бесплодным —

Увы! — теперь не верю, как и снам.

Я поняла: он не поможет нам,

Рабам нужды, забитым и голодным.

 

Он изваян жрецом честолюбивым,

Одетый в шёлк. И, золотом залит,

Он бедняку страданием грозит,

А рай земной он отдает счастливым.

 

Повсюду зло... Кровь неповинных льется,

И с каждым днем мучительней, слышней,

Несется стон измученных людей,

Мольба ж к нему бесплодной остается...

 

Довольно лгать! Я не могу склониться

В мольбе пред тем, кто близок богачу,

А бедным чужд... Довольно! Не хочу

И не могу я более молиться!

 

Сергей Клычков

Пригрезился, быть может, водяной,

Приснился взгляд - под осень омут синий!

Но, словно я по матери родной,

Теперь горюю над лесной пустыней...

 

И что с того, что зайца из куста

Простой ошибкой принял я за беса,

Зато, как явь, певучие уста

Прослышал я в немолчном шуме леса!

 

Мне люди говорят, что ширь и даль

За лесом сердцу и глазам открылась,

А мне до слез лесной опушки жаль,

Куда ходил я, как дьячок на клирос!

 

Жаль беличью под елью шелуху

И заячьи по мелколесью смашки...

Как на мальчишнике засевшую ольху,

Одетую в широкие рубашки!

 

Жаль стежки лис, наброшенные в снег,

Как поднизи, забытые франтихой,

И жаль пеньки и груды тонких слег,

Накрытых синевою тихой...

 

Вздохнуть на них присядет зимний день

И смотрит вниз, не подымая взгляда...

И тень от облака да я, как тень,

Бредем вдвоем по дровяному складу...

 

А мужикам, не глядя на мороз

Приехавшим за бревнами на ригу,

Я покажусь с копной моих волос

Издалека похожим на расстригу!

Изменено 31 января 2013 пользователем Соль88

[Афина]

Николай Клюев

"Не жди зари, она погасла

Как в мавзолейной тишине

Лампада чадная без масла..." -

Могильный демон шепчет мне.

 

Душа смежает робко крылья,

Недоуменно смущена,

Пред духом мрака и насилья

Мятется трепетно она.

 

И демон сумрака кровавый

Трубит победу в смертный рог.

Смутился кубок брачной славы,

И пуст украшенный чертог.

 

Рассвета луч не обагрянит

Вино в бокалах круговых,

Пока из мертвых не восстанет

Гробнице преданный Жених.

 

Пока же камень не отвален,

И стража тело стережет,

Душа безмовие развалин

Чертога брачного поет.

 

***************************************

Не верьте, что бесы крылаты,-

У них, как у рыбы, пузырь,

Им любы глухие закаты

И моря полночная ширь.

 

Они за ладьею акулой,

Прожорливым спрутом, плывут;

Утесов подводные скулы -

Геенскому духу приют.

 

Есть бесы молчанья, улыбки,

Дверного засова, и сна...

В гробу и в младенческой зыбке

Бурлит огневая волна.

 

В кукушке и в песенке пряхи

Ныряют стада бесенят.

Старушьи, костлявые страхи -

Порука, что близится ад.

 

О, горы, на нас упадите,

Ущелья, окутайте нас!

На тле, на воловьем копыте

Начертан громовый рассказ.

 

За брашном, за нищенским кусом

Рогатые тени встают...

Кому же воскрылья с убрусом

Закатные ангелы ткут?

Изменено 31 января 2013 пользователем Соль88

[Афина]

Сергей Городецкий

Налегла и дышать не даёт

Эта злобная, тёмная ночь.

Мне её ни с земли, ни с высот

Не согнать, не стащить, не сволочь.

 

Есть для глаз пара медных грошей,

Лихо пляшет по телу озноб.

Мчится в крыльях летучих мышей

Мимо окон измёрзнувший гроб.

 

Золотой чешуёю звеня

И шипя издыхающим ртом,

Гаснет в мокрой печи головня,

Холод барином входит в мой дом.

 

Не стянуть отсыревших сапог

И пальтишком костей не согреть.

Но весны нарастающий рог

Мне трубит, что нельзя умереть.

 

Владимир Нарбут

Встреча

Тебя забыл я... И какою

Ты предо мной тогда прошла,

Когда к вечернему покою

Сходила мгла на купола?..

 

В равнинном устье бесконечно

Текли позорные года.

Я думал: уж тебя, конечно,

Не повстречаю – никогда...

 

Но как обманут был нежданно:

Стекло зеркал ночных следя,

Заметил профиль сребротканый

И лилию – хрустальней льда!

 

И вот – ты предо мной в тумане

Стоишь такой, как в первый раз:

Со взором, никнущим в обмане

Янтарно-чёрных скорбных глаз...

 

Осип Мандельштам

На бледно-голубой эмали,

Какая мыслима в апреле,

Берёзы ветви поднимали

И незаметно вечерели.

 

Узор отточенный и мелкий,

Застыла тоненькая сетка,

Как на фарфоровой тарелке

Рисунок, вычерченный метко, –

 

Когда его художник милый

Выводит на стеклянной тверди,

В сознании минутной силы,

В забвении печальной смерти.

 

Михаил Зенкевич

Ноябрьский день

Чад в мозгу, и в лёгких никотин -

В туман пополз... О, как тяжёл ты

После льдистых дождевых крестин,

День визгливый под пелёнкой жёлтой!

 

Узкий выход к белому удушью, –

Все сирены плачут, и гудки

С воем одевают взморье тушью,

И трясут дома ломовики.

 

И бесстыдней скрытые от взоров

Нечистоты дня в подземный мрак

Пожирает чавкающий боров

Сточных очистительных клоак.

 

И в тревоге вновь душа томится,

Чтоб себя пред тьмой не обмануть:

Золота промытого крупица

Не искупит всю дневную муть.

 

Георгий Адамович

Вот всё, что помню: мосты и камни,

Улыбка наглая у фонаря...

И здесь забитые кем-то ставни.

Дожди, безмолвие и заря.

 

Брожу... Что будет со мной, не знаю,

Но мысли, – но мысли только одни.

Кукушка, грустно на ветке качаясь,

Считает гостю редкому дни.

 

И дни бессчётны. Пятнадцать, сорок.

Иль бесконечность? Всё равно.

Не птице серой понять, как скоро

Ветхий корабль идёт на дно.

 

(акмеизм)